Молодой Сталин - Саймон Монтефиоре

Но нефтяные вышки и заводы, приносившие огромные прибыли, отравляли город и здоровье жителей. Анна Аллилуева писала, что Баку был пропитан “нефтяной гарью”, “деревья не выживали в отравленном воздухе”. Иногда нефть выливалась в море и воспламенялась – получались удивительные огненные волны.

Черный город и Белый город, как и другие нефтяные районы, были грязными трущобами. 48 000 рабочих трудились в невыносимых условиях. Они жили и дрались на закопченных улицах, “заваленных гниющими отбросами, выпотрошенными трупами собак, тухлым мясом, фекалиями”. Дома их походили на “доисторические жилища”. Средняя продолжительность жизни – всего тридцать лет. На нефтяных промыслах бушевали “беззаконие, организованная преступность и ксенофобия. Членовредительство, изнасилования, кровавые драки – вот что составляло повседневную жизнь рабочих”.

Баку, по словам Сталина, “не унимался”. Неприкаянный бакинский пролетариат идеально подходил большевикам. Здешние пролетарии забыли о нравственности, были морально неустойчивы и двуличны – Сталина, конспиратора-циника, это вполне устраивало. Говорили, что во всем городе только десять честных людей: швед – разумеется, господин Нобель, – армянин и восемь татар.

“Равно похожий на Додж-сити, средневековый Багдад, промышленный Питтсбург и Париж xix века”, Баку был городом “слишком персидским, чтобы быть европейским, но слишком европейским, чтобы быть персидским”. Продажность здешнего полицейского начальства была всем известна; армяне и азербайджанцы были всегда при оружии и начеку; многочисленные преступники – кочи – либо промышляли убийствами (по три рубля за жертву), либо охраняли миллионеров, либо становились “маузеристами” – бандитами, чуть что выхватывавшими маузеры. “Наш город, как Дикий Запад, кишел бандитами и грабителями”, – писал Эссад-бей.

В Баку Сталин тут же вступил в противоборство с нефтяными баронам, меньшевиками и “правыми” большевиками – и в конце концов стал главой бакинских революционеров и преступников. Именно в Баку[116] он с опозданием, но нашел для себя роль российского национального масштаба и превратился “из подмастерья мастером революции”. Здесь он стал “вторым Лениным”2.

В августе 1907-го, когда бедная Като задыхалась от невыносимой жары и грязи Баку, Сталин вновь поехал в Германию на съезд Второго интернационала в Штутгарте. Он встретился с Алешей Сванидзе, который до сих пор учился в Лейпциге. Вместе с шурином Сосо, как пишет Монаселидзе, любовался видами и ходил на встречи немецких рабочих в ресторанах и кафе.

Много позже Сталин говорил югославскому лидеру Миловану Джиласу о немцах: “Они странный народ, как овцы”. (Черчиллю он говорил то же самое.) “Куда баран, туда за ним и остальные”. По дороге на съезд несколько немецких коммунистов не смогли выйти со станции, потому что не нашли контролера. Делегация не могла нарушить правила и “хотя и прибыла своевременно… но на демонстрацию не попала”. Он шутил, что их товарищ из России подсказал “немцам простой выход из положения: выйти с перрона, не сдав билетов”3.

Когда Сосо вернулся в Баку, там как раз началась новая этническая резня. 19 сентября азербайджанского рабочего по имени Ханлар убили русские националисты. В знак протеста рабочие объявили забастовку. Сталин держал речь на похоронах.

Вскоре состоялся митинг, на котором Сталин и большевики изгнали меньшевиков из правления местной организации. Баку стал большевистским городом. Сосо был сосредоточен на работе. По словам Монаселидзе, работая, он забывал обо всем – в том числе и о Като.

Елисабедашвили пишет, что Сосо очень любил жену. Но жена, ребенок, друг были хороши до тех пор, пока не мешали его работе и разделяли его взгляды. “Нужно было знать Сосо, чтобы понять, что такое его любовь”.

Для Като “в Баку было слишком жарко”. “Сосо уходил рано утром и возвращался поздно ночью, а Като сидела дома с младенцем и боялась, что мужа арестуют, – вспоминал Монаселидзе. – Плохое питание, жара, нервы – ее здоровье ослабло, и она заболела. Вокруг только чужие люди, никого из друзей. Сосо был так занят, что забыл о семье!”

Сталин знал, что он плохой муж и отец, но, подобно многим, кто вырос в неполной семье, не мог измениться. Скорее всего, он обсуждал это с Елисабедашвили: тот пишет, что Сосо жалел о своем поведении и злился на себя за то, что женился, находясь в таких обстоятельствах.

Като “молилась о том, чтобы Коба отвернулся от своих богопротивных идей ради мирной семейной жизни”. Но он выбрал путь, который не позволял ему исполнять обычные обязанности семейного человека. Это было знакомо женам большевиков. “Ну какая я великомученица”, – рассуждала жена Спандаряна (которой супруг часто изменял). Она говорила о своем браке, но это можно было отнести и к жизни Сталина. “Я делаю не больше, чем всякая другая. А что моя жизнь розами не усеяна, так я сама себе такую избрала… Он не создан для семейной жизни, но от этого он не теряет своей цены как личность… Он исполняет свое предназначение… Можно любить человека и все прощать ему во имя того хорошего, что в нем есть”. Като знала, что Сталин, как и Спандарян, поклялся в том, что “вечно останется верным рыцарем Грааля” марксизма[117].

В Тифлисе Сванидзе узнали сначала, что Като исхудала. Сашико пригласила ее вернуться в родную деревню.

– Как же я могу оставить Сосо? – отвечала Като.

Скоро Сванидзе узнали от Елисабедашвили, что Като заболела, и тогда они написали Сосо с просьбой вернуть ее. Като умоляла его об этом. Она была серьезно больна, но он откладывал поездку, пока она совсем не ослабла, – только тогда он понял, что действовать надо безотлагательно. В октябре Сталин уже обеспокоился и повез жену в Тифлис. Но само путешествие – тринадцать с лишним часов – было изнурительным: стояла страшная жара, на вокзале Като пришлось пить плохую воду. Оставив Като семье, Сталин поспешил вернуться в Баку.

Дома Като угасала. Она уже была слаба и истощена, но вдобавок заразилась сыпным тифом, который обычно сопровождается жаром и поносом. Пятна сыпи, сначала красные, затем угрожающе потемнели. Чаще всего историки пишут, что у Като был туберкулез; если так, то он поразил и ее кишечник. Родственники и друзья, чьи воспоминания ранее были недоступны для историков, считают, что у Като был тиф и геморрагический колит. От ужасных приступов дизентерии Като теряла кровь и жидкость.

Сталин бросился в Тифлис и застал мать своего Яши при смерти. Он “в отчаянии нежно ухаживал за ней”, но было поздно. Говорят, что она попросила позвать к ней священника, а Сталин пообещал похоронить ее по православному обычаю. Через две недели после возвращения из Баку, 22 ноября 1907 года, 22-летняя Като “скончалась у него на руках”[118]. Сталин был убит горем4.