Планета-мечта - Лилия Баимбетова

По всему видно было, что он недавно встал. Элиза поднялась, ощущая смутное беспокойство, ее мужа посетили совсем другие чувства. Царь-ворон был ему вместо младшего брата, а что будешь чувствовать, когда видишь младшего брата растрепанным и с заспанными глазами. Торион улыбнулся, отступая на шаг назад. Кэррон остановился между мужем и женой, тонкий, в черной рубашке с открытым воротом и черных штанах, заправленных в сапоги. Он был без плаща и без свободной верхней рубахи длинной до колен. В таком виде вороны разгуливали разве что по собственным покоям, редко кто выходил даже в коридор, не то что к соседям в гости. Лицо повелителя Алатороа было хмурым и усталым. "Лег под утро", — подумала Элиза, содрогаясь под его мрачным взглядом. Никогда она еще не видела его в таком настроении.

— Что-то ты непроспавшийся какой-то, — сказал Торион, указывая на кровать. Сесть в комнате все равно больше было некуда.

Кровать было широкая, под серым балдахином. Кэррон сел, подвернув под себя одну ногу, уперся рукой в колено. Спутанные волосы свесились на лицо.

— Что случилось? — робко спросила Элиза.

Кэррон поднял голову. Взгляд его, как ни странно, потеплел.

— Завтра я приведу Ра, — сказал он вдруг, — Подготовь все в моей комнате, Элли, будь добра.

А туман все плыл по комнате, за окном он был почти золотистым, цвета волос — не Элизы, нет, той, первой, давно умершей Ра. Словно призраком тянулась она к жене Ториона — тоненькая девочка с рассветно золотистыми волосами; она говорила: "Они не умеют любить, не могут любить, у них нет сердца, они всего лишь — вороны". Всего лишь вороны. Смертельно бледная, стояла Элиза, не слыша, о чем говорили вороны дальше. Опустив глаза, стояла она, и призрак той, о которой она даже не думала, все тянулся к ее сердцу — из глуби веков. "Они не умеют любить". Влюбленная девочка, она поняла это слишком поздно. Не умеют. "Не умеют, — как эхо металось в сердце Элизы, — Ведь он убьет ребенка, как он не понимает. Как все они не понимают". Если бы они еще относились к женщинам, как к вещи; бывает и такое на дальнем юге, среди безграмотных крестьян. Но ведь вороны были не таковы. И лишь изначально выбирать судьбу своим женщинам они — не позволяли.

И только когда Кэррон собрался уходить, она очнулась — на звук открываемой двери. Бросилось за ним. Но Торион поймал ее за руку, развернул к себе, пригибая ее кисть.

— Куда?! — почти прошипел он, — Ты слышала, что он сказал? Так делай это!

Слезы брызнули у нее из глаз. Кэррон ушел, шаги его затихли в коридоре. Торион усмехнулся и выпустил ее руку. Но сердце, сердце покойной Элизы Идрад билось и требовало — мести. К стыду своему потом Элиза поняла, что не о девочке она думала в тот момент — о себе, о жизни Элизы Идрад, так грубо оборванной, словно нить паутинки в лесу. И из глуби веков тянулась, тянулась к ней девочка с рассветно золотыми волосами, девочка, прожившая долгую жизнь и ставшая дряхлой старухой, напрочь утратившей память о голодном детстве в хижине на краю деревни. Девочка, попавшая в легенды, девочка, бывшая женой Царя; только не лучше бы было ей стать крестьянкой и выйти замуж не по любви, так хоть по приязни. Девочка, чьи мечты, чья любовь разбились — о каменное сердце ворона. Она тянулась, тянулась — через века, тянулась — и, видно, дотянулась-таки. Полосы тумана растаяли в холодном воздухе горного утра, и Элиза приняла решение — решение злобы и боли….

Эта женщина, молодая, тонкая, невероятно красивая и столь же печальная, произвела странное впечатление на Тимофея Александровича. Он видел ее раньше, но не разу не говорил с ней. Теперь же он думал — уж не безумна ли она, эта тоненькая женщина с серыми глазами? Вашу дочь хотят похитить, сказала она. Вам нужно улететь до ночи, иначе вашу дочь не спасет ничто, ни датчики, ни живая охрана. Только за пределами планеты он не сможет ее найти. Но она не сказала — кто.

Михайлов не обратил бы не это внимания. Но Анна была страшно встревожена, и к старту все было уже готово. Члены экипажа с пониманием отнеслись к страхам матери, и «Спутник» стартовал на сутки раньше.

Кэррон так и не простил этого Элизе. Ни разу больше она не чувствовала на себе его взгляд, лукавый и ласковый; больше ни разу он не назвал ее — Элли. Он говорил с ней иногда — холодно и ровно, так, что порой ей хотелось кричать. Так до самой смерти она не могла себе простить — того, что не смогла совладать с собой тогда; она любила девочку, но… жить без этой капли тепла было невыносимо. А он не простил.

35. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торже, день тридцать четвертый.

Все это случилось два дня назад, но я плохо себя чувствовала и не могла писать.

Все началось вечером, в тот день, когда я летала на гору Аль. Накликала беду, думаю я теперь. Глупая мысль, но от нее не деться. Не мне ли, маленькой девочке, рассказывали когда-то долгими зимними вечерами у очага, что знакомство с лииенами не приносить счастья. Только в просвещенном Альвердене могли водить дружбу с говорящим деревом. А теперь я думаю: правда, сама и накликала беду. Все началось вечером, я сидела и писала, когда в коридоре промчались шаги и голос Стэнли закричал:

— Кристина!

Я оттолкнула от себя компьютер и бросилась из комнаты. Мы столкнулись на пороге. Я еще успела подумать, что вовсе не ожидала увидеть когда-нибудь Стэнли — бегущим. У него комплекция не та.

— Что? Стэнли, что?

— Пойдемте-ка со мной. Мне это все не нравиться. По чести, я не знаю, что с этим делать. Это ведь и ваша работа, так что пойдемте, вот и посмотрите….

— Да что случилось?

— Увидите, — пробормотал Стэнли. И потянул меня за собой. Он уже не бежал, но шел так стремительно, что я почти бежала, едва поспевая за ним. Мы вышли на трап, и я увидела множество людей, собравшихся у дверей миссии.

— Господи, Стэнли, что происходит?

— Там ваш приятель…. Его привели….

— Что? Кого?

— Ворона.

— Что? — крикнула я.

Я слетела с трапа, не чуя под собой ног. Я обогнала Стэнли и бежала так, так не бегала уже много-много месяцев. Последний раз мне пришлось бежать так на Коркусанте — наперегонки со снежной лавиной. Вот то был бег: и чувствуешь, что все, сил нет, что не сделаешь больше ни шага, а ноги сами несут тебя — все быстрее и быстрее. Я помню, я тогда, как добежала до безопасного места, так упала и потом долго не могла подняться, ноги подламывались, Костя Михайлов на руки взял и отнес, сама я бы так и не встала. Но то было хоть под горочку, а тут по ровному полю. Я сейчас чувствую — потянула-таки себе мышцы, хромать буду, не иначе. А тогда в меня словно бес вселился. Я так неслась, что не успела даже испугаться, не успела осознать свой испуг. Не успела подумать о том, что происходит и кто привел его. Кто — привел — Кэррона….