Полная история Христианской Церкви - Александра Бахметева

Гонение было особенно сильным в Понтийской области. Самых уважаемых епископов казнили. Их тела рассекали на части и бросали в море. Амасийский епископ, св. Василий, исповедовал перед Ликинием свою веру; его жестоко замучили. Но твердое упование на Христа и на жизнь вечную дало ему силу спокойно перенести самые ужасные истязания. «Делайте со мною, что хотите, – говорил он мучителям, – пока есть во мне дыхание, не отрекусь от Создателя моего. Ни скорбь, ни теснота, ни муки, ни огонь, ни смерть не могут отлучить меня от любви Христовой». Радостно предал он душу Богу.

Царствование Ликиния было тяжко для всех его подданных, которых он разорял тяжкими податями. Он часто осуждал невинных людей лишь для того, чтобы присвоить себе их имущество. «Римская империя, – писал Евсевий, – разделенная на две части, кажется всем разделенной на день и ночь: населяющие восток объяты мраком ночи, а жители другой половины государства озарены светом самого ясного дня». Сношения Ликиния с Константином не могли быть приязненными. Ликиний уверял Константина в дружбе, а втайне ненавидел его, старался делать ему всякое зло; козни его не удавались, и не раз между ними начиналась война. Константин оставался победителем, но обманутый лживыми уверениями Ликиния заключал мир. Однако дела между ними шли все хуже и хуже. Угнетенные подданные Ликиния и гонимые христиане страдали под тяжким игом, сам Ликиний уже не скрывал своих замыслов против Константина, и, наконец, в 323 году началась война.

Противники собрали большие силы. Константин готовился к делу молитвой; перед его полками неслось спасительное знамя креста. Ликиний же окружил себя гадателями и жрецами, спрашивал у богов про успехи войны, совершал жертвоприношения. Казалось, что война шла между христианством и язычеством. Накануне сражения Ликиний собрал лучших воинов и друзей в тенистую рощу, где стояли идолы богов. Совершив торжественно языческий обряд, он сказал: «Друзья, вот наши отечественные боги, перед которыми нам надо благоговеть, как нас тому учили предки наши. Начальник враждебного нам войска, отвергнув отеческие обычаи, принял лживые мнения и прославляет какого-то иностранного, неизвестного Бога. Постыдным знаменем Его он срамит свое войско. Доверившись Ему, он поднимает оружие не столько против нас, сколько против богов. Само дело откроет, кто прав и кто заблуждается; если мы победим, то ясно, что наши боги – боги истинные; если же одержит верх Бог Константина, нами осмеянный, чужестранный Бог, то пусть чтут Его, и нам надо будет Его тогда признать. Если же наши боги победят, что несомненно, тогда устремимся войной на безбожников!»

Между тем страшные предзнаменования волновали и тревожили язычников. Во многих городах Ликиниевых областей, среди бела дня, видели призрак победоносных войск Константиновых. Перед сражением император удалялся в свою палатку, где молитвой и постом готовился к бою. Священное знамя неслось среди полков, и в самом жарком сражении оставалось не тронутым вражьими стрелами. С благоговением смотрели войска на это победное знамя; враги же смотрели на него со страхом. Ликиний убеждал своих воинов не заглядываться на неприятельскую хоругвь, «ибо, – говорил он, – она страшна своею силою, и враждебна нам»[137].

Во всех сражениях победа оставалась за Константином. Ликиний спасался бегством, просил мира, притворялся кающимся, а втайне собирал новые силы, призывал себе на помощь варваров. Наконец, морская победа Криспа, сына Константина, близ Византии и сражение при Адрианополе окончательно решили успех войны. Ликиний покорился и вскоре был казнен в Фессалониках за заговор против Константина. Константин же стал единым самодержавным государем всей Римской империи.

Евсевий упоминает о человеколюбии, которое проявил Константин в этой войне. Во время сражения он заботился о спасении врагов, убеждал своих воинов щадить пленных и часто выкупал их. «Константин, – говорит Евсевий, – поставляя Бога выше всего, старался все делать согласно с Его волею».

Это желание ясно выражается и в первых указах Константина после победы. Он поспешил распространить и на христиан восточных областей те самые права, которыми пользовались христиане на западе. Последняя победа еще больше убедила его, что и земные блага, и успехи даруются лишь поклонникам истинного Бога. Хотя в этой мысли было еще много суеверия, но она побуждала Константина со смирением воздавать одному Богу славу за свои успехи. В одном из указов, описав казнь гонителей христиан, Константин упоминает о своих победах и представляет себя только покорным орудием в руках Бога. «Не будет, конечно, никакой гордости, – пишет он, – хвалиться тому, кто сознает, что благодеяния получил он от Существа Всевышнего.

Мое служение Бог нашел и судил годным для исполнения Его воли. Начав от Британского моря, при помощи какой-то высочайшей силы, я гнал перед собою все встречавшиеся ужасы, чтобы воспитываемый под моим влиянием род человеческий призвать на служение священнейшему закону и, под руководством Высочайшего Существа, возрастить блаженнейшую веру». «Я твердо веровал, – говорит он далее, – что всю душу свою, все, чем дышу, все, что только обращается в глубине моего ума, я обязан принести великому Богу».

После этого исповедания следуют распоряжения об освобождении заключенных за веру, о возвращении должностей и имуществ, об отдаче церквам усыпальниц и мест, где скончались мученики. О мучениках и исповедниках Константин говорит с величайшим уважением: «Кто потерял имущество, проходя неустрашимо и бестрепетно славное и божественное поприще мученичества, или, сделавшись исповедником и стяжав себе вечные надежды, кто утратил их, быв принужден к переселению, потому что не соглашался уступать гонителям, требовавшим предательства веры, – имение всех таковых повелеваем отдать». Где не оказывалось близких родственников, имущество наследовала местная Церковь; а частные лица, которые им владели, получали от казны вознаграждение.

На востоке, как и на западе, Константин заботился о построении и обновлении церквей, избирал преимущественно христиан в начальники областей, запретил приносить от имени императора жертвы идолам[138].

Христианские чувства Константина выражаются еще полнее в его рескрипте к областным начальникам, посланном в эту же пору, где он старается доказать им истину и силу христианской веры и суетность язычества. Обращаясь мыслью к Господу, он восклицает: «Теперь молю Тебя, великий Боже! будь милостив и благосклонен к восточным Твоим народам; и чрез меня, Твоего служителя, даруй исцеление всем областным правителям… Под Твоим руководством начал я и окончил дело спасения; преднося везде Твое знамя, я вел победоносное войско; и куда призывала меня какая-нибудь общественная необходимость, следовал за тем же знамением Твоей силы и шел на врагов. Потому-то и предал я Тебе свою хорошо испытанную в любви и страхе душу, ибо искренно люблю Твое имя и благоговею перед силой, которую являл Ты многими опытами и которой укрепил мою веру… Хочу, чтобы народ Твой наслаждался спокойствием и безмятежностью; хочу, чтобы, подобно верующим, приятности мира и тишины вкушали и заблуждающиеся, ибо такое восстановление общения может вывести на путь истины. Пусть никто не беспокоит другого… Люди здравомыслящие должны знать, что только те будут жить свято и чисто, кого Ты Сам призовешь почтить под святыми Твоими законами; а отвращающиеся пусть, если угодно, владеют жребием своего лжеучения… Никто да не вредит другому; что один узнал и понял, то пусть употребит, если возможно, в пользу ближнего; а когда это невозможно, надо оставить его, ибо иное дело – добровольно принять борьбу за бессмертие, а иное – быть вынужденным к ней посредством казни… Удаляя совесть от всего противного, воспользуемся всем благом мира».

Но, к великому огорчению своему, Константин не находил и между христианами того мира и согласия, которые должны были бы господствовать между чадами Единого Отца. Еще до войны с Ликинием он с удивлением и скорбью узнал, что целая область его империи (Африка) взволнована междоусобной бранью христиан. После смерти Карфагенского епископа Менсурия в преемники ему избрали Цецилиана. Семьдесят епископов Нумидийской области возражали против этого избрания, говорили, что оно происходило неправильно, потому что посвятивший Цецилиана оказался предателем во время гонения. Ложь этого обвинения была доказана, но недовольные не уступили, отлучили от Церкви избранного епископа и поставили другого, Мариорина. После смерти Мариорина они избрали Доната, который вместе с другим человеком того же имени был главным зачинщиком всего этого волнения. Церковь не могла признать этого избрания и признавала только законно избранного Цецилиана. Но партия Доната, распространяя клевету на всех приверженцев Цецилиана, волновала всю африканскую область. Два Собора, в Риме и Арлах, осудили донатистов и доказали правильность избрания Цецилиана, но донатисты не покорились решению Соборов, упорно стояли на своем. Они приняли некоторые из правил новациан и совершенно отделились от Церкви. Утверждая, что только они имеют право называться Церковью Христовой, что вся остальная Церковь заражена расколом и ересью, донатисты ревностно стремились приобретать последователей и перекрещивали всех, переходящих к ним. Они ставили себе епископов, силой отнимали церкви и, отняв, мыли и скоблили их, сжигали алтарь, считая его опозоренным нечестивым обрядом. Ничто не могло вразумить донатистов; исступление их только увеличивалось. Они после разделились на секты, и каждая утверждала, что она и есть единая истинная Церковь, ненавидела и проклинала все другие. Раскол донатистов существовал очень долго. В продолжение трех столетий их распри волновали всю африканскую область, исступленный фанатизм доводил их до тяжких преступлений. Кровь лилась между враждующими партиями.