Коммуналка 2: Близкие люди (СИ) - Лесина Екатерина

— Так, помолчи, — у Святослава в голове крутилась какая-то мысль, до крайности важная, но ухватить не получалось, как не пытался.

Мысль крутилась.

Вертелась.

И…

…пуговица.

Красная пуговица на нити…

…подарок.

Тонкая ручонка и… артефакт скорее всего мертв, выброс был такой, что пробило и защиту Святослава. И не только его…

…пуговица.

Нить.

Просто. Примитивно даже, но оттого и надежно… в конце концов, что он теряет?

— Погодите, — Святослав сделал вдох, настраиваясь на поиск.

У него получится.

Должно получиться.

— Это ты погоди, — Алексей поднялся и протянул руку. — На той стороне магия звучит громче. И след дольше сохраняется, да и… может, я тоже что-то найду.

Оборотень только голову склонил.

— Но кровь ваша нужна будет, иначе не проведу.

Кровь? Да пожалуйста. Святослав не против поделиться кровью, если поможет. Лишь бы помогло…

…пуговица.

Нить.

Он ведь слышал что-то о таком. Или читал? Но когда? Где? Проклятье! Нет, злость отвлекает. Успокоиться надо. Сосредоточиться. Избавиться от сомнений и страхов, потому что они есть главный враг. Взять холодные пальцы сумеречника и шагнуть на ту сторону.

…и все-таки пуговица.

На нити.

Он определенно читал.

Эльдар шел осторожно, крадучись. Что-то подсказывало ему, что нужно вести себя тихо. Очень-очень тихо… матушка не одобрила бы.

Матушка сказала бы, что стоит вернуться.

Отчитаться.

Чужое разочарование пережить легче, чем собственную смерть, но Эльдар… он ведь все решил, у него просто не могло не получиться. Да и кроме того, матушка не знает, что без дивы ему не жить.

То есть, жить, но недолго.

Поняла все, тварь.

Или это ее рук дело? Как знать… могла ли? Могла. Наверняка могла. Чтобы отомстить. Нелюди мстительные, так матушка говорила, а матушке Эльдар верил.

— Почему здесь? — этот голос Эльдар узнал бы.

— Почему нет?

— А то место, на берегу…

— Там когда-то папенькина пассия обреталась. Он завел ее уже после матушкиной смерти. Мог бы еще жениться, но не стал. А вот женщину завел. Но в дом ее брать было неприлично, он и подыскал подходящее жилище. Она была ведьмой. Она помогла ему.

— Чем?

— Подсказала, где найти дурочку, которая согласится обряд провести.

Ревность упала тяжелой пеленой, почти лишив рассудка. Эльдар там мерзнет, а эта тварь с кем-то беседы ведет? Почему она не исполнила приказ? Почему…

— Она любила отца. И мне помогала. Пока была жива.

— Ты ее убил?

— Мне пришлось, — этот голос звучал сухо и отстраненно, и кулаки Эльдара сжались, а потом разжались. Он никогда-то не был силен в драках. Он всею сутью своей стремился подобных драк избегать, здраво рассудив, что сила ничего не решает.

Но сейчас…

Он вытащил револьвер, тяжелый, неудобный, оставшийся от отца. Матушка некогда настояла, чтобы Эльдар научился стрелять.

Он не спорил.

И вот, пригодилось. Пригодится… и пули-то заговоренные, так что, если человек, то пуля упокоит, а если нет — заговор сгодится.

— Я постарался, чтобы она не мучилась.

— Это… милосердно, — теперь Эльдару в голосе дивы послышалась издевка.

— Это все, что я мог для нее сделать. Она стала опасна. Она поняла, что они с отцом сотворили. Она начала думать, как избавиться от меня, а я пытался привыкнуть к этой вот… недожизни.

Главное, прицелиться.

Не спешить.

Не выдать себя. И Эльдар вдруг осознал, что испытывает доселе неведомое ему чувство азарта. Он, никогда-то не жаловавший охоту, понял, сколь многое терял.

Исправится.

Исправит.

Все.

— Так получилось… знаешь, когда началась война, я обрадовался. Понадеялся, что теперь от меня будет польза. Или, если нет, меня хотя бы убьют. Но… не сложилось.

Не сложилось там? Сложится здесь.

Эльдар скинул туфли, пошевелил пальцами, привыкая к необычному ощущению свободы.

Ей было страшно.

Виктории и прежде бывало страшно, особенно сразу после войны, когда, казалось, все должно было бы наладиться и сразу, но оно не налаживалось.

И голод никуда не делся.

Холод.

Вспомнилось вдруг, как она с сестрой лежала на печи в старом бабкином доме, в выстывшем и холодном, потому как печь топили понемногу.

Спали одетыми.

Не спасало.

Она лежала и думала, что умрет. А потом думать стало невозможно, и Виктория заплакала, тихонько так. Но от ее плача завыли собаки, и даже, кажется, волки, хотя тут она, конечно, не уверена.

…умерла старуха.

И их отправили в колхозный дом, куда принимали всех сирот.

Не о том… там, на изнанке, она будто подсмотрела что-то важное.

…опять загуляла, тварь? — голос отца срывается на визг. — Она на меня не похожа!

Виктория прижимает к себе тяжелое влажное тельце сестры, которая мелко трясется со страху. Только большие глаза в темноте поблескивают.

— Да что ты такое говоришь! — матушка всегда отвечала, и голос ее был громче, злее. И сама-то она была крупнее отца, а потому нисколько его не боялась. — В твою родню пошла…

…прав был отец?

Ведь не бывает, чтобы от одного мужчины родились дети настолько разные? Разлучница…

…плакальщица.

Неправда.

Ошиблась нелюдь. Не может такого быть, чтобы она, Виктория, оказалась этою самой… плакальщицей. Это у нее от нервов. А Мирка… разлучница.

…аккурат про нее.

Из колхоза-то их выпроводили еще когда Мирка только-только в возраст пошла, на нее парни и стали заглядываться, особенно старшенький председателев. Вот, скотина старая, и испугался, что приведет в дом невесту, за которой не то, что приданого, рваной перины не дадут.

…справки сделал.

Паспорта. Списался с кем-то там… ничего, оно и к лучшему получилось, да. В городе-то Мирка будто пригасла, приспокоилась сама, учиться стала.

За ум…

…какой у разлучницы ум? Ишь, горит вся, переливается, манит. И злость такая берет, и понимание, что она не виновата, что…

…знакомить ее со своим женихом, если вдруг случится в годы Виктории жениха завести, она не станет. Ни к чему это.

Мысли какие…

…додумать не вышло. Мир вывернулся, стоило прикоснуться к двери, и Виктория обнаружила, что находится вновь с той, с другой стороны. И что опять сердце сжимают тиски неизбывного горя. И тянет рыдать, стенать. От злости на себя, неспособную справиться с этакою силой, — она не просила о ней, но справиться должна была бы — Виктория вцепилась зубами в руку.

Отпустило.

Немного.

И малости этой хватило, чтобы оглядеться.

Чердак.

Точно.

Их вот чердак, который по правилам должен был быть закрытым, но Калерия где-то ключ достала, положила в коридоре, в коробке, куда клала прочие общие вещи. Ключом пользовались редко, потому как ничего-то полезного на чердаке не было. Так, мебель старая, ломаная и переломанная, ту, что еще более-менее целою была, давно уж починили и растащили. А эта, стало быть, и на дрова не годилась.

Свое хранить? Не было своего. А что было, так проще старьевщику за копеечку отдать, чем в пыли закапывать. Пожалуй, использовали чердак с толком лишь в конце лета да сентябре, раскладывая на просушку, что лук, что чеснок, из которого после плели косы. Позже они сменялись картошкою да морковью, и те лежали недолго, после перебираясь в мешки, а мешки — в подвал, где было не так холодно. На чердаке еще сохранился запах и лука, и чеснока, и тот характерный землистый, который поселяется в подвалах.

От этого запаха зачесалось в носу, и Виктория чихнула.

Не хотела, но чихнула.

— Будь здорова, — жизнерадостно отозвался Толик, а Ниночка прошипела что-то нелестное.

А что?

Виктория ведь не хотела. Не виновата она. Человек не властен над своим чиханием. Да и вообще странно было бы надеяться, что их не заметят. Она хотела сказать все это, но стоило открыть рот, как из него вырвался протяжный печальный вой. Локоть сестры пребольно ударил в бок. И Виктория рот закрыла. Похоже, она не только над чиханием не властна. Боги милосердные… это теперь что, всегда так будет?