Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени - Татьяна Александровна Корсакова

секретарем. Когда страда заканчивалась и уже расстилалась на траве чистейшая белая бумага — «газетный срыв» из типографии, а сверху клеенка, все выставляли из сумок бутылки и закуску, у кого что было, и мы садились обедать, Селезнёва с нами уже не было. Он садился в машину и уезжал в редакцию читать: была суббота, и шел воскресный номер.

Геннадий Николаевич отличался тем, что не любил никого учить и агитировать. Да, он был человек системы, считал, что «так надо». Поручено шефствовать над совхозом — значит, надо помогать людям совхоза. И не нужно даже размышлять на эту тему, спорить. Но никогда в жизни не было такого: «Вот партия сказала…» Корнешов мог это сказать. Селезнёв никогда такого не говорил.

— А другие? Возмущался кто-нибудь, что вот опять на картошку надо ехать, сколько можно?.. Не удивляйся, я ведь только раз успела съездить в совхоз после перевода в Москву.

— Ты что?! Все ездили с удовольствием. Но не потому, что «партия сказала», а потому что всем там было хорошо. Физический труд как отдых. А после работы в поле можно было посидеть на поляне под деревьями, выпить, закусить, попеть песни, подышать воздухом после наших прокуренных кабинетов. Там было весело. Только Руденко не ездила, потому что у нее с ногами были проблемы всю жизнь.

В 1984-м мы провожали Жору Пряхина из «Комсомольской правды» на другую работу. И одновременно было общее собрание, где награждали Алевтину Левину: она получила за свои публикации премию Ленинского комсомола. И мы придумали это отметить, решили, что Алевтина Яковлевна напечет пирожков. Мама ее научила. Особенно той удавались пирожки с капустой.

А где соберемся? Да у меня дома. Я подошла к Пряхину и говорю: «Жора, давай отметим — и совместим — два события: и тебя проводим, и Алю поздравим. Поедем ко мне домой, но не просто посидеть, а у нас сегодня будут пирожки, которые испечет лауреат премии Ленинского комсомола». Жора засмеялся и согласился. Я добавляю: «И Геннадия Николаевича пригласи. Может, он тоже… решится».

Селезнёв неожиданно согласился. И они приехали ко мне.

Мы с Алей успели напечь пирожков. Был прекрасный вечер. Геннадий Николаевич и в компании оказался замечательным, простым человеком, юмористом, шутником. Никакого этого выпендривания, что я начальник, а вы тут все дураки. Он спиртного практически не пил. А всё-таки был веселым. Заводилой компании.

Глава 21

На майдан привели двоедушные

Анонимное письмо из города Белая Церковь Киевской области УССР редактор отдела пропаганды, член редколлегии Виктор Андриянов забрал с собой с «Часа письма». Знатное было письмецо с редакторской точки зрения. Хотя с читательской, конечно, страшненькое.

Селезнёв, кстати сказать, при рассмотрении писем всегда вставал на точку зрения читателя, обратившегося в редакцию.

Виктор Иванович уже предвкушал, кто письмом займется. Правда, жил этот автор далеко — в Хабаровске. Александр Куприянов. Он работал тогда собственным корреспондентом «Комсомольской правды» по Хабаровскому краю, Магаданской области и Еврейской АО. Но его уже приметили «на этаже». Куприянов не раз выезжал в «чужие» территории по сложным письмам. Есть у Александра одна особенность: он по своему характеру эдакий дальневосточный золотодобытчик, старатель — упорный, злой, непреклонный, будет сидеть в командировке и копать, пока всё не выяснит.

Очень долго — месяц! — пришлось работать Куприянову в белоцерковском «забое», пытаясь разобраться в сути тяжелой ситуации в одной из школ города, ученики которой, комсомольцы-активисты, параллельно с открытой частью своей жизни до того заигрались в сверхчеловеков, презирающих всё и вся, что один из них, кто и написал в редакцию анонимку, взвыл от откровенного двоедушия друзей, а также от недовольства собой и взялся за перо.

Много лет спустя Александр Иванович напишет в нашей знаменитой «собкоровской книге» об истинном содержании того анонимного послания, которое фактически так и не было процитировано в его еще доперестроечном очерке 1985 года: «В письме содержались пока еще не проверенные факты знакомства лучших старшеклассников-комсомольцев школы с трудами Гитлера и теоретиков нацизма, а также примеры „закалки“ личной воли. Ножами резали друг другу руки в кровь, на чердаках метали заточки в кошек, распятых на балках».

Старший товарищ Виктор Андриянов велел Саше после приезда в Белую Церковь сразу пойти в горком ЛКСМУ, а то и в КГБ и показать там письмо. А лучший друг и коллега Юрий Лепский, также перебравшийся в Москву собкор, посоветовал поначалу внедриться в группу. Но с умом: «Тебе уже поздно изображать из себя шпану… Твоя задача — стать у них лидером. И постараться поселить в них сомнение!»

Куприянов отрастил длинные лохмы и появился на Сан-Бабила, как называли «двуликие» местную аллейку, с дефицитными пластинками, привезенными из Москвы. И таким образом внедрился, насколько возможно, в группу доморощенных неофашистов.

Материал, подготовленный Александром в итоге долгой командировки, подготовили к печати. «Но свирепая цензорская правка требовала коренной переделки очерка, — вспоминает Саша. — …На Сан-Бабила они приветствовали друг друга, вскидывая руку в характерном жесте. Цензор, внимательно глядя мне в глаза, спрашивал: „Это какой жест вы имеете в виду?!“ Сейчас я бы написал просто: кидали зигу… („двуликие“ практиковали нацистское приветствие „Зиг хайль!“ с экзальтированным выбросом правой руки вперед и вверх. — Т. К.). А тогда из очерка старательно вымарывались слова „фашист“, „фашиствующие“, „арийское высокомерие“, „сверхличности“. Только пример того, как немцы в годы Великой Отечественной войны вывозили вагонами с Украины чернозем в Германию, цензоры оставляли неизменным в каждом варианте очерка».

Материал Куприянова давно уже набрали на линотипе, то бишь отлили в гарте; были тиснуты гранки; главный редактор Г. Н. Селезнёв, что называется, не вылезал из ЦК КПСС, куда всякий раз ездил с обновленным вариантом очерка. Юра Лепский помогал прохождению материала тем, что подсказывал другу Саше, как можно выправить текст, чтобы и правду сохранить, и цензуру уломать. При этом автор продолжал работать собкором в Хабаровске. Осенью 1984 года Геннадий Николаевич Селезнёв сказал, наконец, Александру Куприянову по телефону:

— Этот материал мы опубликуем!

Но прошло еще несколько месяцев, прежде чем куприяновские «Двойники» были напечатаны. Это произошло 20 января 1985 года.

Перечитывая этот очерк спустя десятилетия со дня его публикации, трудно избавиться от недоумения. Почему главными противниками очерка всякий раз оказывались цензоры? Вопрос, что называется, на засыпку.

Главлит был учреждением по охране государственных тайн в печати. Нужное слово тут — именно государственная тайна. А это не совсем то, что тайна военная, за раскрытие которой в любой стране и в любую эпоху полагается суровое наказание. У нас нельзя было, например, до широкого распространения спутников-шпионов публиковать в СМИ