Гонимые - Исай Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Садись, Боорчу. Примем Тайчу-Кури как большие нойоны.
Боорчу сел на стеганный узорами войлок — из шатра самого Тохто-беки, поджал под себя ноги, важно надулся.
— Тэмуджин, ты должен быть таким. — Засмеялся.
— Пусть таким будет Таргутай-Кирилтух.
Джэлмэ привел Тайчу-Кури. С той поры, как его видел Тэмуджин в последний раз, Тайчу-Кури мало изменился. Стал чуть плотнее, да под приплюснутым носом выросли реденькие усы, а в остальном все тот же.
На широком лице простодушно-счастливая улыбка и радостное удивление.
— Тебе не мешало бы и поклониться, — подсказал ему Боорчу.
Тайчу-Кури сорвал с головы худую шапчонку, прижал к груди, поклонился и Тэмуджину, и Боорчу. В раздумье посмотрел на Джэлмэ, но не поклонился, чуть кивнул головой, рассмешив Боорчу.
— Джэлмэ за господина не признаешь!
— Будто я не знаю, кто господин, — с легкой обидой сказал Тайчу-Кури.
— Мы с ним в одном курене жили. Он сын кузнеца.
— Ты пришел с женой? А где твоя мать? — спросил Тэмуджин.
— Ее убили меркиты.
— Жаль. Хорошая была женщина. Но я отомстил меркитам. За все. За твою мать тоже. Ты помнишь, как вместо меня получал палки?
— Бывает, вспомню. Спина зачешется, поцарапаю и вспомню.
— А голова? Крепко я тебя тогда стукнул колодкой?
— Ничего стукнул…
— Тайчу-Кури, ты делал для меня все, что мог, и я помню это. Чем помочь тебе? Что у тебя есть?
— У меня ничего нет, — вздохнул Тайчу-Кури. — Услышав, что ты вошел в силу, я взял жену за руку и пошел к тебе.
— Ладно… У тебя будет своя юрта, конь, оружие. Ты будешь служить мне, как твой отец служил моему отцу.
— Спасибо… За юрту, за коня. — Тайчу-Кури мял в руках шапку.
— Ты, я вижу, недоволен? Думаешь, заслужил большего? — Тэмуджин нахмурился. — Проси.
— Больше мне не надо. Но я не хочу быть воином.
— Он не хочет быть воином! Вы посмотрите на этого малоумного! Ты хочешь выделывать овчины? Согласен. Выделывай.
— Выделывать овчины я вовсе не люблю.
— Так чего же ты хочешь? Сидеть рядом со мной, как Боорчу и Джэлмэ?
— Я научился делать хорошие стрелы…
— Стрелы? Почему же сразу не сказал? Хорошего умельца я ценю даже больше храброго воина. Делай, Тайчу-Кури, стрелы. Как можно больше.
Боорчу, выдай ему все, что потребует. Пусть он не заботится ни о еде, ни о питье, ни о тепле.
Тайчу-Кури заторопился из юрты. Едва прикрыв за собой полог, закричал:
— Каймиш! Он меня не забыл. Мы будем жить хорошо. Я же вырос в одежде Тэмуджина…
Тэмуджин невольно рассмеялся.
— Он хороший парень. Если такой же умелец, цены ему нет. Джэлмэ, когда твои отец будет ковать мое железо? Нам нужны кузнецы, лучники, стрелочники, тележники… У нас все должно быть свое. Поезжай, Джэлмэ, к отцу. Передай: все, что он говорил в курене тайчиутов и позднее, я хорошо помню и буду стараться делать, как он хотел.
— Я получил весть: мой отец болен. Вряд ли он сможет ковать…
— Все равно поезжай. Твой отец большого ума человек. Я хотел бы с ним поговорить. Что слышно о Теб-тэнгри?
— Не зная устали, он работает языком в тайчиутских куренях. Его предсказания начинают сбываться, и люди слушают его с трепетом.
— Пусть он приедет ко мне. Я хочу поговорить с ним.
«У тебя много дел», — с потаенным осуждением говорит Джамуха. И верно, много. И отложить ни одно невозможно. Он достиг того, о чем еще недавно едва осмеливался думать. Конечно, весь улус отца пока не собрал, людей мало, не хватает даже рук, чтобы доить всех кобылиц и коров, невелико число воинов…
Когда возвращались из меркитских владений, его встретил Теб-тэнгри.
«У тебя теперь есть седло и конь под седлом, — сказал ом. — У тебя юрта с очагом и невыкипающим котлом над огнем. Но не сиди у котла. Чаще вдевай ногу в стремя седла». Тэмуджин и без шамана знал: сидеть некогда. С ним Джамуха, над ним благоволение хана Тогорила. Пока будет так, никакой Таргутай-Кирилтух не осмелится тронуть его или потребовать выдачи беглых воинов. Пока… А что будет потом, никому неведомо. Надо спешить, умножать свою силу. Чем же недоволен Джамуха?
Его думы вспугнул Тэмугэ-отчигин. Переступив порог юрты, младший брат смущенно-неуверенно кашлянул, проговорил:
— К матери большие гости прибыли — наш дядя Даритай и двоюродный брат Хучар.
— О-о! — удивленно округлил рот Тэмуджин, тряхнул головой, победно глянул на Боорчу и Джэлмэ.
Если к нему пожаловал хитромудрый дядя, не боясь гнева Таргутай-Кирилтуха, то…
— Зови скорее! — сказал Тэмугэ-отчигину.
— Они сюда не идут.
— Почему?
— Об этом их спросила наша мать. Дядя сказал: негоже старшему идти на поклон к младшему.
— Как, как?
Опасливо поглядывая на брата, Тэмугэ-отчигин слово в слово повторил сказанное. Глаза Тэмуджина налились чернотой, по вздрагивающим щекам пятнами пошел румянец; сдавленно просипел:
— Во-от что! — Бурно выдохнул из груди воздух, гневно загремел: Блудливые псы! Ждут, что я буду слизывать пыль с их гутул?! Гоните из куреня! Плетями! Нет, коровьим дерьмом! Боорчу, кличь нукеров.
— Это можно. Это я сейчас, — весело отозвался Боорчу, но не побежал из юрты, даже не поднялся. — Это просто, Тэмуджин. Но когда я был маленьким, бабушка говорила мне: «Не бери горячий уголь голой рукой, обожжешь пальцы».
— Боорчу! — угрожающе крикнул Тэмуджин.
— Ладно, я сделаю, как ты велишь. Но тебе не мешало бы послушать, что об этом скажет Джамуха.
— Что Джамуха? Они мои родичи!
— Джамуха — твой анда. И не ты ли говорил, что он для тебя ближе кровных братьев, что его душа — половина твоей души? Если так, обе половины должны быть в согласии.
И как ни гневен был Тэмуджин, уразумел, что Боорчу говорит правильно.
Молча отправился в юрту анды. Джамуха в легком шелковом халате и просторных мягких чаруках лежал на кошме, слушал седовласого сказителя улигэрча. Его лицо было задумчиво-сосредоточенным, казалось, он видит перед собой что-то особенное и не может решить, верить ли увиденному.
Улигэрч сидел у почетной стены, рядом с Уржэнэ. Голос у него был с заметным дребезгом, таким, какой бывает у треснувшего котла, но сильный и гибкий; речь его завораживала складностью; слова как бы сцеплялись друг с другом, будто завитки на узорном войлоке, и бесконечной была цепь причудливого узора.
Ленивый покой юрты, празднично-ублажающая речь улигэрча вызвали в душе Тэмуджина легкое презрение.
Джамуха какое-то время смотрел на своего друга отрешенно, словно не узнавая или не понимая, почему он здесь. Знаком повелел улигэрчу замолчать, сел.
— Наверное, опять дела? — В полувопросе Джамухи различима была досада.
— Да. Важные. Приехали Хучар и Даритай-отчигин.
— Гость — радость хозяина. Чем же ты обеспокоен?
— Я не обеспокоен. Я злее раненого вепря. Дядя прибыл ко мне за почестями. Старшинством своим заносится.
Джамуха сбросил с ног чаруки, натягивая гутулы, снизу вверх посмотрел на Тэмуджина, неодобрительно хмыкнул.
— Почитать старших, анда, нам деды завещали. Разве Даритай не родной брат твоего отца? А Хучар кто тебе? Если мы не станем уважать ни родства, ни старшинства, что будет со всеми нами? Не ты ли говорил мне, что не держишь в сердце зла?
— Они не берегли честь рода. Я ходил с кангой на шее, а они смотрели на меня и пили, ели, и ни у одного не застряла кость в горле, ни один не поперхнулся! Не уважающие свой род могут ли требовать уважения к себе?
Обувшись, Джамуха встал рядом с Тэмуджином будто меряясь с ним ростом. Он был на полголовы ниже Тэмуджина, уже в плечах. Насупился, шагнул в сторону.
— Тэмуджин, ты все время оглядываешься назад. Это худо. Несогласие принесло не одному тебе, всем нойонам много разных бед. Унижали тебя. Но унижены были и твой дядя, и твои двоюродные братья. Пристало ли считать, кто больше, кто меньше? И надо ли, раздуваясь от гордости, возвышаться друг над другом, накликая на свою голову новые беды?
— Не я возвышаюсь над своими родичами… — начал было Тэмуджин и вдруг умолк, помолчав, сказал почти спокойно:
— Твои слова, анда, разумны.
Я их принимаю. Идем к моей матери.
Он сказал не совсем то, что думал. В словах Джамухи была правота, но не она угасила гнев и убедила его. Понял вдруг куда более важное:
Даритай-отчигин и Хучар приехали к нему, а не он к ним. Уже одним этим они поставили себя ниже его, Тэмуджина. Хитрый Даритай-отчигин, чтобы совсем не пасть в глазах своих нукеров и в своих собственных глазах, придумал ловкий ход. Ну и пусть хитрит, изворачивается. Разве это что-то меняет? И разве переломится шея, если он поклонится своему дяде? Чтобы кланялись тебе, умей и сам поклониться.
Он первым переступил порог материнской юрты, медленно распрямился.
Даритай-отчигин, Хучар сидели у стены с онгонами, разговаривали с матерью.
Оба сразу же встали. Маленький верткий дядя бросился к нему с радостным воплем: