Смерть Вазир-Мухтара - Юрий Тынянов

Как не пава-свет по двору ходит, Не павлины сизы перья роняют, Тяжко лежати сизу перу во долине, Трудно жити на свете сиротине... - Вот Борщов поет, - сказал что-то такое Самсон, шаря руками, - вот поет как Борщов.

Ай, что сказана мне царска служба, Показана широкая дорожка Ко славному городу Петербургу...

- Что Борщов поет, - жаловался Самсон, - эх, что он такое поет? Я эту песню от него всегда слышу. Не хочу я эту песню, наибы. Другую запели:

Она писаря псковского ругала, Ух, ругала да весьма поносила... Поедем, душа Аша, погуляти, Ашенька, мамашенька, гуляти.

- Деда зови! - кричал Самсон. - Деда зови со двора, пусть ругается, дед-от, ругательство его интересное. Притащили деда-дворника. Он поклонился истово хозяину и гостям. - Яковличу с праздником. - Пей, дед. - Я из мирской посуды не пью, я из рабской. - Неси свою рабскую. - Вот те новая посудина, не поганая, пей. Дед выпил до дна и не поморщился. Поклонясь, собрался уходить. - Ты куда? - спросил Самсон. - Не пущу, ты мне песню, дед, спой, - и мигнул Наумову. - Горе тебе, город Вавилон, - сказал дед ядовито, - со наложницы. - Ты стой, каки наложницы? - Кимвал бряцающий, - сказал дед и икнул маленько. - Нет, ты говори: каки-таки наложницы? - говорил Самсон. - И отверже бога праведного и круг тельца златого скакаше, окаянные. И плясаше, - бормотал дед в бороду. - Ты выпей, дед, голос прочистишь. Дед пил, не отказывался. - Дедушко, не умеют плясать наибы мои. Как это казачка пляшут, никто даже не понимает. Дед был пьян. Кроме того, что он был раскольник, он еще был и горький пьяница. - Я могу, ты не смейся, что я старый. Дед прошелся: - Ex, тедрит, тедрит, тедрит... - Скакаше, - сказал Самсон, - плясаше. Вот тебе и скакаше... Он встал с места. - Ех, тедрит, тедрит, тедрит... Дед приседал на одном месте, а ему казалось, что он ходит по всей комнате. - Стой, дед, - сказал Самсон, - за твое скаканье тебя нужно сказнить. Он пхнул легонько его в стену, и дед стал столбиком. - Сейчас, сейчас тебя казнить будем, - говорил Самсон спокойно. - Ну держись, Вавилоне. Самсон вытащил пистолет. Скрыплев схватил его за халат. - Ты что? - спросил Самсон. - Ты кто такой? Он был красен, глаза его были полузакрыты. Скрыплев, пьяный, бормотал: - Осмеливаюсь указать вашему превосходительству... Самсон уже не помнил о нем. Он выстрелил. Дымок рассеялся. Дед столбиком стоял у стены. Над самой его головой чернела дыра. - Скучно мне, наибы, - сказал Самсон, - уходите теперь. Деда к чертовой матери тащите.

3

Мерцание наступает в теле. Губы молчат, тело одно говорит, в нем идет гул, который, верно, все слышат, но притворяются, что не замечают. Это бывает ночью? Нет, это бывает любовью. Мысли пропадают, остаются хитрые, веселые самозванцы. Человек отвечает впопад, шутит, работает, но, собственно говоря, отвечает, работает и шутит за него тот человек, который назывался его именем, а новый человек молчит, и мысли его гуляют на свободе. Хозяин ушел. Это бывает в двадцать лет и неоднократно описывалось. Длительность такой любви - год и два, но не более. Описывалась также любовь мужа и любовь старика, из которых первая похожа на ярость, на желание человека войти в запертые двери. Ему дела нет до того, смеются ли над ним прохожие или нет и много ли людей прошло уже до него в эти двери. Он ломится в двери. Любовь старика, по описаниям, похожа на желание притулиться поудобнее к спинке стула, посидеть в тепле, умыться теплой водой и поесть сладких ягод. И непонятна любовь евнуха.

4

Давать замок, золотые ключи, Золотые ключи, чтоб не спать в ночи, Нарекать им имена, Надевать им стремена, Золотые удила. Скопческая песня

В 1804 году во время осады крепости Эривани конный отряд грузин-добровольцев поссорился с князем Цициановым и решил возвратиться на родину. К отряду пристало много армянских купцов и случайных людей. Караван проходил мимо монастыря Эчмиадзина. В это время проживал в монастыре юноша Якуб Маркарян. Ему было восемнадцать лет, и он отличался упорною любовью к науке. Родители его были бедные люди. Он был уроженец Эривани и изучал в родном своем городе древне-армянский язык, но для усовершенствования в нем отправился, расставшись со своими родителями, в монастырскую школу. Когда караван проходил мимо монастыря, Якуб, не сказав ничего своему учителю, ни товарищам, тайком вышел из монастыря и присоединился к отряду. За спиной у него была небольшая котомка с книгами. Он не захватил даже сухарей на дорогу. Когда один купец спросил у него, куда и зачем он направляется, он отвечал, что в Тифлис недавно приехал знаменитый ученый, Серопе Патканян, и что он идет учиться к нему. И купец уделил немного хлеба и сыру из своего запаса. Якуб был высокий и угрюмый мальчик. Так прошло два дня. Когда караван проходил мимо Бабокацора, на него внезапно, с военным криком, напал какой-то персидский отряд. Завязалась битва, и грузинский отряд с частью армян был перебит. Остальных взяли в плен и под сильным конвоем отвели в Тебриз, дурно кормя и гоня по дороге, как стадо баранов. Там, в Тебризе, Якуба и еще несколько молодых армян оскопили. После этого его, как наиболее ученого, отослали в Тегеран, в гарем Фетх-Али-шаха. Там он два года изучал персидский и арабский языки под руководством старого евнуха и преуспел во всех науках. Так Якуб Маркарян стал ходжой. Когда же он перенял от приезжего ученого искусство двойной бухгалтерии, он получил титул мирзы и сделался известным шаху. Шах трижды посылал его в Хорасан проверять отчеты губернатора и дважды в Шираз. Он стал казначеем шаха. Он посылал деньги своим родителям. И когда бедные эриванские родители получали их, они каждый раз восклицали: "Благодарение богу".

5

Конь подкованный. Язык скопцов

Ноги в колодки, на морду мешок, и вот тугие яблоки дымятся кровью на снегу. Потом мешок снимают, и из сумасшедших конских глаз падают слезы на снег. Пар идет из ноздрей, пар стоит над боками. Бока ходят. Таково ремесло коновала. И конь становится тучен и покоен, он тащит тяжести и больше не ржет. Изредка только, чуя самку, он поводит носом и тотчас клонит покорно голову. У лошадей память коротка. Но долгая память у человеческого тела, страшны пустоты в теле человека. И есть евнухи тучные, как кони, как старухи, есть евнухи худые и прямые. Хосров-хан заполнял пустоту - амазонскими играми и роскошью. Манучехр-хан - властью, деньгами, сундуками. А у Ходжи-Якуба была библиотека, он занимался наукою яростно, как любовью. По целым дням сидел он над книгами. Но по ночам он не спал. Сухими глазами он смотрел в гладкий потолок. Пустота лежала рядом с ним. Когда она делалась очень большой, он засыпал. Днем он бывал спокоен, как и прилично евнуху. Он был богат, строен и учен. Не нужно думать, что евнухи бесстрастны. Сварливость их, как и сварливость пожилых женщин, вошла на Востоке в поговорку. Так они по мелочам растрачивают запас пустоты. Но Ходжа-Якуб был молчалив, а при встречах и разговорах вежлив. Вежливость евнуха страшнее, однако, чем сварливость. Геродот рассказывает. Жил юноша Ермотим в городе Педасее. И жил там почтенный купец Панноний. Был он продавец живого, не мужского и не женского, товара. Он оскопил юношу Ермотима и продал его за большие деньги царю персидскому Ксерксу. И Ермотим понравился Ксерксу, он был умен и храбр, и Ксеркс приблизил его к себе. И когда Ксеркс завоевал город Педасею, Ермотим попросил назначить его туда сатрапом. И Панноний ужаснулся, когда услышал об этом назначении. Но сатрап, прибыв в город, обласкал Паннония и оказал ему радушный прием. Вскоре устроил он роскошный пир в честь Паннония и троих его сыновей, бывших в юношеском возрасте. И пир длился всю ночь, и Паннонию с сыновьями были воздаваемы почести. Потом встал сатрап Ермотим и вынул меч из ножен. И он приказал отцу оскопить своих сыновей. И стоял и смотрел. И потом велел сыновьям оскопить своего отца. Такова вежливость евнуха. И у Ксенофонта говорит евнух Гадат, оскопленный царем ассирийским и предавший его: "Опозоренная и разгневанная, душа моя смотрит не на то, что более безопасно, потому что нет и не может быть рожденного от меня, которому я оставил бы мой дом: со смертью моей угаснут и род мой и самое имя". Так предсказал Ксенофонт византийских евнухов, потрясавших мир, Абеляра, который был модным профессором, изящным краснобаем и стал яростным монахом после того, как стал евнухом. Потому что у них "тяжело судно нагружено, душа плотью утруждена". И есть одно древнее свидетельство. У Еврипида в "Оресте" есть евнух, влюбленный в Елену Прекрасную, он машет над нею веером и над ним издеваются. И Петроний и Апулей описывают, как евнухи становятся любовницами. Так на диком дереве, которое надрезал садовод и забыл привить, растут терпкие и кислые плоды, яблоки с диким зеленым мясом.

6

Хосров-хану прислал приятель его, другой известный хан, в подарок одну пленницу, за целомудрие которой ручался. Ей было всего девять лет, звали ее Назлу, и она была из Шамхора. Но Хосров-хан прозвал ее Диль-Фируз - радость, и так стали звать ее все. Она была говорунья, умница и хохотунья. Хосров-хан заказал для нее несколько пар платьев, дал двадцать золотых монет для ожерелья и двадцать для лобной повязки, и она стала жить у него. Она полюбила его черные, подведенные глаза, его немужское веселье, быстроту и шутки. Он рассказывал ей самые смешные рассказы, которые только знал, и она падала со смеху на ковер. Они возились. Так Хосров-хан стал уделять меньше внимания своим конюшням. Когда же он объезжал жеребца, Диль-Фируз, притаясь, смотрела в красное стеклышко окна, и боялась за него, и гордилась им. Ходжа-Якуб увидел пленницу, когда пришел говорить с Хосров-ханом по делу: их торговое товарищество терпело убытки. Увидя Диль-Фируз, он позабыл все цифры. Он помолчал, потом снял с мизинца перстень, надел ей перстень на палец, сказал одно армянское слово: любовь, и приказал ей, чтоб она повторила. Потом надел ей второй перстень и сказал армянское слово: жизнь, и приказал, чтоб она повторила. И дал ей третий перстень и заставил повторить слово: поцелуй. Так он стал учить ее армянскому языку. Он зачастил к Хосров-хану и каждый раз приносил подарки Диль-Фируз и заставлял ее повторять по три слова. Хосров-хан смеялся над этими уроками, а Ходжа-Якуб был грустен. Раз он сказал Хосров-хану: - Хосров-хан, моя жизнь безутешней твоей, я не люблю ни лошадей, ни сластей, а моя наука иссушила меня. Если ты отдашь мне Диль-Фируз, я достану тебе трех арабских жеребцов, которых нет во всем Иране. У Хосров-хана загорелись глаза. Он подумал несколько. - Нет, Мирза-Якуб, - сказал он, - на что мне они, у меня нет свободного места в конюшне. - Я отдам тебе свою долю в нашем деле, - сказал Мирза-Якуб, и голос его пресекся, - и сам останусь беден. Отдай мне Диль-Фируз. - Я ее сам спрошу, - сказал после некоторого колебания Хосров-хан, и если она захочет, пусть она идет к тебе. Он подозвал к себе Диль-Фируз, которая, хоть не понимала армянского языка, но все чувствовала, что говорят о ней. Она смотрела исподлобья и подошла неохотно. Когда Хосров-хан спросил ее, хочет ли она идти к Мирзе-Якубу, она стала целовать белые ханские руки и заплакала. - Отчего ты не хочешь идти ко мне? - спросил ее тихо Мирза-Якуб. - Я дам тебе кольца, сласти и платья. - У него черные глаза, - сказала Диль-Фируз и указала пальцем на Хосров-хана, - а у тебя зеленые, я боюсь твоих зеленых глаз. Тогда Мирза-Якуб усмехнулся и больше ни о чем не просил у Хосров-хана. Но он приходил к нему каждый день и каждый день приносил ей подарки и брал ее руки в свои. И когда Хосров-хан уходил за чем-нибудь в соседнюю комнату, Ходжа-Якуб обнимал ее. Вот почему, когда он услышал, что едет русский посол и у него есть предписание - отбирать пленниц, Ходжа-Якуб задумался.