MCM - Алессандро Надзари

— И эту проверку своей растерянностью я не прошёл. Я вас разочаровал.

— А вот и нет. Не всем мужчинам положено быть брутальными и хитрыми самцами, другие типажи тоже порой привлекательны. Вы отреагировали на давление ровно так, как и полагалось вашей натуре. Я не прошу вас раскрывать секреты, — хотел он было уточнить, что это значит, и возразить, но она остановила его поднесённым к своим губам пальчиком, — и не имею на то права, но нужно было убедиться, что и через сотню масок, которую каждый из нас носит, в ваших глазах сияет истинный свет души, и им же окрашены ваши слова. Всё хорошо. И обратитесь уже ко мне по имени хоть раз.

— Нам пора проникнуть в царство внутренней колонизации и, возможно, раскрыть тайну выцветания мира… Селестина, — собрался он наконец-то после пары минут недвижной тишины.

— Да. Ой, и чуть не забыла сказать. Клео даст представление в Камбоджийском театре. В июле. Я была бы не прочь её проведать. Возможно, и вас бы за кулисы провела. Она чудесная.

— Благодарю, должен же я как-то принести извинения за заочное упоминание в нелицеприятном свете.

— Должны ей или мне? — хохотнула Селестина. — Не знаю, как вы это сделаете, не смутив её, но уверена, что изыщете способ. И нет, сейчас — ни слова про то, что Камбоджия подменила Конго, его секции и так спихнули с глаз долой и размазали по стенке, — в этот раз грозила она уже шутливо.

Парочка вернулась на центральную аллею и уверенно зашагала к Павильону и лишь с одной стороны не загороженной секции Китая, упрятанной в самую глубь восточного Трокадеро на пару с Трансваалем, и то устроенным вольготнее. Великий раздел Поднебесной продолжился и на Выставке: разросшийся павильон Сибири, кажется, отхватил часть земли соседа, угрожающим цестусом ударился об неё и зачерпнул волевой горстью, а с севера, востока, юга и запада выжидали, сгрудившись, Франция, Португалия, Британия, Япония и Нидерланды. Но было удивительно, что цинское правительство ещё не дало приказа на закрытие потешного — на забаву Великим державам — павильона и не приняло позицию демонстративного отказа от культурного обмена. На чьё внимание и чьи симпатии оставалась надежда? Что задумали вы, госпожа Цыси? К чему вас подталкивают эти грубые мужчины, брезгающие коутоу? Что обожжёт и высушит знойное Солнце длиннейшего дня в году? Чернила, слёзы, кровь, капли яда и духов?

Строениям восточного Трокадеро передавалась вся напряжённость мира. Структурно фальшивые, но идеалистично точные формы едва ли не вибрировали подобно турмалину и кварцу — и вряд ли бы стоило, хоть и представало весьма в духе, воспользоваться пьезомеханикой и подключать их к энергосети Выставки, додумайся кто до того и будь то возможно. Похоже, Мартин в своё время ошибся с местонахождением приводного механизма: стрелки могли двигать себя сами и до непозволительных его материалу разрывов сминать и растягивать циферблат, будто раздувать мехи не то оргáна, не то аккордеона, задающих темп страшного бала.

Мартин и Селестина вошли под белокаменные своды и были встречены интерьером, всем своим содержанием противоречившим хладу и глади металлической выси-надстройки. Говорят, что «Россия» как-то соотносится с глаголом «растекаться», — подобно рекам и равнинам, полнившимся богатствами, и представились слегка приплюснутые залы Павильона. Оценить всю щедрость русской земли и русской души, нагнавших вместе с тем и жути, оценить с эстетической точки зрения было решено в другой раз, не в этих комнатах, коридорах и дворах укрывался вампир, и не эти экспонаты воровали краски внешнего мира, чтобы питаться ими и выглядеть краше на их обескровленном фоне. Если Павильон вообще был в этом повинен.

Нужно было спускаться на нижний ярус, где вскрывалось титаническое нутро промышленности. Где можно было найти подтверждение и опровержение, как не там? Причудливыми нашли Мартин и Селестина светлые мозаики, покрывавшие стены и здесь, но и почти сразу дали им оправдание: их блеск множил и рассеивал даруемое редкими светильниками, расположением и частотой уподоблявшимся самоцветам и драгоценным жилам. Куда удивительнее было встретить на стенах мозаичные же иконы, вторжение царства света в царство тьмы, насыщавшее сиянием души работников, пока фонари указывали их телам путь физический. Мартин подумал, что есть в этом отголоски митраизма и первых христианских церквей; Селестина же подумала, что есть в этом нечто от шахт Монмартра и катакомб, только вместо костей — трубы, провода и подпорки.

Посетители были малочисленны, а в дальние секции, похоже, отваживались ходить лишь достаточными по числу группами, причём, скорее всего, по числу не всех членов группы, а приходящихся на их долю заводил или вожатых. Мартин и Селестина, кажется, подошли к краю одной из таких безлюдных зон. Сзади послышался какой-то шорох, оба пытались найти его источник, но не смогли, однако им показалось, что заводской туннель, по которому они проходили ещё минуту назад, потемнел, если и вовсе не стал короче либо же уходил в какую-то безмерную даль темнее угля. Игра воображения — подумали оба. Теперь же что-то заскрипело и коротко прошипело в темноте впереди них, как если бы одновременно отворялись дверь и оживал некий механизм, в змеиной манере предупреждавший о вторжении в его владения. А в следующую секунду уже что-то и впрямь ужалило Мартина — так бы описал он свои ощущения, пока мог, от горевшей в этот миг щеки, — а затем боднуло в грудь, заставив его отшатнуться к стене и упасть без сознания. Следом за ним легла на пол и Селестина, хотевшая до того что-то крикнуть, но её почти в буквальном смысле мощным встречным воздушным потоком заставили проглотить свои слова обратно.

16

Едва очнувшись, она выпалила всё, что намеревалась, не особо заботясь о грамматике, синтаксисе, последовательности и приличиях. Всё рассыпалось прахом в звенящей и гудящей чёрной пустоте, заодно и сковавшей её. Да, она точно была привязана к стулу, руки — вместе за спиной. Через какое-то время услышала, что неподалёку отпёрли дверь и впустили любопытной собакой выглядывавший из-за щели свет. Щелчок рубильника — и она наконец-то разглядела и коморку, и Мартина рядом с ней, также пленённого, и вошедшего. Где-то и когда-то она его уже видела, причём не так давно. Или… не-ет, так давно.

— Узнаёте? — красивой дугой из-за спины вытянул вперёд руку, а в ней — её отмерший ис-диспозитиф.

— Вас? Едва узнала. А форма-то и впрямь стройнит. Вам бы чаще одеваться в синее, а не, хм, под шерсть обваленного в саже крота. Впрочем, ночью, как помнится, вы себя неплохо чувствуете, — и поцокала языком, поджав верхнюю губу.

— Вы не отрицаете своего присутствия, прекрасно, успеем обсудить касающееся нас двоих до того, как очнётся ваш кавалер. Не хотелось бы его отправлять в сон третий раз на дню, — посмотрев на часы, добавил: — Впрочем, нет, уже не получится.

— Ага, — кое о чём сообразила Селестина. — Так и я вас, господин офицер, искала. Так что и в самом деле, давайте пообщаемся. Но сразу хочу сказать, что допрос начат некорректно: я не отрицаю своего присутствия — где и когда?

— А ведь уже ровно месяц прошёл с той поры. Можете прибегнуть к демагогии, но довольно очевидно, что наручи у меня в руке и у вас на предплечье идентичны.

— Размахиваете тут каким-то горелым куском кожи — хоть бы извинились.

— За какую часть? За то, что вспугнул вас? За то, что преследовал вас? За то, что мы боролись и получили по паре синяков? За то, что в развязке сей комедии вы одарили меня этой штукой, а сами сгинули в пучине речной, и я не знал, куда вернуть заполученное помимо своей воли в положенный нормами приличия срок? Чтобы я мог хоть за что-то попросить прощения, сначала нужно удостовериться, что адресую нижайшую просьбу об извинении верному собеседнику. Не испытываете в том потребности? Нет? Что ж, могу с уверенностью сказать, что хоть вы и не сразу признали меня, зато я неплохо запомнил ваши антропометрические данные.

— О, месьё знает, куда смотреть и… какое бесстыдство!

— Что вы там делали?

— Нет, что вы там такое делали? Допускаю, что Фор год или два назад ещё мог бы санкционировать подобную грандиозную авантюру, но разве что под личные гарантии и с избавлением кабинета от бремени ведения. Ах, только сейчас, кажется, начинаю понимать, сколь чудовищен был баланс давлений на него и изнутри и сколь нуждался он в умелом и осторожном их откачивании! Неверный расчёт и — la pompe funèbre[42]…

— Послушайте, мадмуазель, — прервал офицер подзатянувшуюся паузу, уже готовую превратиться в немую сцену, а до того подёрнул усом и мотнул головой в непроизвольное подтверждение успешного перевода и осознания каламбура. — Это я вас поймал, так что ведущую роль в этой партии позвольте играть тоже мне.