Тайна двух океанов (Изд. 1941 г.) - Григорий Адамов

С трудом работая огромными металлическими пальцами на крошечных клавишах, Горелов принялся медленно выстукивать на них.

В безбрежные пространства водного и воздушного океанов понеслись непонятные сигналы:

«ЭЦИТ… ЭЦИТ… Слушай, ЭЦИТ… Говорит ИНА2… Говорит ИНА2… ЭЦИТ… ЭЦИТ…»

Глава VIII.

СТРАДАНИЯ ПРОФЕССОРА ЛОРДКИПАНИДЗЕ

Уже четвертые сутки экспедиция работала на новой глубоководной станции.

Казалось, двадцати четырех часов, имеющихся в сутках, Шелавину нехватает. Никогда у него не было такого обилия задач, которые он поставил перед собой, чтобы наконец решить их во что бы то ни стало. Кроме обычных работ по исследованию физических и химических свойств придонных вод океана, их температуры, солености, плотности, химического и газового состава, он занялся проблемой, за которую принялся было еще в Саргассовом море, но не успел закончить из-за «возмутительной», как он выражался, бомбардировки района его работ. Задача заключалась в изучении поддонных вод, глубины их проникновения, их происхождения, свойств и состава. Эта работа требовала больших усилий, затраты времени, установки сложных бурильных машин и глубоких насосов, действующих в прозрачных и одновременно непроницаемых оболочках, которые предохраняли эти машины от давления огромных толщ океана.

В тесной связи с этой проблемой находилась и другая, за которую также принялся здесь Шелавин. Она заключалась в изучении электрических токов, возникающих в слоях морского дна и впервые открытых советскими геологами в Арктике.

Шелавин положительно разрывался на части. Даже деятельная помощь Скворешни и уже вполне оправившегося от ранения Матвеева была недостаточна. Капитан прикомандировал к нему еще двух человек из команды, и все же океанограф работал, забывая об отдыхе и пище. Едва успев позавтракать, он торопил уже своих помощников, раздражался при малейшей задержке и успокаивался, лишь очутившись за бортом, возле своих любимых машин и установок. На обед его приходилось настойчиво, по нескольку раз вызывать из подводной лодки, и ни разу не обходилось при этом без его раздраженной воркотни о «срыве работ», о «возмутительном отношении к важнейшим научным проблемам».

У зоолога был также намечен обширный план работ для этой длительной глубоководной станции. Помимо обычных поисков нового, неизвестного еще материала, зоолог предполагал сосредоточить здесь свое внимание главным образом на изучении жизни и деятельности глубоководных и придонных организмов. Предполагалось длительно наблюдать их поведение, приемы охоты, источники и способы питания, изучить значение и функции светящихся органов. Все это давно привлекало внимание ученого, и еще задолго до этой станции он мечтал о таких работах и готовился к ним.

Однако сейчас, когда можно было ожидать, что обычная энергия зоолога проявится здесь с особенной силой, всех поражала апатичность, вдруг овладевшая им. Каждый раз он, словно нехотя, готовился к выходу из подводной лодки и, выбравшись наконец из нее, часами неподвижно просиживал на дне, возле первого попавшегося рака-отшельника или голотурии.

Что же случилось? Казалось, все шло так прекрасно, так удачно. Работа над трупами чудовищ дала великолепные результаты. Это были, очевидно, остатки видов, властвовавших когда-то, миллионы лет назад, над всей жизнью древних океанов. Реликты мелового периода! Менялась окружающая жизнь, менялась природа, климат, растения и животные. Оттесняемые новыми, более гибкими и совершенными, более развитыми и приспособленными к новым условиям жизни организмами, гигантские ящеры, владыки предшествовавших эпох, постепенно уступали им свои позиции. Науке казалось, что они полностью исчезли с лица планеты, оставив о себе воспоминания лишь в виде чудовищных скелетов, которые красуются теперь во всей своей мощи и потрясают воображение людей лишь в палеонтологических музеях. И вот оказывается, что вытесненная с поверхности океана небольшая ветвь этих чудовищ опускалась все ниже и ниже в его безопасные глубины, постепенно приспосабливаясь к новым условиям жизни, вырабатывая в себе способность выдерживать огромное давление, дышать водным дыханием, видеть в темноте, светиться собственным светом своей слизи… Какое необыкновенное, захватывающее открытие! Оно одно может увековечить в истории мировой науки имя человека, сделавшего это открытие! А его Ламмелибранхиата головастая! Разве этот моллюск, который войдет в науку с его, советского профессора Лордкипанидзе, именем, разве он не произведет революции в отделе мягкотелых? А золото в моллюске? Разве мало одних только этих открытий, чтобы надолго поселить радость в душе, радость за себя, за науку, радость за великую родину, за могучую страну, которая дала своему ученому единственную в мире возможность забраться в недоступные до сих пор глубины океана и начать их настоящее, действительное изучение!

Так в чем же дело? Почему все это сразу потеряло свой блеск, свою привлекательность, свое очарование?

Зоолог сделал резкий протестующий жест… Нет, нет! Опять эта идиотская мысль! Это же глупо, наконец! Ну, при чем тут…

Он досадливо пожал плечами под скафандром.

Ну ладно! Он не возражает. Этого не следовало делать. Проболтался, старый дурак! Да, да, дурак! Дурак! Трижды дурак!

Он ненавидел себя в этот момент.

Ударом ноги он отшвырнул мирно глотавшую ил голотурию, которую собирался было наблюдать.

Ну, хорошо, пытался он успокоить себя. Пусть так. Проболтался. Это факт — ничего не поделаешь! Но что же тут, в конце концов, ужасного? Надо рассуждать хладнокровно. Какое это, в конце концов, имеет значение? Ведь он рассказал не первому встречному… Это даже не просто рядовой член команды подлодки. Ведь это же главный механик! Главный механик боевого, единственного в мире по мощи и значению корабля! Это же не пустяки — главный механик, да еще на таком корабле! Ответственный человек! Вероятно, многократно проверенный. Человек сдержанный, даже немного угрюмый, нелюдимый, далеко не болтливый. Уж за него можно быть спокойным…

Он представил себе Горелова, его высокую костистую сутулую фигуру, его длинный голый череп с большими оттопыренными, словно крылья летучей мыши, ушами, его длинные, почти до колен, как у гориллы, руки, и вспыхнула старая, приглушенная было антипатия к этому человеку. Однако чувство справедливости, всегдашняя твердая честность по отношению к себе и к другим — органические качества души ученого — победили.