Чужое сердце - Джоди Пиколт

– Я… Простите… Я не хотел…

– Все на меня таращатся, – тихо сказала Грейс. – Даже те, которые не хотят.

«Был пожар, – говорил мне Шэй. – Но я не хочу об этом рассказывать».

– Простите…

– Да-да, вы уже извинились. Туалет в конце коридора.

Я ласково взял ее за руку, тоже местами покрытую шрамами.

– Грейс, эту весть… ее передал ваш брат.

Потрясенная услышанным, она попятилась назад.

– Вы знакомы с Шэем?

– Он должен увидеться с вами, Грейс. Он скоро умрет.

– Что он вам обо мне рассказывал?

– Совсем немного, – признался я. – Но у него нет других родственников, кроме вас.

– А о пожаре вам известно?

– Да. Его отправили в колонию за поджог.

– А что наш приемный отец погиб в этом пожаре, он вам говорил?

Настал мой черед удивляться. Архивы колонии для несовершеннолетних были закрыты, поэтому на суде я ничего не знал о криминальном прошлом Шэя. Когда всплыл пожар, я предположил, что его обвиняли в поджоге. Я и не подозревал, что приговор мог быть вынесен за непредумышленное – или даже умышленное – убийство. И уж теперь-то я понимал, почему Рената Леду может так люто ненавидеть Шэя.

Грейс не сводила с меня глаз.

– Он хочет увидеться со мной?

– Он, если честно, даже не знает, что я здесь.

Она отвернулась, но слишком поздно: я успел заметить, что она плачет.

– Он не хотел, чтобы я пришла на суд.

– Наверное, не хотел, чтобы вы это все видели…

– Вы ничего не знаете! – Она спрятала лицо в ладонях.

– Грейс, давайте поедем к нему вместе.

– Я не могу, – сквозь слезы сказала она. – Не могу. Вы не понимаете…

Но я, кажется, начинал понимать: Шэй устроил пожар, обезобразивший ее.

– Тем более вам следует встретиться с ним. Чтобы простить его, пока еще есть время.

– Простить?! Простить его?! – хрипло выкрикнула Грейс. – Что бы я ни говорила, сделанного не воротишь. Нельзя прожить жизнь заново. – Она отвела взгляд. – Думаю… Я думаю… Вам лучше уйти.

Все. Отставка. Я смиренно кивнул.

– Вторая дверь справа.

Ах да, мой предлог, чтобы проникнуть в дом, а я и забыл. Я удалился в уборную, переполненную цветочными ароматами; каждый предмет там – сливной бачок, крепление для туалетной бумаги, коробка для салфеток – был покрыт вязаным кружевом. На занавеске алели розы, на стенах висели обрамленные картины – все с цветами, кроме одной, на которой ребенок изобразил не то дракона, не то ящерицу. Помещение было похоже на жилище старушки, давно уж потерявшей счет котам. В нем не хватало воздуха – Грейс Борн собственными руками душила себя.

Если Шэй узнает, что сестра простила его, этого, возможно, окажется достаточно, чтобы умереть спокойно, – даже если авантюра с сердцем потерпит крах. Сейчас, конечно, ее не убедишь, но я могу заняться этим позже. Могу раздобыть ее телефон и звонить, пока она не устанет сопротивляться.

Я отворил зеркальные дверцы аптечки в поисках рецептов с телефонным номером. Среди лосьонов, кремов, скрабов, зубных паст, ниток и дезодорантов я наконец нашел флакон успокоительного с заветными цифрами на этикетке. Цифры я переписал на ладонь и поставил таблетки на место, возле миниатюрной оловянной рамки. На фотографии за столом сидели двое малышей: Грейс со стаканом молока и Шэй, склонившийся над рисунком. Он рисовал не то дракона, не то ящерицу.

Он так широко улыбался, что казалось, будто ему больно.

Каждый арестант – чей-то ребенок. И каждая жертва – тоже. Выйдя из туалета, я дал Грейс свою визитку и поблагодарил за внимание.

– На случай, если вы передумаете, на карточке есть мой телефон.

– Передумывать надо не мне, – отрезала Грейс и закрыла за мною дверь. Следом раздался щелчок дверного замка и шелест опускающихся жалюзи. А я все думал о той картинке, аккуратно вставленной в рамку и повешенной на стену. В верхнем левом углу была приписка: «Для Грейси».

И лишь у Крофорд Нотч я осознал, что не давало мне покоя. На детской фотографии Шэй держал фломастер в правой руке. Но в тюрьме – я замечал это, когда он ел или писал, – он был левшой.

Неужели можно так радикально измениться за несколько лет? Или во всех этих преобразованиях, начиная от смены руки и заканчивая тюремными чудесами и цитатами из Евангелия от Фомы, была виновата некая… одержимость? Звучало это, конечно, как сюжет из дешевой фантастики, но это еще не значит, что такие сюжеты невозможны в жизни. Если в пророков вселялся Святой Дух, почему он не мог завладеть телом убийцы?

А может, все гораздо проще. Может, те люди, которыми мы были в прошлом, подсказывали нам, кем стать в будущем. Может, Шэй нарочно сменил руку. Возможно, он совершал чудеса лишь затем, чтобы искупить свою вину за пожар, отнявший две жизни, – одну буквально, другую в переносном смысле. Я с изумлением вспомнил, что даже в Библии нет ни слова о том, как жил Иисус с восьми до тридцати трех лет. А если он совершал нечто ужасное? Что, если последние годы стали лишь воздаянием за былое?

Иногда человек совершает ужасный поступок и тратит весь остаток жизни на попытки искупить свою вину.

Уж это-то я понимал лучше многих.

Мэгги

Последний наш разговор с Шэем Борном, прежде чем тот взошел на трибуну, явно не удался. Придя в КПЗ, я напомнила ему, что будет происходить в суде, так как он с равным успехом мог затеять свирепую драку и кротко свернуться калачиком у основания кафедры. И в том, и в другом случае судья счел бы его безумцем, а этого допустить нельзя.

– Когда пристав приведет тебя на место, – пояснила я, – тебе дадут Библию.

– Мне она не нужна.

– Я знаю. Но ты должен будешь на ней поклясться.

– Я хочу поклясться на комиксе, – ответил Шэй. – Или журнале «Плэйбой».

– Придется клясться на Библии, – сказала я, – потому что, пока нам не позволят изменить игру, мы вынуждены играть по их правилам.

В этот момент к нам подошел судебный пристав и объявил, что заседание вот-вот начнется.

– Запомни, – наставляла я Шэя напоследок, – смотреть ты должен только на меня. Все остальное не имеет значения. Это будет обычный наш разговор, и только.

Он кивнул, но я-то видела, что он ужасно нервничает. И когда его ввели в зал, это заметили и все остальные. Скованный по рукам и ногам, с цепью на поясе, он лязгал звеньями на каждом шагу. Затравленно опустив голову, он сел возле меня и начал бормотать слышные лишь мне слова. На самом деле он поливал отборной бранью судебного пристава, но если повезет, окружающие могут подумать, будто он молится.

Как только он поднялся на трибуну, люди на галерке примолкли. «Ты не такой, как мы, – говорило их молчание. – И никогда таким, как мы, не станешь». И прежде чем я успела задать хоть один вопрос, я услышала ответ: никакая богобоязненность не смоет кровь с рук убийцы.

Я приблизилась к Шэю и дождалась, пока он посмотрит мне в глаза. «Соберись», – одними губами вымолвила я, и он согласно кивнул, но тут же взялся на поручень, и цепи его загремели.

Черт побери, я забыла сказать ему, чтобы держал руки на коленях. Тогда и судье, и сторонним наблюдателям будет проще забыть, что он осужден за тяжкое преступление.

– Шэй, – начала я, – зачем вы хотите отдать свое сердце?

Он посмотрел прямо на меня. Молодец.

– Я должен ее спасти.

– Кого?

– Клэр Нилон.

– Ну, вы ведь не единственный человек, которому это под силу. В мире есть другие подходящие доноры.

– Я перед ней в долгу, – сказал Шэй, как мы и договаривались. – И я должен выплатить этот долг.

– То есть вы хотите сделать это ради очистки совести?

Шэй покачал головой.

– Нет, ради чистого листа.

«Пока что, – подумала я, – все идет по плану». Говорил он взвешенно, четко и спокойно.

– Мэгги, можно мне идти? – внезапно спросил он.

Я натянуто улыбнулась.

– Подождите немного, Шэй. У нас осталось еще несколько вопросов.

– Это говно, а не вопросы.

С задних рядов донесся ошеломленный возглас – наверное, это рухнула в обморок одна из тех синеволосых дамочек, которые толпой валили в зал с Библиями в самодельных обложках и бранное слово последний раз слышали еще до наступления климакса.

– Шэй, – сказала я, – помните, что в суде подобные выражения недопустимы.

– А почему это вообще называется «суд»? Как будто какой-то конкурс. Есть победители, есть проигравшие. Только совсем неважно, хорошо ли ты выступил. – Он покосился на судью Хейга: – А ты, наверное, играешь в гольф, да?

– Мисс Блум, – сказал судья, – контролируйте своего свидетеля.

Если Шэй не замолчит, я сама зажму ему рот рукой.

– Шэй, расскажите нам о своем религиозном воспитании, – твердо попросила я.

– Религия – это культ. Религию не выбирают. Ты – тот, кем тебя считают твои родители. Никакое это не воспитание – простая промывка мозгов. Когда ребенку на крестинах льют на голову воду, он же не может сказать: «Эй, я вообще-то хотел бы стать индуистом!»