С.С.С.М. (СИ) - Конфитюр Марципана

— Да что тут говорить… — ученый развел руками. — Какая способность проявится в Вождя, мы не знаем! Надеемся только, что она будет полезна для мировой революции…

— Я не знаю, когда будет мировая революция! — огрызнулся на Бейкера Бакстер. — Не задавай мне таких заумных вопросов, даже мысленно! И когда закончится это заседание, я тоже не знаю!

— Уймись! — буркнул Бейкер. — Да, Сэмми, это на всю жизнь. Новая нога у тебя не вырастет.

— Парни, перестаньте! — крикнул Сэмми. — Слышите, что думает товарищ Паттерсон!?

Троица сразу же замолчала.

— То-то! — сказал Паттерсон. — Геройство геройством, но и о дисциплине не забывайте. Вопросов по оживлению больше нет? Тогда перейдем к следующему пункту. Сегодня от профсоюза шоферов поступила информация о планирующейся стачке. Ребята будут требовать военного пайка и улучшения условий работы. С ипритового завода тоже ползут слухи о недовольстве: хозяин не платит ребятам зарплату вторую неделю, ссылается на войну! Швеи просят поддержать забастовку с требованием приравнять женские зарплаты к мужским и раздать бесплатно нереализованные дамские пальто.

— Поддержим! — крикнул Стивенс.

— Кажется, новая империалистическая война создает новую революционную ситуацию! — восторженно констатировала Джессика, поражаясь тому, как здорово подтверждуются на практике идеи классиков истмата.

— Верно думаешь, Бакстер! Сейчас заварушка начнется! — сказал Бейкер.

— Товарищ Кирпичников, товарищ Кирпичников! — смущенно пролепетал Сэмми. — Как вам не стыдно думать сейчас о таких вещах!?

Бакстер хихикнул.

Краслен покраснел и отодвинулся от Джессики.

Глава 30

Два дня спустя военный порт Уоллингтон, практически до основания разрушенный фашистскими бомбардировками, был сдан врагу, и брюннский десант высадился в Ангелике. Те из манитаунцев, кто не выехал из города, желая защитить его своей грудью или боясь соседей-мародеров больше, чем войск неприятеля, оказались в ловушке: обойдя столицу с севера, брюнны отрезали путь беглецам и подкреплению. К воздушным обстрелам добавились минометные. В перерывах между ними горожане, готовясь к уличным боям, сооружали баррикады, благо материала для них было предостаточно: куски бетона и железные балки от разрушенных небоскребов, остатки вагонов метро, обрушившихся с воздушных веток, поваленные телефонные будки, шкафы и кровати из взорванных квартир. Особенно полезны оказались снятые со стен гигантские вывески и рекламы: почти каждая баррикада в городе могла похвастаться надписью вроде "Крем шахини — это Ваша молодость!" или "Вкладывайтесь в акции Уэрксворта!".

"Господа ангеликанцы! — повторяли между танго и чарльстоном голоса из громкоговорителей. — Не громите продуктовых лавок, не требуйте дешевого хлеба! В суровых военных условиях противоборства с тоталитарным режимом для нас как никогда важно сохранить уважение к собственности, дух здоровой конкуренции и другие атрибуты демократии!". Премьер-министр Чортинг, до недавних пор выступавший по радио чуть ли не ежедневно и призывавший сограждан не поддаваться панике, куда-то пропал из эфира. Вместо него из репродукторов звучали дрожащие дикторские голоса, уверяющие, что глава кабинета в Манитауне, вместе со своими избирателями, и планирует стоять до последнего. Чем чаще слышались эти уверения, тем меньше в них верилось. Что творилось с правительством, где оно было и было ли вообще, никто не понимал, тем более, что карточек на очередную декаду — последнюю декаду лета — не выдали. То ли их негласно отменили, то ли оказалось не на чем печатать, то ли — вероятнее всего — распределять по карточкам все равно было нечего. Чем более редкостными и дорогими товарами становились крупа, хлеб, соль, спички и керосин, тем чаще и громче говорили в очередях о припасах капиталистов, коллекции вин Чортона и персональном снабжении премьер-министра.

Помимо питания, беспокоила жителей осажденного города еще одна проблема: дефицит противогазов. Невзирая на явную угрозу газовой атаки, власти ничуть не озаботились безопасностью гражданского населения. Противогазы можно было только купить, и купить за немалые деньги, причем только в магазинах Свинстона по установленной им бесчеловечной цене. Истерические слухи об иприте и фосгене, распыляемых фашистами, появлялись по несколько раз на дню. В подвалах, метро и убежищах почти все разговоры вращались вокруг противогазов. Говорили, что Свинстон в сговоре с властями, и тех, кто пытается штурмовать его магазины и брать противогазы силой, полиция расстреливает на месте как предателей и паникеров. Все чаще звучала версия о том, что правительство и капиталистическая верхушка решили пожертвовать Манитауном и его жителями с тем, чтобы отойти вглубь страны и накопить сил для нового удара по противнику.

Бывший дом хозяев Джессики, коммунистическое общежитие, все-таки разбомбили. К счастью, никто не погиб. Штаб, Сэмми и несколько самых больных, самых хрупких здоровьем партийцев переехали на квартиру к Паттерсону. Остальные теперь ночевали в метро, а светлое время суток проводили, разбирая завалы своего недавнего жилища, выковыривая из-под обломков и поедая остатки несостоявшегося огорода, отлавливая кошек в подворотнях, собирая разбрасываемые с самолетов фашистские листовки, помогая на постройке баррикад, стихийно вооружаясь и ожидая, когда С.С.С.М. и Ангелика ударят по рукам. Тем же самым занималось большинство рабочих масс: шоферы и уборщики бастовали, слуги почти все были уволены, у ремонтных и строительных фирм не было заказов, фабрики стояли из-за отсутствия электричества и воды. Только клерки из контор в тех небоскребах, что пока что не взорвали, упорно таскались на работу каждое утро.

На пятый день по воскрешении трех негров Краслен и Джессика отправились на развалины восточного пригорода в надежде отыскать что-либо, могущее служить оружием, и порыться там, где прежде были огороды. Авианалет, сменившийся минометным обстрелом, настиг их в километре от ближайшего укрытия, практически в чистом поле, техногенной пустыне. Два часа молодые люди пролежали в овраге, едва дыша и не веря, что выживут. Краслен подумал о том, что чертовски обидно умирать за пару дней до возвращения Вождя, и что нельзя покинуть мир, не сказав Джессике всей правды. Под свист снарядов он поведал девушке и об оставленной в Правдогорске подруге, и о невольной фашистской женитьбе, и даже — хотя это вроде бы было и ни к чему — о приставаниях к фрау Шлосс и попытке ухаживать за Жакеттой. Затем, чтобы облегчить "душу" окончательно, поведал о предательстве Бржеского, до сих пор скрываемом по общему молчаливому согласию путешественников.

— Труд мой! — прошептала негритянка. — Так у Шпицрутена тоже есть оживин!? А я-то считала все эти россказни о второй жизни брюннских солдат глупым блефом!

— Что еще за россказни?

— Ты не читал, что написано на фашистских листовках?

Краслен покачал головой. Как и было приказано руководами, они собирал и сжигал вражескую агитацию, не читая. Женское любопытство оказалось сильнее угрозы наказания.

— Там написано, что со дня на день фашисты готовят оживление пробной партии солдат, погибших на ангеликанском фронте. Какой ужас! Наше радио не говорит об этом, но если у Шпицрутена все выйдет, даже оно не сможет молчать! Это будет хуже всякой бомбы! Наши военные и так-то храбростью не отличаются, а если узнают, что противник неуязвим, разбегутся как тараканы! Неужели все погибло, дорогой?!

Краслен на минуту задумался.

— То есть, ты не злишься на меня из-за других женщин? — ответил он вопросом на вопрос. — Не злишься, верно?

…Когда обстрел, наконец, закончился, и коммунисты выползли из оврага мокрые, грязные, дрожащие и, к своему удивлению, живые, солнце уже садилось за небоскребы.

— Смотри, какой красивый закат! — промолвила Джессика.

Краслен взглянул на небо и вдруг заметил планер. Один, второй, третий… Несколько эскадрилий! Сперва ему показалось, что по небу летят "этажерки" времен Первой Империалистической, но через секунду Кирпичников понял, что непривычно широкие и массивные корпуса аэропланов — вовсе не корпуса. Это были танки! Родные красностранские танки, поставленные на крыло силой инженерной мысли, не знающей преград в рабочей стране, и переброшенные на подмогу ангеликанцам! Полк пошел на снижение. Одна за другой боевые машины отделялись от планеров, готовые свалиться фашистам как снег на голову. Сотня красных парашютов один за другим раскрылась в небе над Манитауном.