Записки врача общей практики - Артур Конан Дойль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Зачем, скажите на милость, вы унесли лампу? — спросил он недовольно.
— Пошел искать кого-нибудь, кто мог бы помочь.
— Искать пришлось бы долго. Кроме меня, здесь никого нет.
— Болеть в таких условиях не очень-то удобно.
— Довольно глупо было потерять сознание. Но от матушки я унаследовал слабое сердце, так что любая боль или острое переживание действуют таким образом. Когда-нибудь недуг прикончит меня точно так же, как прикончил ее. Вы ведь не доктор?
— Нет, юрист. Фрэнк Олдер.
— А я — Феликс Стэннифорд. Забавно, что встретил именно юриста: мой друг и советчик, мистер Персиваль, утверждает, что скоро мне потребуются юридические услуги.
— Буду рад помочь.
— Все зависит от него. Кажется, вы сказали, что с лампой в руке обежали весь первый этаж?
— Да.
— Действительно весь? — многозначительно переспросил собеседник и смерил меня пристальным взглядом.
— Думаю, да. Надеялся кого-нибудь найти.
— И заглянули во все комнаты? — продолжил он так же настойчиво.
— Во все, которые смог открыть.
— О, в таком случае не могли не заметить! — заключил молодой человек и пожал плечами с таким видом, будто пытался не поддаться обстоятельствам.
— Что именно?
— Запечатанную дверь.
— Да, заметил.
— Разве вам не захотелось узнать, что за ней скрывается?
— Признаюсь, она действительно поразила меня своей необычностью.
— А каково, по-вашему, жить здесь годами одному, постоянно сгорая от желания открыть эту дверь и все-таки не делая этого?
— Хотите сказать, что сами не знаете, что там? — воскликнул я.
— Я знаю не больше, чем вы.
— Тогда почему же не посмотрите?
— Нельзя.
Феликс Стэннифорд говорил настолько неестественным, натянутым тоном, что я понял: территория крайне опасная, а потому продвигаться следует крайне осторожно. Я не считаю себя более любопытным, чем другие, однако почему-то эта ситуация меня чрезвычайно заинтриговала. Однако теперь, когда хозяин дома пришел в себя, последний предлог для продолжения визита исчез. Я встал и собрался уйти.
— Торопитесь? — спросил собеседник.
— Ничуть. Никаких дел.
— Буду очень рад, если вы задержитесь хотя бы ненадолго. Дело в том, что я веду здесь очень уединенную жизнь. Вряд ли в Лондоне найдется другой подобный отшельник. Редко удается с кем-нибудь поговорить.
Я обвел взглядом маленькую, скудно обставленную комнату с диваном вместо кровати и подумал об огромном пустом доме и зловещей двери с выцветшей красной печатью. Что и говорить, ситуация показалась мне не просто странной, а гротескной — и оттого безумно захотелось узнать подробности.
Наверное, если немного подождать, то подробности появятся сами собой. Поэтому я сказал, что рад приглашению.
— Вон там, на столе, вы найдете напитки и сифон. Простите, но сегодня из меня плохой хозяин: я не могу подняться с кресла. На подносе есть сигары. С удовольствием и сам выкурю одну. Вы адвокат, мистер Олдер?
— Да.
— А я — никто. Самое беспомощное существо на свете, сын миллионера. Был воспитан в ожидании огромного богатства, а оказался в бедности и без профессии. К тому же мне достался этот огромный особняк, который невозможно содержать. Не правда ли, нелепое положение? Жить здесь для меня так же немыслимо, как уличному торговцу запрячь в тележку дорогого чистокровного коня. Ему лучше подошел бы ослик, а мне — хижина.
— Но почему же вы не продадите дом? — удивился я.
— Нельзя.
— Но ведь можно сдать в аренду.
— Нет, тоже нельзя.
Собеседник улыбнулся моему недоумению и предложил:
— Если пожелаете выслушать мою историю, то расскажу все по порядку.
— Буду очень рад. Спасибо за доверие.
— Считаю, что после проявленной вами доброты просто обязан удовлетворить ваше естественное любопытство. Прежде всего, следует сообщить, что мой отец — банкир Станислав Стэннифорд.
Банкир Стэннифорд! Я сразу вспомнил это имя. Примерно семь лет назад его бегство из страны стало крупнейшим скандалом и сенсацией того времени.
— Вижу, что не забыли, — заметил собеседник. — Бедный отец покинул Англию, чтобы скрыться от многочисленных вкладчиков, чьи средства неудачно инвестировал в провалившуюся аферу. Он отличался чувствительностью и тонкой душевной организацией, а потому ответственность дурно повлияла на его рассудок. Закона он не нарушил, речь шла исключительно о переживаниях. От стыда отец не мог даже предстать перед семьей и умер в чужой стране, ни разу нам не написав и не сообщив, где находится.
— Умер! — повторил я.
— Мы не могли доказать его кончину, но точно знаем, что это так, потому что дела поправились, и он мог бы смело смотреть людям в глаза. Если бы он остался в живых, то обязательно бы вернулся. Но он, должно быть, скончался около двух лет назад.
— Почему вы считаете, что именно в это время?
— Потому что два года назад мы получили от него письмо.
— Неужели отец не сообщил, где находится?
— Письмо пришло из Парижа, но конкретный адрес указан не был. В то время умерла моя бедная матушка, и отец дал мне кое-какие инструкции и советы, а с тех пор больше ни разу не написал.
— А прежде писал?
— Да, прежде мы получали от него известия. Именно они послужили причиной тайны запечатанной комнаты — той самой, которую вы сегодня обнаружили. Будьте добры, передайте вон ту шкатулку. Спасибо. Здесь я храню письма отца, и вы станете первым человеком — конечно, после мистера Персиваля, — который их увидит.
— Можно спросить, кто такой мистер Персиваль?
— В свое время он работал у отца, и отец ему доверял. Потом стал добрым другом и советником матушки, а после ее смерти — моим единственным покровителем. Не знаю, что бы мы делали без Персиваля. Только он видел эти письма, больше никто. Вот первое из них, которое бедный отец написал семь лет назад, в день отъезда. Прошу, прочитайте.
Привожу письмо целиком:
Дражайшая жена!
Поскольку сэр Уильям сообщил мне, насколько слабо твое сердце и какой вред способно нанести любое потрясение, я ни разу не заводил речи о своих делах. Но вот пришло время, когда больше невозможно утаивать тот факт, что дела идут очень плохо. Поэтому мне придется на короткое время тебя оставить, но уверяю, что очень скоро мы встретимся. Можешь положиться на мое слово. Обещаю, дорогая, что разлука продлится совсем недолго, так что не беспокойся, а главное, не позволяй волнению дурно влиять на твое здоровье: этого я боюсь больше всего.
Обращаюсь с просьбой и ради всего, что нас связывает, умоляю исполнить ее
