Большая перемена (сборник) - Георгий Садовников

— Да, да, игра в поддавки! Если материнство, так непременно грудь. Шаблон!

— А разве это Альпы?

— При чём тут Альпы? Это женская грудь.

— Разве это грудь? Мышиные сосцы!

Фаянсов в панике бежал, едва не забыв своё полотно. «И поделом тебе, поделом! — издевался он над своей наивностью и нещадно гнал себя домой, ровно забредшую в чужой огород скотину. — Люди пишут всю жизнь, а ты сунулся с первой работой. И с чего ты взял, будто приметы сбываются, как по заказу? И что они сбываются вообще? Если бы было так, каждый держал бы свою судьбу в собственных руках. Только не ленись, следуй приметам. А приметы — всего лишь предрассудок, полный бред. Выдумки мошенников или суеверных людей». Эта мысль несколько утешала. Знать, он ничего не потерял. Она освобождала от новых битв за славу.

Дома он взял кухонный нож, длинный с острой щучьей мордой, и было вознамерился искромсать злополучный холст на куски и выбросить вон, в мусорный бак, к бродячим собакам и кошкам, однако не поднялась рука, будто предстояло резать тёплое, живое. Тогда Фаянсов сунул портрет за платяной шкаф, а себе приказал: «Забудь! Его нет и не было никогда!» И с души словно бы свалилась тяжесть.

Но, видимо, этот сложный день нуждался и в таком же впечатляющем завершении. Ночью Фаянсова разбудил обвальный грохот. Казалось, рушился дом, стонали железобетонные банки, а стены ходили ходуном. Выскочив из постели, Фаянсов в стонущей, скрежещущей тьме добрался до выключателя и только при свете увидел, что всё цело, всё на месте, а сокрушительный лязг исходил от труб и батареи водяного отопления. Очухавшись от сна, Пётр Николаевич понял: это Скопцов в своей квартире неистово колотит железом по тем же самым трубам, стараясь кому-то досадить. А малость послушав, Фаянсов установил и второго нарушителя тишины. Такой же ужасающий грохот исходил и с противоположной стороны, из жилья вдовы Ивановой. Они лупили по трубам, забыв, что между ними есть ещё одна квартира. И получился чудовищный сандвич: по краям два несмолкающих грома, а посреди он, будто спрессованный громами Фаянсов.

Скопцов и вдова, оба в исподнем, с неистово горящими глазами словно бы рубились на мечах, не давая врагу смежить веки. Фаянсов жило представил эту почти былинную картину, но ему было не до смеха, его тихая квартира стала похожа не то на кузнечный цех, не то на преисподнюю.

Пётр Николаевич сначала постучал кулаком по одной стене, потом по другой, напомнил о себе, — но куда там! — истолковав этот знак, как новый вызов врага, бойцы с удвоенным азартом замолотили железом по железу.

Их поединок длился с полчаса, пока не вышел кто-то из решительных жильцов и не унял распетушившихся дуэлянтов. Но сон уже был безвозвратно потерян.

Промучившись из-за бессонницы до утра, извертевшись на постели, Фаянсов встал разбитым, с мутной, будто полной песка, головой. «С этим надо кончать», — сказал он себе и пошёл к вдове Ивановой. У соседки самой был изрядно помятый вид, лицо отекло, под глазами набрякли синюшные мешки. Открыв дверь и увидев Петра Николаевича, она испугалась и, не впуская в квартиру, сразу принялась всё валить на Скопцова:

— Это он! Он начал первым!

— Знаю, — молвил Фаянсов.

— Да вы заходите, — обрадовалась вдова его поддержке и пошире распахнула дверь.

Фаянсов прошёл в комнату, по-старомодному украшенную кружевными салфетками и подушками всевозможной величины.

— Он хотел меня отравить. Пускал в замочную скважину какой-то газ. Без запаха и цвета. Вы же смотрите телевизор, сейчас напридумали всякое, сплошной ужас, и это попало в руки таких, как Скопцов, — шёпотом проговорила вдова, видно, таясь от возможных жучков, поставленных тем же соседом.

— Вы правы. Валька способен на всё, — с готовностью подтвердил Фаянсов. — Но знаете, что он мне сказал? Вот сейчас? Пять минут назад?

— И что? — встревожилась вдова.

— Он сказал: «Пётр Николаевич, если в нашем доме есть по большому счёту настоящая мать, то это наша Ксения Фёдоровна Иванова!» То есть вы!

Вдова, не ожидая такого сюрприза, застыла, приоткрыв рот, а Фаянсов, не давая опомниться, энергично продолжал:

— «Героическая, — говорит, — женщина! Вырастить в одиночку дочь, дать высшее образование и помочь выйти замуж. А потом не требовать себе ничего, живя всего-навсего на свою маленькую пенсию, — это, Пётр Николаевич, по сегодняшним временам героический подвиг!» Я передаю практически слово в слово. Ну а что касается ночного инцидента, Скопцов и впрямь начал первым. Он и сам признался в этом и взял всю ответственность на себя.

— Да ведь, если по совести, трудно сказать, кто первый, кто второй, — великодушно возразила Иванова.

— Нет, нет, для него ничего святого, он и начал, — притворно заупрямился Фаянсов.

— Ну зачем уж вы на него так? — заступилась она за врага. — В сущности, Валентин Егорович — человек неплохой. Только несчастный. Ему с женщинами не повезло. Все какие-то вертихвостки. Так и живёт без семьи. Тут кто хочешь злом изойдёт. А руки у него золотые. Помню, бачок он мне в туалете починил, уже лет семь прошло, а стоит, как новый. Так что вы зря.

— Тогда беру свои слова назад, — сдался Фаянсов.

И, покинув квартиру Ивановой, пересёк лестничную площадку, нажал на кнопку Валькиного звонка.

Сосед выглядел, точно был с крепкого похмелья. И всё же он нашёл в себе силы и нанёс упреждающий удар:

— Но, но! Сам ховаешь порнуху. Видел, как ты тащил. Титьки во! — и Скопцов описал возле своей грудной клетки две крутых дуги.

Сосед решил с ним не чикаться и сразу нейтрализовать пострадавшего, дав понять, что не он сам, а тот у него на крючке.

— Женщина на портрете, между прочим, одета, — дружелюбно возразил Пётр Николаевич.

— А лучше бы она была голой, — осклабился Валька. — Что я, в бабах не разбираюсь?

— Ну, ну, не ершись! Я ведь знаю, не ты начал первым, — мягко пожурил Фаянсов.

— А тогда кто? — опешил Валька, но тут же исправил свою оплошность: — Николаич, ты правильно понял: она, эта змея!

Пётр Николаевич прошёл мимо Вальки в прихожую, да тут и остался, догадываясь, какой там дальше ждёт его, мягко говоря, мало приятный для глаза бардак.

— И то, что Иванова — змея, я с тобой согласен. Но вот фокус, — возобновил Пётр Николаевич свою речь, — она мне сказала, будто во всём виновата сама. Так сразу добровольно и выложила, я её не пытал. «Валентин Егорович, говорит, совсем ни при чём. Я сама взяла молоток и давай лупить по трубе. И вообще, говорит, не ценим мы Валентина Егоровича, не жалеем», — и Фаянсов передал её слова и насчёт Валькиных золотых рук и неправедных женщин, загубивших его цветущую жизнь. Закончил намеренно так: — А всё равно стервозная особа. Весьма!

— Тебе-то она на что наступила? На какую часть? — упрекнул Скопцов. — Несчастная баба! Её надо понять. Проявить сочувствие. А ты? Взрастить в одиночку дочь… — и Валька повторил всё то, что за него до этого присочинил он, Фаянсов.

Когда он уходил, Валька у порога придержал его за локоть и в бурном приступе благородства признался:

— Николаич, она тебе повесила лапшу. Это я взял разводной ключ и жахнул по трубам. Ещё грубо сказал: ты у меня поспишь, такая.

Вечером Пётр Николаевич, возвращаясь с работы, увидит сидящими рядышком на скамейке недавних смертельных врагов. Занятые мирной беседой, а вернее друг другом, они его не заметят, зато он, проходя мимо, станет невольным свидетелем женской заботы.

— Валентин Егорович, ты того и гляди потеряешь пуговицу. Зайди, я пришью, — скажет вдова, осторожно потрогав пуговицу на старой куртке Скопцова.

— А я тебе, Фёдоровна, на кран поставлю новые прокладки, — с жаром ответит Скопцов.

Вскоре после этих событий на студию телевидения обрушился самый мощный в здешних краях административный ураган. Ещё утром барометр в руководящих кругах местного телевидения показывал «ясно», но поди же, перед обедом на территорию студии ворвался длинный чёрный автомобиль, а через мгновенье в кабинете ошеломлённого директора возник, точно вышел из стены, сам Первый. Лидер области сказал: есть, де, у него скромное желание потолковать по душам с народом. Этот высокий чин прибыл в область недавно, но уже вписал своё имя в богатый городской фольклор. Безымянные сказители утверждали, будто бы новый Лидер, объезжая область, вёл себя с восточным коварством, валился на головы беспечных подчинённых, как тот самый случайный горшок для цветов. И теперь директор лично убедился в том, что мифы возникают не из мыльной пены.

«Сейчас соберём людей!» — с готовностью подхватил директор, и по студии был объявлен аврал, сотрясший всё от нижних плит фундамента до шпиля телевизионной башни. По коридорам затопали, забегали, скликая «народ» в просмотровый зал.

Когда Пётр Николаевич явился на место сбора, Лидер уже восседал за председательским столом и, положив перед собой волосатые кулаки, с любопытством наблюдал за директором. А тот, бедняга, стоял у дверей, к нему, точно к терпящему поражение полководцу, подскакивали фельдкурьеры с докладом: такой-то маршал на съёмках, другой репетирует передачу… Усмешка на округло добродушном лице Лидера спрашивала: «а если бы напал враг?»