Книга Государя. Антология политической мысли - И. Гончаров

Я спрашиваю Макиавелли, что он имеет в виду, когда говорит: если в государе, который только взошел на престол, то есть который беззаконно получил его, обнаруживаются разум и заслуги, то народ охотнее подчиняется ему, нежели тому, кто своей властью обязан праву рождения. Ибо люди больше восхищаются настоящим, чем прошлым, и если оказывается, что это изменение улучшает их жизнь, тогда уже они больше ничего для себя не желают.

Признает ли Макиавелли тем самым, что народ из двух храбрых и разумных мужей наглого и беззаконного победителя предпочитает законному государю? Или понимает он под этим государя без добродетелей и отважного разбойника, который не имеет недостатка в способностях? Что касается первого предположения, то такое вообще невозможно, поскольку не сочетается со здравым смыслом. Любовь народа к тому человеку, который действует против закона, чтобы стать их повелителем, и который в остальном никаких заслуг не имеет, сомнительна. Ибо что заставило бы предпочесть его законному государю? Поэтому и последнее предположение Макиавелли неверно.

Ибо чего можно ждать от такого человека, который начинает свое правление со злодеяния, как не тирании? Может ли муж, узнавший в день свадьбы о неверности своей жены, иметь надежду, что она будет ему верна в дальнейшем?

Макиавелли сам себе противоречит в этой главе. Он говорит, что без любви народа, без поддержки знатных лиц и без армии, находящейся в хорошем состоянии, невозможно государю взойти на престол. Справедливость принуждает его признать это, но он уподобляется тем проклятым духам, о которых богословы говорят, что они хотя и исповедуют Бога, однако не перестают Его при этом поносить.

Если какой государь желает снискать любовь народа и знати, то ему следует быть дружелюбным и благостным, имея при этом достаточно сил для того, чтобы нести на себе бремя правления.

Должность государя подобна всем остальным. В каком бы человек ни состоял звании, если он несправедлив, то он никак не сможет обрести доверие других людей. Самые неправедные ищут всегда общества честных людей, подобно тому, как самые неспособные стремятся оказаться в компании знающих и разумных. Разве можно быть справедливым самому незначительному бургомистру, если государь имеет право на злодеяние? Кто хочет расположить к себе людей, должен обладать такими свойствами, которые я назвал, а тот, кого описал Макиавелли, только и может, что стремиться к возвышению себя самого за счет других.

Вот каков оказался наш политический наставник со сброшенной маской. Муж, который в свое время почитался славным, которого хотя и считали опасным многие министры, однако, при всем том, его правилам следовали. До сих пор никто не дал ему достойного ответа, и никто не обвинил еще его в тех злодеяниях, которые были совершены по его наущению.

Насколько счастлив был бы тот, кто истребил бы последователей Макиавелли! Я показал, как скверно составлено его учение, теперь же все государи земли должны посрамить это учение своими делами. Они обязаны избавить свет от ложных понятий, которые восходят к этой политической науке. Политическая наука должна быть учебником мудрости для государей, но не такой, какой является наука Макиавелли, которая годится только в учебники обманщикам. Государи должны истреблять хитросплетения и неверность в отношениях между собой, стремиться к распространению силы, честности и откровенности, которые, если говорить прямо, пока можно найти в немногих монархах. Они обязаны самим делом доказать то, что так же мало стремятся к захвату областей соседних государств, как полны решимости сохранить собственные земли. Государь, желающий всем завладеть, подобен тому человеку, который обременяет свой желудок пищей так, что он всего переварить не в состоянии, и наоборот, государь, довольствующийся тем, что он хорошо своим государством управляет, уподобляется человеку, питающемуся умеренно, у которого желудок работает безотказно.

Глава XXV

О влиянии фортуны на дела этого мира и о том, как можно противостоять ему

Вопрос о человеческой свободе содержит в себе одну из тех задач, которая подвигла многих философов к размышлениям и которую пытались решить многие богословы. Защитники свободы говорят: если люди не имеют последней, тогда Бог действует в них; следовательно, с помощью человека он осуществляет убийство, воровство и все злодеяния, что никак не соответствует его святости. Более того, если всевысочайшее Существо будет отцом беззаконий и причиной всех несправедливостей, тогда преступников не следует наказывать, следовательно, нет на свете ни злодеяний, ни добродетели. Но поскольку это гнусное предположение противоречиво в себе самом, то не остается ничего иного, как допустить существование свободы.

Противники этого скажут, что в этом случае Бог уподобляется архитектору, который действует в темноте, если он при сотворении мира не знал того, что в нем будет происходить. Часовой мастер, скажут они, знает действие даже самой малейшей детали в своих часах, ибо он знает то движение, которое придал этому механизму, и для чего он сделал каждую шестеренку. И Бог поэтому, как бесконечное и премудрое Существо, не должен быть бессильным свидетелем человеческих действий. Как можно, чтобы Бог, все дела которого несут на себе печать Его порядка и который все вещи подчинил постоянным и неизменным законам, только одного человека мог сделать неподвластным. В этом случае не Божественное Провидение управляло бы миром, но человеческое своенравие. Поэтому из человека и Бога надлежит избрать того, кто является источником закономерного движения. Понятно, что скорее человека следует признать ведомым, поскольку именно он подвержен слабости и непостоянству. Таким образом, разум и слабости являются той цепью, с помощью которой десница Провидения управляет человеческим родом, чтобы вести его через препятствия, которые предопределены вечной премудростью.

Таким образом, приближаются они к одной пропасти, когда стремятся избегнуть другой. Философы взаимно ввергают себя в бездну нелепостей; богословы же борются во мраке и из любви к нему себя проклинают. Эти партии сражаются между собою так же, как некогда боролись карфагеняне с римлянами. Когда первые опасались увидеть римское войско в Африке, то переносили пламя войны в Италию, и когда в Риме от Ганнибала, которого римляне боялись, стремились избавиться, то посылали Сципиона с легионами под Карфаген. Философы, богословы и многие «герои силлогизмов» имеют те же самые качества, что и французы. Они во время приступа храбры, но могут вдруг проиграть, если не позаботятся о защите. Один из остроумнейших людей говорил по этому поводу: Бог является отцом всех сект, ибо Он дал всем равное оружие, одну добрую и одну худую сторону.

Макиавелли, заимствуя вопрос о свободе и предопределении из метафизики, включил его также и в политическую науку. Однако эта тема не дает ему никакого материала, который бы подходил для учения о государстве. Здесь бесполезно спрашивать о том, что является причиной происходящего: свобода, удача или случайность. Единственно, о чем мы должны помышлять, так это о совершенствовании разума.

Счастье и случай – это слова, которые зависят от чувства. Они, по-видимому, обязаны своим происхождением глубокому неведению: эти имена даются вещам тогда, когда причины произошедшего еще неизвестны.

То, что простой народ называет счастьем Цезаря, является не чем иным, как собранием всех тех приключений и обстоятельств, которые сопутствовали намерениям этого честолюбивого государя. Но что подразумевалось под несчастьем Катона[223], то было случившимися с ним внезапными неудачами, а за ними так быстро последовали несчастья, которые он не мог предвидеть и отвратить.

Что следует разуметь под словом «рок», нельзя объяснить иначе как на примере игры в кости. Бывает, что мне вместо двенадцати выпадает семь очков. Если с помощью естественных причин рассмотреть то, что последовало за бросанием, то надо иметь необычное зрение, чтобы увидеть, какое положение получали кости в стакане. Один раз или более они переворачивались? Достаточное ли движение они получили? Собрав все эти причины воедино, мы получим то, что называют случаем или роком.

Как долго будем мы, люди, ограниченными существами, которые понятия не имеют о том, что они называют роком? Мы обязаны исследовать естественные причины, однако жизнь наша столь скоротечна, что разум не в состоянии все это согласовать между собой.

Я намерен представить некоторые примеры и с их помощью ясно доказать, что не может человеческий разум все предвидеть. Первый пример – это внезапное нападение на город Кремону, которое с необыкновенной смелостью и остроумием задумал принц Евгений и которое он с чрезвычайной отвагой осуществил. Но что за этим последовало? Его намерение ему изменило. Принц Евгений вошел в город утром по каналу для нечистот, который был ему показан одним из священнников. Он, вне всякого сомнения, захватил бы город, если бы ему не помешали два случая. Во-первых, городской полк вышел на учения раньше обычного и удерживал участок прорыва неприятеля до подхода остального гарнизона. Ошибся и тот проводник, который принца Водемонта должен был подвести к городским воротам, поэтому, когда этот принц подошел к городским воротам, было уже поздно[224].