Анна Леопольдовна - Игорь Курукин

В отличие от турецкого коллеги представитель шаха отказался ехать в Петербург «водой», чем только добавил головной боли администрации: дорога на Петербург («першпекгива») была в постоянной «починке», мосты — «в худости», на пути лежали «великие болота и грязи» Новгородчины. Последняя попытка задержать посла «до зимнего пути» в Новгороде не удалась. Процессия приближалась, хотя и «в самой тихости». В Петербурге стали срочно готовиться к приему гостя, повелитель которого стоял с многочисленным войском у южных российских границ. У европейских негоциантов закупили десять тысяч пудов риса и прочего провианта, начались строительство «амбаров» для слонов и поиск пригодных дворов для размещения членов посольства. Под дипломатический «постой» шли временно пустовавшие дома «генералитета» — И. П. Шафирова, А. Г. Головкина, И. А. Шилова; архитектор Джузеппе (Осип) Трезини срочно приводил в порядок «дома на Санкт-Питербурхском острову»; пошли в ход и казенные здания — из одного из них просто выселили канцелярию Святейшего синода.

Основную массу приготовлений успели завершить вовремя, хотя часть свиты посла (250 человек и 720 лошадей) пришлось оставить в Торжке. 29 сентября 1741 года Мухаммед Хусейн-хан столь же торжественно, как до него Эмин Мегмет-паша, въехал в российскую столицу. 2 октября последовала высочайшая аудиенция. Анна Леопольдовна, стоя под балдахином, выслушала речь посла и приняла шахскую грамоту с поздравлением по случаю вступления в регентство. Но по части пышности иранцы превзошли соперников-турок. Вместе с послом во дворец явилось целое стадо слонов: девять из них предназначались императору, одна покрытая серебряной парчой слониха — правительнице, другая — цесаревне Елизавете и еще один слон — принцу Антону Ульриху.

Вместе со слонами Надир прислал «презенты индейские» — «предрагие вещи» из разграбленной им сокровищницы Великих Моголов. В их числе находились золотые «наручники» (два ножных браслета) с эмалью и драгоценными камнями, две «бутылки серебряные», «столик, золотом окованной», «цветок из рыбьей кости зделанной, украшен алмазами» — всего 22 предмета, 15 перстней — лаловых, яхонтовых[41], изумрудных. Среди даров шаха имелись две «джики»-эгрета высотой 15,5 и 17,1 сантиметра (в реестре даров они названы перьями) из золота и нефрита с драгоценными камнями, ранее служившие украшениями головных уборов правителей Индии, а также золотое кольцо с рубинами, изумрудами и большим алмазом, принадлежавшее одному из самых могущественных из них, Шах-Джахану (1627–1658), которого до сих пор помнят за то, что он воздвиг на могиле любимой жены знаменитый мавзолей Тадж-Махал. Не все подарки шаха дошли до нашего времени, но хранящиеся поныне в Эрмитаже 16 предметов и перстень составляют одну из лучших в мире коллекций ювелирного искусства эпохи Великих Моголов, чьи богатство и роскошь поражали воображение. Так, золотой столик-подставка был отделан эмалью и украшен алмазами, рубинами, изумрудами и жемчугом (на поверхности столешницы и ножек сохранились 2783 драгоценных камня и 280 жемчужин)303.

К облегчению российского двора, воинственный шах никаких претензий к России не имел и просил лишь о «продолжении дружбы»304. На аудиенциях у Остермана 9 и 13 октября Мухаммед Хусейн-хан сообщил об успешном походе в Индию и беседовал «о некоторых делах, заключающих пользу обеих высочайших держав», однако содержание этих бесед в документах не раскрывается.

После триумфа в Индии и Средней Азии Надир вознамерился сделать то, на что не претендовали ни турецкий султан, ни прежние шахи, ни российские генералы: покорить горцев Дагестана. В июле 1741 года персидское войско шаха двинулось в горы, но встречало на своем пути лишь брошенные жителями селения. С изъявлением покорности к шаху выехали дагестанские владетели — тарковский шамхал Хасбулат, Сурхай-хан Казикумухский и кайтагский уцмий Ахмед-хан. Но Надир желал не обычного номинального подданства, а полного подчинения и даже вознамерился переселить дагестанцев в Иран. Все решившиеся на малейшее сопротивление подлежали уничтожению, а их селения разорялись. Воины Надира разгромили знаменитый своими мастерами аул Кубачи, но в аварских горах попали в ловушку. Шах сумел вырваться, а его отступавшая армия в течение нескольких сентябрьских дней подверглась настоящему разгрому, потеряла тысячи воинов и отбитую горцами казну. Победители отправили Надиру послание, в котором вопрошали завоевателя: «Скажи для Бога, где твой ум? Для чего ты к нам в горы пришел и столько богатства в них оставил?»305

Иван Калушкин со страхом вспоминал ущелья, что «между ужасными крутыми горами находятца, где только по одному человеку надобно ехать каменистою рекою, в которую при дождях с верху гор великие камни падают». Лишь в начале октября Надир с остатками войска добрался до Дербента. Российский резидент был свидетелем того, как шах плакал от злости, «в шатре не умолкая, кричал», что «счастье от него начинает отступать», и даже «хулительные Богу нарекания произнес». Он в ярости обещал «в пепел обратить» весь Дагестан, но выполнять его угрозы было некому — потери убитыми, ранеными и пленными составили, по сведениям Калушкина, почти 30 тысяч человек. Горцам досталась значительная часть обоза, включая пушки и 33 тысячи голов лошадей, верблюдов и прочего скота. В ноябре от грозной армии остались всего 22 тысячи человек, умиравших от голода и болезней306. Лагерь шаха под Дербентом фактически находился в осаде, периодически подвергаясь атакам горцев.

После очевидного поражения «грозы вселенной» местные владетели уже не только не изъявляли желания быть ему хотя бы номинальными «холопами», но в ответ на подобные предложения позволяли себе «поносительные» речи. Дошло до того, что Надира стали именовать «пастушьим сыном», имея в виду его незнатное происхождение и узурпацию шахского престола. Шах еще несколько лет безуспешно пытался покорить Ширван и Дагестан, в 1743–1746 годах опять воевал с Турцией, но былых успехов повторить не смог.

Российской же империи настоящая опасность грозила на севере — от Швеции, так и не смирившейся с поражением в Северной войне.

«Наглая и неправедная война»

Заключенный в июне 1741 года франко-прусский союз предусматривал обязательство Франции подтолкнуть Швецию к войне с основной союзницей Австрии — Россией. Фридрих II даже грозил французскому послу, что, в случае если шведы не пойдут на Петербург, он не выполнит данных Парижу обязательств. Французская дипломатия не только провоцировала Швецию на войну с Россией, но и сама готовила выступление против Австрии. Но российский посланник в Париже Антиох Кантемир в начале 1741 года заверял Петербург, что Франция воевать не будет, и больше всего был озабочен смертью фаворитки короля Людовика XV Полины Фелисите де Майи-Нель, графини де Вентимий — та была «жена остроумна и злобного нраву», но поддерживала партию противников первого министра кардинала де Флери. Понял «французские коварства» он только к лету — и теперь уже докладывал о «здешнем недоброжелательстве», кознях Флери (который «по общему мнению и в Бога не верит») и французских субсидиях Швеции в размере 1 миллиона 100 тысяч талеров307.