Сибирь и каторга. Часть первая - Сергей Максимов

Раскольники сибирские унесли с собою русский обычай "брести врозь", чтобы сбиваться в подворища, отдельные поселения на новых местах, отдаленных от церквей. Для этого Алтай и Чернь представляются им самыми удобными. В Бийском округе то и дело заводятся новые выселки и созываются новые вольные люди "копити слободы, рыбу ловити и пахоты заводити". "Сюда привлекают их, — пишет один сибирский священник, — как выгоды нашего места и соседство с кочевыми инородцами, так и пустынная дикая местность, представляющая удобства к своевольной жизни". Селятся пришельцы между аулами диких инородцев, но, заселившись, все-таки состоят причисленными к другим деревням. По левую сторону р. Бии уже готовы три селения, выродившиеся из семи селений раскольничьих, находящихся в Бийском округе. В одном из новых селений (Тайне) было тогда уже 20 дворов.

Сибирь представляет два сильных контраста именно в том отношении, насколько разнится свободное поселение от принужденного, руководимое наемными и неопытными руками казенных людей, от поселения, организованного самими поселенцами вне всяких сторонних вмешательств и независимо от теоретических кабинетных соображений. В 1872 г. утвержден был проект поселения 5955 ссыльных в Енисейской губернии, имевший целью через сосредоточенный надзор и занятие их в хлебопашестве удержать преступников от праздности и побегов. В пособие от казны назначено было 479 927 руб., сумма, имевшая две цели: первое — обзаведение и продовольствие с засевом; 268 091 руб. истрачены были на покупку хозяйственных и земледельческих орудий, лошадей, коров и овец, — сумма, не подлежащая возврату. 210 835 руб. назначены были на пособие ссыльным для двухгодичного продовольствия и закупа семян и подлежали возврату. В марте 1829 г. назначены по близости усадеб леса, указаны сборные пункты для своза провианта, определены лица для надзора, отчислено количество ссыльных, нужное для водворения (за исключением обзаведшихся хозяйством или принятых старостами). Вся масса отобранных новых хозяев разбита была на отделения для каждой деревни. Деревни были уже готовы: большая часть на большой дороге, меньшая в стороне; двум поселениям на р. Улуе в Ачинском округе, 6 в Минусинском, 10 в Каинском (на р. Бирюсе) по р. Кану, Ое, Рибинской (на ключе Медведенском). Все 22 импровизированные деревни наделены 15-десятинною пропорциею лучших земель. На каждом дворе назначено помещение четырем поселенцам; трое определены были в работники, четвертому выговорилось прозвание кашевара и предназначалась обязанность хозяина. Товарищи его должны работать, кашевар заготовлять для них все нужное. Аракчеевские планы осуществлялись в Сибири: военные поселения воскресали в новых средствах приспособления в отдаленных странах Сибири. "В марте 1829 года, — говорит свидетель этого дела, енисейский губернатор А. П. Степанов (в своем известном сочинении: "Енисейская губерния"), — всем отделениям ссыльных сообщено движение к местам, для их деревень определенным. Каждый ссыльный получил топор — и леса пали под руками работников поселений или будущих хозяев домов. От сего времени каждое поселение должно было через два года кончиться и через четыре наполниться". В 1833 году А. П. Степанов писал следующее: "Я видел уже на большой дороге прекрасных пять селений оконченными и не мог ими налюбоваться. Я видел семь, достигающих своего конца; я видел четыре, которые, как чертежи, лежали на зеленеющих долинах по берегам Кана".

В 1835 году видел эти селения начавшими свою жизнь генерал-губернатор С. Б. Броневский и писал нижеследующее: "Жители разбежались за неимением силы расчищать лес под пашни. Много домов в жалком запустении от водворения малосильных семейств, а снаружи дома, крытые досками или драницами с бревенчатыми или досчатыми заборами. Избы обширные в 5 окон на улицу на четыре семьи, разделенные коридором с обширным двором; с амбарами и сараями с навесами, но впущены холостяки; содержание одной чистоты в таких обширных заведениях и ремонтированье повреждений в окнах, печах и проч. не под силу беднякам, ничего не имеющим, обезохочивает к прочному водворению в слишком затейных для них жилищах, и постояльцы бегут, заменяясь новыми таковыми же, почему трудно ожидать чего-нибудь без новых пожертвований. Я посещал многие из этих домов, находя там невыразимую скудость в первейших потребностях жизни. Странно было видеть в доме одну женщину и четырех мужчин. При вопросе: которого она жена? — указывала на одного из четырех, добавляя, что они, однако же, не венчаны, а только по своему желанию обречены один другому начальством, ибо ссыльных прежде двух лет нахождения в Сибири по закону венчать нельзя. Меня крайне удивил такой предварительный союз!" Неудивительно то, что большая часть таких поселенцев бросила новые дома и разбежалась по старым лесам.

За Байкалом «семейские» староверы с охотою рассказывают всем такое предание, завещанное отцами, о временах и способах их водворения после Ветки и Стародубских слобод. "Казна дедам нашим не помогала. Привел их на место (на р. Иро) чиновник.[73] Стали его спрашивать: где житье — указал в горах (действительно, все три волости словно провалились сквозь землю: кругом высокие лесистые горы). Стали пытать: чем жить? Чиновник сказал: "А вот станете лес рубить, полетят щепки, щепы эти и ешьте!" Поблагодарили его, стали лес рубить. На другой год исподволь друг около друга начинали кое-чем займоваться, запасаться нужным. На восемь дворов одна лошадь приводилась. Поселились. Земля оказалась благодатной. Ожили и повеселели. Приехал знакомый чиновник и руками развел: "Вы-де еще не подохли? Жаль, очень жаль, а вас — чу! затем и послали, чтобы вы все переколели". О подробностях переселения рассказывают следующее: народ собирали в Калуге, где на берегу Оки за городом стояли нарочно выстроенные амбары (бараки). В бараках этих много перемерло народу. По Оке в Волгу везли на судах до Казани. В Казани много взяли в рекруты: целый полк потом был сформирован из семейских в Тобольске. За Байкал пришли уже малыми частями. Первая партия шла на Никой в 1755 г.; вторая, вышедшая с марта 1756 г., пришла на Иро в 1758 г. и оттуда, за негодностью места, на Бичуру в 1780 г. Третья ушла за хребты, где теперь две волости: Тарабогатай и Мухор-Шибирь. На Иро прошло только 26 семей: Пересычины (6 душ), Разуваевы (3), Афанасьевы (6), Савичевы (3), Просвирняковы (2), Терюхановы (4), Петровы (4), Павловы (2), Нестеровы (4), Куприяновы (3), Ивановы (4), Пантелеевы (1), Гаврилов (1), Юдин (1), Олейников (1), Авдеевы (2), Турков (1), Ткачовых (2), Гладких (2), Белых (2), Головановых (2), Кочнев (1) Родионов (1), Утенковых (4), Хохловых (2), Алексеевых (4) — всего 70 душ. Теперь из 70 душ стало 1600, от которых слышатся уже жалобы на тесноту житья в одном селении, хотя Бичура протянулась на 4 версты в длину (старожилы, т. е. первые пришедшие, живут на горе).

В 1830 году декабристы, шедшие из Читы в Петровский завод, получили такие впечатления: "Помещали нас в крестьянские избы. Избы имели по несколько комнат с обоями, большими окнами и досчатыми крышами. С одной стороны сеней была просторная комната для работников с могущественной русской печкой, по другую сторону от 2 до 5 комнат с голландскими печами; полы были устланы коврами туземного изделия. Стены и стулья были чисто выструганы и даже не было недостатка в зеркалах, купленных на Ирбитской ярмарке. Хозяйки гостеприимно угощали нас ветчиной, осетриной и разными пирогами. На дворах мы видели окованные железом телеги, хорошую сбрую, сильных и сытых лошадей и здоровых осанистых людей, производивших на нас удивительно хорошее впечатление. Было воскресенье: все шли в молельную, мужчины в длинных армяках синего сукна и в хороших собольих шапках, женщины в шелковых с собольим воротником душегрейках, на головах шелковые платки, вышитые золотом и серебром. Многие из них капиталисты: у некоторых — тысяч до ста". С1857 года в течение девяти лет семейские неустанно, беспрекословно и без особых ущербов для себя своим хлебом кормили Амур и не только отдавали зерно или муку даром, но приплачивали еще 10–20 коп. на пуд за доставку хлеба до Читы вольным возчикам (казна давала за пуд 60 коп., доставка из Тарабогатая, например, стоила 70–80 коп.).

— Отчего ваши соседи так бедны? — спрашивал один из декабристов.

— Как же им не быть бедными, — отвечал наш хозяин, — мы идем на работу в поле с петухами, а сибиряк варит себе кирпичный чай и пока соберется на работу, солнце ужа успеет высоко подняться. Мы уже первую работу сделаем и отдыхаем, а сибиряк в самую жару мучит и лошадь и себя. Кроме того, поселенцы предаются пьянству, они тратят каждую копейку и не могут скопить капитала.

В нашей дорожной книжке по горячим словам записаны следующие строки (16 янв. 1861 года): "Сибирским народом недовольны, как бичурские семейские, так и мухор-шибирские. Встанет сибиряк — чай пьет, в поле идет — глядишь, опять домой тащится есть; к вечеру опять дома чай пьет. Хозяйство для них второе дело. Опять же у нас молодяк до 20 лет водки не смеет пить, а у тех ему и в этом воля. Казаки же народ совсем гиблый и недомовитый, ни в чем они на нас не похожи".