Лион Измайлов - Измайлов Лион Моисеевич

Оказалось, розы предложил Буденный, он вовремя сориентировался и сказал, что имел в виду шипы на розах сбрить.

Встал было вопрос вырастить к празднику розы без шипов, но потом Сталин решил: «Пусть будут мне тюльпаны, а вам розы». Он где-то слышал, что есть голландские тюльпаны, но случайно оговорился и сказал:

— Пусть мне дарят монгольские тюльпаны.

И пришлось еще долгие годы возить тюльпаны из Голландии в Монголию, а уж потом из Монголии в Москву. Зато на этом деле два монгола получили по ордену Трудового Красного Знамени, а тридцать расстреляли.

Но вот пришел наконец праздник, и все правительство выстроилось на трибуне, а дети понесли цветы вождям.

Мухабат, которая перед этим всю ночь репетировала, ловко взобралась на сиденье, обняла левой рукой вождя за шею и только хотела по привычке ухватиться правой за рябой нос, как большой друг детворы, улыбаясь, сказал сквозь зубы:

— Если схватишь за нос — расстреляю, а всех узбеков запишу евреями и сошлю в Биробиджан.

Девочка хоть и была маленькой, но сообразила, чем дело пахнет, отдернула руку и сидела молча.

Сталин улыбался, махал рукой народу, а другой обнимал хрупкое тельце Мухабат. Это продолжалось минут сорок, и где-то на тридцатой минуте Сталин вдруг ощутил, что обнимать девочку приятно. Под рукой было теплое, пусть детское, но тело.

Какие-то воспоминания закружились в голове у продолжателя дела Ленина, и он спросил Мухабат:

— Любишь дедушку Сталина?

— Очень, — сказала Мухабат.

— То-то же, — сказал Сталин.

После парада Сталин разрешил Мухабат посидеть у себя на коленях и угощал ее конфетами, специально для этого случая сделанными на фабрике «Рот-Фронт».

Девочка была даже приятна Сталину. От нее пахло каким-то незнакомым Сталину запахом, скорее всего хлопком.

— Как тебя зовут, Мухабат? — пошутил Сталин.

— Мухабат, — сказала Мухабат.

Затем Сталин повел девочку за руку и показал ей Ленина.

Они постояли возле мумии. И Сталин вдруг спросил Мухабат:

— А ты знаешь, отчего умер дедушка Ленин?

— От болезни, — сказала Мухабат.

— Нет, — сказал Сталин, — он умер оттого, что недостаточно хорошо понимал марксизм-ленинизм. — Подумал и добавил: — Он умер оттого, что не мог жить.

Расставаясь, Сталин подарил Мухабат целую коробку шоколадных конфет.

— Бери, — сказал Сталин, — у меня еще две коробки остались. Одну сам съем, другую подарю Максиму Горькому, чтобы ему слаще жилось.

Вот так Мухабат стала ежегодно выносить Сталину цветы. И чем становилась старше, тем приятнее и приятнее было Сталину держать ее у себя на руках.

А через несколько лет, когда девочка стала уже девушкой, один из помощников Сталина сказал:

— Иосиф Виссарионович, вам не тяжело ее на руках держать, ведь она уже скоро в институт будет поступать?

Сталин расстрелял помощника, однако приказал, чтобы Мухабат ему больше цветы не выносила. И это было политически правильное решение.

Как проводили

коллективизацию

Однажды грузин Сталин поручил еврею Кагановичу провести коллективизацию в русском селе.

Каганович пригорюнился и пошел советоваться с братом.

Брат Кагановича сказал:

— Лазарь, зачем тебе это нужно? Ты в сельском хозяйстве ничего не понимаешь, тем более ты еврей, а должен заниматься этим в русском селе. Лучше займись метро, это под землей, и никто не увидит, что ты там делаешь.

Тут Лазарь вспылил и начал кричать на брата:

— Я не еврей, это вы все евреи, а меня куда партия послала, там я и буду! Пошлет в Киргизию — буду киргизом. А если пошлет в Палестину, тогда буду евреем. Учти, — сказал он брату, — я от тебя откажусь.

— Лазарь, — сказал брат, — ты же был хорошим сапожником, а должен теперь заниматься не своим делом. Представь себе, Лазарь, если бы Ленин шил сапоги, ну разве он смог бы сшить такие сапоги? — И брат показал Лазарю свою ногу, обутую в изящный сапог.

Лазарь собственноручно снял с ноги брата сапог, долго его щупал, нюхал и даже пробовал на зуб.

— Хороший сапог, — сказал он наконец. — Кто его сделал?

— Ты, — закричал брат, — ты его создал еще до революции, и я эти сапоги с гордостью ношу до сих пор!

Лазарь Моисеевич действительно был приличным сапожником. И любил это дело настолько, что, даже будучи наркомом, всегда сам себе чинил обувь и любого, с кем встречался впервые, начинал рассматривать с обуви. Он не собирался никогда становиться революционером. Но вот революция позвала его в строй, и он бросил все: семью, местечко и даже блестящую карьеру сапожника. А ведь со временем он мог заиметь свою сапожную мастерскую. А его в наркомы потянуло.

Грянула революция, и что-то проснулось в душе у Лазаря такое, что он, бросив все, пошел вперед к победе коммунизма.

Занимался первые годы после революции обычной большевистской работой: интриговал, сплачивал, вел за собой, расстреливал. И справлялся с этим довольно неплохо, у него даже какой-то талант появился организационный. Мало кто мог так умело дать отпор или, допустим, организовать аресты и расстрелы. Ну, может быть, Дзержинский и еще пара-тройка большевиков. Но они были плохими революционерами, не поняли вовремя, за кем надо идти, а Лазарь понял, он шел за всеми сразу, пока наконец не выбрал настоящий революционный путь, проложенный верным ленинцем.

И вот теперь Сталин вызвал его к себе и сказал:

— Лазарь, ты знаешь, я не антисемит, у меня даже есть один друг еврей.

— Ну конечно, Иосиф Виссарионович.

— Но, — продолжал Сталин, — ты, конечно, не можешь знать, что при этом евреев я не люблю.

— А за что их любить, товарищ Сталин? — закричал Каганович. — Я сам их терпеть не могу.

— Постой, — сказал Сталин, — да ты ведь, кажется, и сам еврей?

— Еврей.

— Мать кто?

— Еврейка.

— А ты кто?

— А я коммунист! — гордо сказал Каганович.

— Ай молодец, — сказал Сталин, — настоящий интернационалист. Но ты, — продолжал Сталин, — можно сказать, безродный космополит.

Каганович университетов не кончал и не знал, что это такое — безродный космополит, поэтому ответил:

— Я, товарищ Сталин, коммунист, преданный делу Сталина.

— А как ты думаешь, — сказал Сталин, — Ленин был еврей?

— Нет, товарищ Сталин, не мог основоположник нашего пролетарского государства оказаться евреем.

— То-то же, смотри у меня, — сказал Сталин.

— Он же вождь наш и отец, — неосторожно добавил Каганович.

— Отец народов? — насторожился Сталин.

— Нет, товарищ Сталин, отец народов у нас один — это вы, а Ленин, он хоть и отец, но только одного, а не всех народов.

— Ох, хитрец, — сказал Сталин, улыбаясь, — и вот потому, что ты такой ушлый, я тебя, Лазарь, пожалуй, пошлю проводить на селе коллективизацию.

— Товарищ Сталин, — испугался Каганович, — за что такая великая честь? Есть ведь более достойные люди: Калинин — он из народа, в конце концов, Буденный — он и с лошадьми хорошо знаком.

— Нет, Лазарь, ты пойдешь проводить коллективизацию, и я тебе объясню почему. А потому, Лазарь, что ты хоть и коммунист, а все же еврей. Если коллективизация не удастся, то мы так прямо и скажем народу, что проводил ее еврей Каганович, который не любит русский народ за то, что он русский. И тогда народ сам решит, что с тобой делать. А если коллективизация все-таки получится, тогда все будут благодарить нас за то, что я дал крестьянам настоящее коллективное счастье, и я тебя тогда не забуду.

— Гениально, товарищ Сталин.

— А вообще-то, скажу тебе честно, я крестьян не люблю, поэтому и хочу сделать их колхозниками. Не люблю я их. Помню, когда-то в Туруханском крае, когда бежал я из ссылки, одна крестьянка…

Сталин закурил трубку, и глаза его сверкнули желтыми огоньками.

— А впрочем, это не твоего еврейского ума дело. Не люблю я крестьян, поэтому и посылаю именно тебя, дорогой, на это нужное и ответственное дело. Думаю, ты не подведешь. А потом, надо смотреть далеко вперед. Через много-много лет, когда нас с тобой не будет… — Сталин сделал паузу, во время которой Каганович подумал: «Тебя не будет, а я-то собираюсь жить долго», но тут же запретил себе эти мысли, поскольку предполагал, что этот усатый дьявол мог и мысли читать. — Так вот, — продолжал Сталин, — через много-много лет, когда нас с тобой не будет, — он внимательно посмотрел на Кагановича, и у того душа ушла в подметки самодельных сапог, — и тебя не будет, — уточнил Сталин, — и когда в нашей стране начнется черт-те что, вспомнят, что коллективизацию проводил еврей, и она вам, жидам, откликнется. — Сталин ухмыльнулся, что у него означало высшую степень самодовольства. — Потому что я, ты, Лазарь, знаешь, евреев не люблю, хотя, и это ты тоже знаешь, я антисемитом никогда не был.