Слово для «леса» и «мира» одно - Урсула Ле Гуин

— Бедняга Осден! — заметила Дженни Чон, техник-биолог, ведя реактивный вертолет над Северной полярной зоной. — Такой сверхчувствительный приемничек в его черепной коробочке, а принимать нечего. Ба-альшое разочарование.

— Он сказал мне, что ненавидит растения, — засмеялась Оллеру.

— А ведь, казалось бы, они должны быть в его вкусе, потому что не допекают его, как мы.

— Не могу сказать, что я сам в таком уж восторге от этих растений, — проворчал Порлок, глядя на лиловые волны Северного полярного леса внизу. — Одно и то же, одно и то же. Ни разума, ни перемен. Человек, оказавшийся там в полном одиночестве, быстро потеряет рассудок.

— Но там все живое, — возразила Дженни Чон. — А раз живое, то Осден должен его ненавидеть.

— Ну, в сущности, он не такой уж плохой, — великодушно заявила Оллеру, и Порлок, покосившись на нее, спросил:

— Вы с ним спали, Оллеру?

— Какие вы, земляне, все грязные! — крикнула Оллеру сквозь слезы.

— Конечно, не спала! — бросилась на защиту Дженни Чон. — А вы, Порлок?

Химик неуверенно засмеялся — хе-хе-хе. Его усы покрылись брызгами слюны.

— Осден не выносит, чтобы к нему прикасались, — прерывающимся голосом сказала Оллеру. — Я как-то совершенно случайно задела его плечом, а он… а он отбросил меня, словно какую-то мерзость. Мы все для него мерзость.

— Он само зло, — произнес Порлок таким голосом, что обе женщины вздрогнули. — Рано или поздно он сорвет экспедицию, перессорит всех нас тем или иным способом. Помяните мои слова! Он недостоин жить с другими людьми!

Они приземлились на Северном полюсе. Полуночное солнце тускло освещало пологие холмы. Щетина коротких сухих зеленовато-розовых моховидных трав тянулась по всем направлениям, которые были одним направлением — на юг. Придавленные немыслимой тишиной трое разведчиков установили инструменты и принялись за работу — три вируса, еле заметно копошащиеся на шкуре неподвижного гиганта.

Никто не приглашал Осдена в эти поездки ни как пилота, ни как фотографа, ни для ведения записей, а сам он своих услуг не предлагал, и потому редко покидал базовый лагерь. Он обрабатывал собранные Харфексом ботанические таксономические данные на корабельных компьютерах и помогал Эскване, чьи обязанности здесь сводились к проверке корабельных систем и мелкому ремонту. Эсквана теперь много спал — по двадцать пять часов и больше из тридцатидвухчасовых суток, внезапно погружаясь в дремоту над разобранным радиотелефоном или при проверке реаверта.

Однажды координатор решила провести день на базе и понаблюдать. Кроме нее осталась Посвет Тоу, подверженная эпилептическим припадкам: утром Маннон уложил ее в состоянии превентивной кататонии под терапевтические токи. Томико диктовала сообщения на запоминающие устройства и исподтишка следила за Осденом и Эскваной. Прошло два часа.

— Для герметизации этого соединения вам понадобится восемьсот шестьдесят микровальдов, — сказал Эсквана своим мягким нерешительным голосом.

— Естественно!

— Извините. Я просто заметил, что вы установили на восемьсот сорок…

— И как только выну, заменю на восемьсот шестьдесят. Когда у меня возникнут затруднения, мистер инженер, я попрошу у вас совета!

Минуту спустя Томико оглянулась. Эсквана, разумеется, крепко спал, посасывая большой палец.

— Осден!

Белое лицо не повернулось. Осден промолчал, но было ясно, что он с нетерпеливым раздражением слушает ее.

— Вы не можете не знать, как уязвим Эсквана.

— Я не отвечаю за его психопатические реакции.

— Но за свои вы отвечаете. Эсквана абсолютно необходим для наших исследований здесь, а вы — нет. Если вы не в состоянии справиться со своей враждебностью, то вообще держитесь от него подальше.

Осден положил инструменты и встал.

— С удовольствием, — сказал он обычным злым, скрежещущим голосом. — Вы даже вообразить неспособны, каково терпеть иррациональные страхи Эскваны. Разделять его гнусную трусость, вместе с ним пугаться каждого пустяка!

— Вы пытаетесь оправдать свою жестокость по отношению к нему? Мне казалось, у вас достаточно самоуважения для подобных уверток! — Томико почувствовала, что дрожит от злости. — Если ваша эмпатическая восприимчивость действительно вынуждает вас делить отчаяние Андера, то почему она не порождает в вас хоть тень сострадания?

— Сострадание! — повторил Осден. — Сострадание! Да что вы знаете о сострадании!

Она не спускала с него глаз, но он не смотрел на нее.

— Хотите, чтобы я выразил в словах вашу эмоциональную реакцию на меня в эту минуту? — спросил он. — Я сумею сделать это более точно, чем вы. Я натренирован анализировать такие реакции по мере того, как воспринимаю их. А я их воспринимаю — и как!

— Но можете ли вы требовать от меня хорошего отношения, пока ведете себя подобным образом?

— Да какое значение имеет, как я себя веду, глупая баба? По-вашему, это хоть что-нибудь изменило бы? Мне дано выбирать только между тем, чтобы меня ненавидели или презирали. Я не женщина и не трус, а потому предпочитаю ненависть.

— Чушь! Жалость к себе и больше ничего. Каждый человек имеет…

— Но я не каждый, — ответил Осден. — Тут все вы, а тут я. И я единственный.

Ошеломленная этим проблеском беспредельного солипсизма, она долго молчала. Потом сказала без злобы, без жалости, словно ставя клинический диагноз:

— Но вы могли бы убить себя, Осден.

— Это ваш выход, Хайто, — ответил он ядовито. — Я депрессиями не страдаю, и харакири меня не прельщает. Так чем же я должен заняться тут?

— Оставить лагерь. Пощадить себя и нас. Возьмите аэробиль, портативный компьютер и займитесь переписью видов. В лесу. Харфекс еще до лесов не добрался. Выберите участок леса в сто квадратных метров в радиусе радиосвязи. Но вне радиуса эмпатического восприятия. Выходите на связь в восемь часов и в двадцать четыре часа ежедневно.

Осден улетел и в течение пяти суток никак не давал о себе знать, если не считать утренних и вечерних сигналов «все в порядке». Атмосфера в лагере изменилась, как по мановению волшебной палочки. Эсквана бодрствовал по восемнадцать часов в сутки. Посвет Тоу достала звездную лютню и напевала небесные мелодии (музыка приводила Осдена в исступление). Маннон, Харфекс, Дженни Чон и Томико перестали принимать транквилизаторы. Порлок занялся в лаборатории перегонкой чего-то и выпил все сам. И очень страдал от похмелья. Аснанифойл и Посвет Тоу устроили Числовую Всенощную — мистическую оргию в сферах высшей математики, дарующую высшее наслаждение религиозной таукитянской душе. Оллеру спала со всеми по очереди. Работа продвигалась успешно.

Химик бежал к лагерю, путаясь в сочных стеблях злаковых. Глаза у него были выпучены, он задыхался, усы и пальцы у него дрожали.

— Что-то большое… — еле выговорил он. — Двигалось у меня за спиной. Я наклонялся над разметкой. Оно бросилось на меня. Словно спрыгнуло с дерева. Позади меня. — Он смотрел на остальных мутным взглядом, полным панического ужаса, невыносимой усталости.

— Сядьте, Порлок. Успокойтесь. Погодите, давайте разберемся. Вы что-то увидели…

— Неясно. Только движение. Целенаправленное. Что-то… я не знаю, что. Что-то движущееся самостоятельно. По деревьям… по арбориформам, как вы их называете. У самой опушки.

Харфекс нахмурился.

— Напасть на вас здесь некому и нечему, Порлок. Даже бактерий здесь нет. А уж крупных животных…

— Может быть, отвалился эпифит, или плеть лианы сорвалась у вас за спиной?

— Нет, — сказал Порлок. — Оно двигалось ко мне по веткам, очень быстро. А когда я обернулся, ускользнуло вверх и назад. Оно производило шум вроде треска. Если это был не зверь, только Богу ведомо, что это было! Большое — ростом со взрослого мужчину по меньшей мере! Может быть, рыжеватого цвета. Но я не уверен. Я не разглядел.

— Это был Осден! — объявила Дженни Чон. — Играет в Тарзана! — Она нервно хихикнула, а Томико еле сдержала бессмысленный смех. Но Харфекс даже не улыбнулся.

— Под арбориформам может стать не по себе, — произнес он своим вежливым сдержанным голосом. — Я это не раз замечал. Пожалуй, поэтому я все не начинал работать в лесах. Есть что-то гипнотическое в красках и расположении стволов и ветвей, особенно если там оказываются элементы спирали; а споровые растут через такие правильные интервалы, что в этом есть что-то неестественное. Субъективно говоря, у меня возникают неприятные ощущения. Возможно, более сильное воздействие могло вызвать галлюцинацию?..

Порлок покачал головой и облизнул пересохшие губы.

— Оно было там. Что-то. Двигалось целенаправленно. Хотело — напасть на меня сзади.

Когда вечером Осден, как всегда пунктуально, вышел на связь в двадцать четыре часа, Харфекс передал ему рассказ Порлока.