Слово для «леса» и «мира» одно - Урсула Ле Гуин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они вдесятером поднялись на борт космопарома в порту Смеминга и всячески бестолково пытались познакомиться поближе в течение трех суток, которые занял полет на пароме к космолету «Гам» (гам — таукитянское словечко, что-то вроде «малыш» или «любимец»). Экипаж состоял из двух таукитян, двух хейнитов, одной бельдинки и пятерых землян. Космолет таукитянской постройки был зафрахтован правительством Земли. Этот пестрый экипаж прополз на его борт по стыковочной трубе, точно робеющие сперматозоиды, готовые оплодотворить Вселенную. Паром отчалил, и навигатор запустил двигатели «Гама». Несколько часов корабль пребывал на пороге космоса в сотне-другой миллионов миль от Смеминга, а затем исчез.
Когда через 10 часов 29 минут — или через 256 лет — «Гам» возник в нормальном пространстве, ему полагалось быть в окрестностях звезды KG-E-96651. И действительно, в черноте светилась золотая точка звезды. А где-то в пределах сферы диаметром четыреста миллионов километров вращалась зеленоватая планета — Мир 4470, помеченный так таукитянским картографом. Теперь кораблю предстояло отыскать эту планету. Задача не столь легкая, как может показаться, при диаметре стога четыреста миллионов километров. А «Гам» не мог кружить в планетарном пространстве на скоростях близких к скорости света, не то и он, и звезда KG-E-96651, и Мир 4470, того и гляди, разлетелись бы на составные частицы. Ему предстояло ползать на ракетных двигателях, покрывая за час какие-то сотни тысяч миль. Аснанифойл, математик-навигатор, прекрасно знал, где должна находиться искомая планета, и полагал, что они достигнут ее не позднее, чем через десять земных суток. А тем временем члены экспедиции узнают друг друга получше.
— Я его не терплю, — сказал Порлок, жесткий специалист (химия плюс физика, астрономия, геология и пр.), и брызги слюны повисли на его усах. — Он сумасшедший. Не могу понять, как его допустили до Глубокой Разведки! Разве что власти предержащие поставили опыт на совместимость — с нами в качестве морских свинок.
— Мы обычно используем хомячков и хейнских голей, — заметил Маннон, мягкий специалист (психология плюс психиатрия, антропология, экология и пр.), с обычной вежливостью — он был одним из хейнитов. — А не морских свинок. Видите ли, мистер Осден — явление редчайшее. Собственно говоря, он первый, кого удалось полностью вылечить от считавшегося неизлечимым синдрома Рендера — разновидности детского аутизма[7]. Великий земной психолог Хаммергельд пришел к выводу, что в данном случае причиной была сверхнормальная способность к эмпатии[8], и разработал курс лечения. Мистер Осден — первый, кто прошел этот курс. Собственно говоря, до восемнадцати лет он жил у доктора Хаммергельда. Излечение было полным!
— Полным?
— Но ведь от аутизма не осталось и следа…
— Да. Он просто невыносим.
— Видите ли, — сказал Маннон, кротко глядя на усы Порлока, все в капельках слюны, — обычная защитно-агрессивная реакция, возникающая при первом знакомстве (скажем, между вами и мистером Осденом), практически не осознается — привычка, воспитание, безразличие затушевывают ее. Вы привыкаете к ней настолько, что вообще ее для себя отрицаете. Но мистер Осден, как эмпат, ощущает ее. Ощущает свои чувства и ваши, и уже сам не различает, какие чьи. Скажем так: ваша эмоциональная реакция на любого незнакомого человека при встрече с ним включает элемент враждебности, к которому добавляется непроизвольное отвращение к его лицу, одежде или рукопожатию — неважно к чему. Осден ощущает ваше отвращение, но аутизм уже не служит ему защитой, как прежде, и он прибегает к помощи агрессивно-защитного механизма — реакции на ту агрессивность которую вы невольно дали ему ощутить…
Маннон продолжал объяснять еще довольно долго.
— Ничто не дает человеку права быть такой свиньей, — сказал Порлок.
— Он неспособен отключиться от нас? — спросил второй хейнит Харфекс, биолог экспедиции.
— Это как со слухом, — ответила Оллеру, младший жесткий специалист, которая, нагнувшись, покрывала ногти на ногах светящимся лаком. — Ведь на ушах у нас век нет. И эмпатия тоже отключению не поддается. Он слышит наши чувства, хочет он того или нет.
— А он знает, о чем мы думаем? — спросил Эсквана, инженер, со страхом глядя на остальных.
— Нет! — отрезал Порлок. — Эмпатия это не телепатия! А телепатии не существует.
— Однако, — заметил Маннон с обычной своей легкой улыбкой, — перед тем, как я покинул Хейн, там был получен очень интересный доклад с одного из вновь открытых миров — Роканнон, специалист по врасу, сообщал о мутировавшей гуманоидной расе, которая владеет телепатией и способна обучать ей. Я прочел об этом в реферате, опубликованном в «Бюллетене ВРС», но…
Он продолжал говорить. Остальные уже успели узнать, что могут разговаривать между собой — Маннон, казалось, не обижался, и словно бы внимательно слушал их, хотя и не умолкал.
— Но тогда почему он нас ненавидит? — спросил Эсквана.
— Андер, радость моя, ну кто тебя ненавидит? — сказала Оллеру и покрасила ноготь на левом большом пальце Эскваны нежно-розовым светящимся лаком. Инженер покраснел и улыбнулся смутной улыбкой.
— Он ведет себя так, словно ненавидит нас, — заявила Хайто, координатор, хрупкая маленькая женщина чистейшего азиатского происхождения с необыкновенным голосом — хрипловатым, гулким и мягким, точно у молодой лягушки-быка. — Почему, если ему тягостна наша враждебность, он все время усиливает ее вечными нападками и оскорблениями? Право, Маннон, я не могу восхищаться излечением, которого добился доктор Хаммергельд. Уж лучше аутизм…
Она замолчала — в салон вернулся Осден.
Он был похож на рисунок в анатомическом атласе — под неестественно белой и тонкой кожей кровеносные сосуды напоминали голубые и красные линии дорог на выцветшей автомобильной карте. Кадык, мышцы, окружавшие рот, кости и сухожилия кистей и запястий выделялись рельефно и четко, словно с них была содрана кожа. Темно-рыжие, почти бурые, волосы напоминали запекшуюся кровь. У него были брови и ресницы, но обнаруживалось это только, когда свет падал ему на лицо под определенным углом, а обычно видны были только края глазниц, сетка прожилок на веках и бесцветные глаза. Без красного отлива — альбиносом он не был, — но и не голубые, и не серые; радужка Осдена словно отторгла цвета, и они исчезли, оставив холодную водяную прозрачность, ничем не защищенную. Он никогда ни на кого не глядел прямо. Его лицо ничего не выражало, как лицо на рисунке в анатомическом атласе, как лицо, с которого содрали кожу.
— Я согласен, — сказал он высоким жестяным тенором, — что даже полный аутизм предпочтительнее душного смога дешевых заимствованных эмоций, которым вы все меня окружаете. Почему вы сейчас источаете ненависть, Порлок? Видеть меня не можете? Ну так пойдите займитесь своей аутоэротикой, как вчера ночью. Она улучшает ваш настрой. Кто, черт побери, трогал мои кассеты? Не смейте прикасаться к моим вещам, вы все! Я этого не потерплю!
— Осден, — произнес Аснанифойл своим размеренным басом, — почему вы такой сукин сын?
Андер Эсквана съежился и уткнул лицо в ладони. Ссоры его пугали. Оллеру повернулась к ним с жадным, но пустым выражением вечной зрительницы.
— А почему бы и нет? — сказал Осден, не глядя на Аснанифойла и стараясь держаться от них всех настолько далеко, насколько позволяла теснота помещения. — Никто из вас не дает мне повода изменить поведение.
Харфекс, человек очень сдержанный и терпеливый, сказал:
— Достаточно того, что мы несколько лет проведем вместе. И всем нам будет жить легче, если…
— Неужели вы неспособны понять, что я ни за кого из вас гроша ломаного не дам? — буркнул Осден, забрал свои кассеты с микропленками и вышел.
Эсквана внезапно уснул. Аснанифойл чертил в воздухе Схему Сферических Волн и бормотал ритуальные заклинания.
— Его включение в экспедицию можно объяснить только махинациями земных властей. Я это сразу понял. Они хотят, чтобы экспедиция потерпела неудачу! — шептал Харфекс координатору, поглядывая через плечо.
Порлок возился с пуговицей ширинки, в глазах у него стояли слезы.
— Я же предупредила вас, что они все были сумасшедшие, но вы решили, что я преувеличиваю.
Тем не менее, они были по-своему правы. Те, кто ведет Глубокую Разведку, предполагают, что остальные члены экспедиции будут умны, отличными специалистами в своей области и симпатичными в общении. Им ведь предстоит работать бок-о-бок в тесноте и в разных, не очень приятных местах, и они ожидают что их депрессии, мании, паранойя, фобии и психозы окажутся достаточно слабыми и не будут мешать добрым личным отношениям, если не всегда, так почти всегда. Осден, возможно был умен, но специалист, как будто, посредственный, а в личном плане — невозможен. И в экспедицию он попал только благодаря своему особому дару — эмпатии, а точнее говоря, биоэмпатической восприимчивости широкого спектра. Способность эта не ограничивалась одним или несколькими биологическими видами, он мог воспринимать эмоции или ощущения всего и вся. Он разделял похоть с белой крысой, боль — с раздавленным тараканом, фототропию — с ночной бабочкой. В чужом мире, решили власти, будет крайне полезно знать твердо, что поблизости есть чувствующее существо, и какие именно эмоции вызывают у него пришельцы. И для Осдена ввели новую должность. Он был сенсором экспедиции.
