Книга о разведчиках - Георгий Егоров

И вот так ночи три: возьмем — отступим, возьмем — отступим. Потом на четвертую ночь нам приказ: наступать вместе с пехотой и захватить еще пленного. Наступаем. Оторвались от пехоты вперед. Захватили одного зазевавшегося. А тут — танки. Пехота стала опять отходить из Калиновки. Мы — следом. И фрица волокем. А снежок небольшой пошел. Трупы валяются и наши, и ихние. Хоть и ночь была, а луна нет-нет да выглянет, осветит, да и от снега светло. Вдруг вроде бы один пошевелился. Думаю: значит, кто-то живой — может, еще «язык» будет, а может, наш. Говорю ребятам, вы, мол, волоките немца, а мне что-то померещилось, я посмотрю.

Глядь: вроде русский и вроде живой, потому как теплый еще. Голова окровавленная и снег на ней. Все это смешалось — снег и кровь. Разговаривать с ним некогда. Взвалил на плечи, тащу. Танки-то подпирают, вразвалочку не пойдешь. Короче говоря, до балки добрались — там наши окапываются — санитаров разыскал, на волокушу положил. Санитары обтерли его — чтоб перевязать, зкачит. Думаю, дай посмотрю, кого хоть спас-то. Глянул — фу-ты, язви тебя! — а это Ленька Фролов! Тракторист, который таскал мой комбайн — в детстве выросли вместе, и на фронт вместе взяли. Только он без сознания был.

Вот ведь как бывает! Как в картине… Поэтому, когда смотрю кино и такое показывают там, я верю — может такое быть. На войне все может быть.

Я: Ну, а дальше-то? Что с ним дальше — выжил он?

ИСАЕВ: Вы-ыжил! Только я его не видел больше. После госпиталя он попал в другую часть. Там его ранило еще… А мы к нему заедем. Сам поговоришь с ним.

Я: Так он жив?

ИСАЕВ: Жи-ив! В Идре живет… Первоклассный кузнец. На тракторе работать уже не может из-за ноги, не сгибается она у него. А в кузне стоял… В сорок третьем пришел он из армии.

В общем, на эти ночные атаки поизрасходовали людей, и отправили нас в Подмосковье, за новыми. Там вот и сформировалась наша двести семьдесят третья дивизия. Видимо, эти сибирские истребительные батальоны и были в основе этой дивизии. Все лето формировались. В сентябре — под Сталинград. От Камышина пешком до Котлубани.

Страшное это место. Котлубань! Народу там полегло — и наших, и немцев — ужас как много. В первый же день командир нашего полка капитан Павленко посадил автоматчиков на танки и двинул на высоту — была там такая высота, много на ней полегло людей — и никто не вернулся, и он сам в том числе. Начальник разведки наш тоже в первый день погиб. Потом — командир взвода. То ли воевать не умели, то ли почему-то еще, но самый большой урон был в первые дни.

В это время и прибыл к нам в полк майор Мещеряков. Вот с этого времени я и начал соображать немного — что к чему на войне. А до этого, как котенок слепой, тыкался на ощупь…

Но мне хочется рассказать об одном случае. Всю жизнь помню его до мелочи. Будто вчера это было около хутора Вертячьего. Нейтральная полоса была там узкая — не больше семидесяти метров. Сильные ребята забрасывали гранаты к фрицам в окопы. У них там было хорошее укрепление — два дзота рядом на небольшом участке. А в них два пулемета. Как раз эти-то пулеметы и не давали нашей пехоте продвигаться. К этому времени нас, разведчиков, совсем мало осталось — человека четыре-пять. Не больше. Политрук — шестой. И вот командование решило собрать все, что осталось в полку, и захватить эту господствующую высотку — в основном эти два дзота для начала как ключ к высоте.

Вот, значит, собрали всех тыловиков — музыкантов, сапожников, химиков и всяких других обозников, в том числе и нас — всего человек семьдесят. Приходим ночью на наше энпэ. Нам показывают: вот эти, мол, дзоты, надо взять. Взять и этим самым проникнуть к противнику в оборону. Смотрю: тут не семьдесят, тут семьсот человек посылай, и всех покосят — идти прямо в лоб на пулеметы!

А рядом с этими дзотами, невдалеке от них, прямо напротив нашего энпэ стоят два подбитых КВ. Один в метрах полсотне от нас, а другой за ним метрах в двадцати. Под тем вторым уже проходит немецкая траншея. Прямо под ним! Вот смотрю и думаю: а что ежели под этот ближний танк залезть? Шиш оттуда выкурят!..

Поделился этими соображениями с политруком. А он говорит:

— Пойдешь?

А почему, думаю, не пойти? Убить — так ежели в лоб на пулеметы наступать, наверняка убьют. А тут, глядишь, да и уцелеешь! Правда, шансов тоже мало, но тут хоть смерть на людях. Говорю:

— Ладно, согласен.

— Выбирай любого с собой.

А чего там выбирать — нас всего четверо или пятеро! Федосюк стоит, сержант. Ты его не помнишь? Звать его Ермак. Он с шестнадцатого года… Старшиной? Нет, старшиной он никогда не был… Так вот он здоровый был. Помню, он сначала меня побарывал. А потом я наловчился и — все, кончился его верх. Так вот он был, потом Сысик — это фамилия такая, имя его я не помню. Где-то он наших с тобою лет. Только поздоровше на вид. Сильный. Но на силу он меня не брал, когда боролись, а так вот. телом крепче был. Ну и еще кто-то один или двое были, теперь уж не помню.

Я посмотрел на всех и говорю Сысику:

— Пойдешь со мной?

Говорит:

— Пойду.

Тогда я говорю политруку, чтобы минометчики дали беглый огонь по переднему краю немцев, а мы в это время перебежим к танку.

Он позвонил по телефону. Говорят, сейчас сделаем. Потом, немного погодя, звонят: мол, не можем, потому что имеем только резерв боеприпасов на случай наступления противника.

Плюнул я — с вашими порядками!..

— Пойдем, Сысик, так?

Говорит:

— Пойдем.

А там у фрицев было понатыкано снайперов — головы поднять невозможно. И вообще видно все, что немцы делают, а им, конечно, видно, что у нас делается. Я говорю политруку: мы, говорю, будем ползти и оглядываться на вас, если поймете, что фрицы нас заметили, то махните рукой, мы остановимся… А чо там останавливаться — местность-то ты помнишь какая там, как на ладони, голову сунуть некуда — ежели заметят, уже не укроешься.

В общем, я пополз. За мной тут же сразу Сысик, по пятам — метра три-четыре от меня. Ползем, ползем. И вдруг я всей кожей почувствовал, что меня держат на мушке — бывает такое состояние. У тебя не было? Было?.. Так вот и я почувствовал. Э-э, думаю, была не была! Встал в полный рост. И Сысик тоже. И пошли мы с ним к танку шагом. Спокойно… Конечно, какое уж там спокойствие, так, для виду — просто не кидались туда-сюда. Гитлеровцы все повысовывались, смотрят на нас. Они, наверное, думали, что мы сдаваться идем. А мы доходим уже до танка — пятьдесят метров велики ли — и нырь под танк! Прямо под носом у них. Они даже опомниться не успели. А под танком окопчик выкопан… Правда, трупов много — когда бои-то шли, кто-то уже пользовался этим укрытием. Автоматов там набросано, винтовок, диски автоматные. Мы все это раздвинули и устроились там, огляделись.

Огляделись: гранату им кидать в нас несподручно — танк стоит боком к ним, катки гусеничные нас закрывают. Правда, и нам нельзя бросать. Но нас это не шибко волновало. А их-то, видать, шибко беспокоило. Они и гранаты бросали к нам, и из пулеметов стреляли, и из винтовок, и даже из пушек прямой наводкой били — и все бесполезно. Только в ушах звенело, плохо было. А КВ, он же тяжелый — не опрокинешь. А горючее в нем сгорело. Он уже не загорится. Поэтому ох уж они лютовали! Перестанут стрелять, поговорят, поговорят, потом — как врежут снова! А что нам ихний пулемет! Одно, что могли — это подползти. Все-таки двадцать метров! А «язык»-то им тоже, наверное, нужен… Но мы промеж собой уговорились с Сысиком смотреть в оба, быть настороже, особенно когда ночь настала, а в случае чего… до последнего биться! Боеприпасов много, надолго хватит. Одним словом, в руки ни в коем случае не даваться — это само собой разумелось.

А ночь теплая, осенняя.

Перевалило за полночь. Стало тихо. Мы сидим, глаз не смыкаем (а спать и не хочется), смотрим и прислушиваемся — вот кажется мне, что в ночном сижу, с конями у себя дома на «Майской» ферме. Только пулеметы время от времени татакают, и пули трассирующие так задумчиво летят… На небе звезды. Что-то я на фронте ни до, ни после этого случая не любовался звездами, а тут из-под хвоста танкового хорошо так видно черное небо.

Сысик говорит мне:

— Давай по очереди на карауле сидеть. А по очереди на небо смотреть.

Это он, значит, заметил, что я на небо поглядываю. Я говорю:

— Нет. Один может прозевать — двадцать метров переползут или просто броском в один миг, рта раскрыть не успеешь. Давай вдвоем смотреть. Скоро наши пойдут в атаку — часа в три, говорил политрук, как только немцы уснут.

— Ну ладно, — говорит.

Опять сидим.

— Мне, — говорит Сысик, — что-то так эта ночь напоминает нашу украиньску — тепло и тихо и звезды. У таку ночь в саду яблоки падают на землю…

— А у нас в Сибири, — говорю ему, — яблоки в глаза люди не видят.

А Сысик свое:

— Зараз — самое время. Эх, полежать бы под яблоней… А тут вот лежишь под танком…