Первая встреча, последняя встреча... - Владимир Валуцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Петр Григорьевич, — Чухонцев пожал протянутую ладонь. — А что это такое — бронескоп?
— Прошлогодний снег, — небрежно махнул рукой Занзевеев. — Я тебе такую штуку покажу! Только пойдем, брат Петр, отсюда, тошно мне в этом балагане!
Его могучая рука опустилась на плечо Чухонцеву и повлекла к выходу.
Из окна своей конторки на антресолях Шольц проводил внимательным взглядом их удаляющиеся фигуры.
Керосиновые лампы чуть светились в спертом воздухе ночлежки, и в полукружиях мутного света копошились на нарах призрачные фигуры.
Перешагивая спящих, здороваясь с бодрствующими, Занзевеев уверенно вел Чухонцева сквозь полумрак бесконечного, казалось, помещения. Землистые лица выплывали из тумана и пропадали в нем. Хмуро и подозрительно глянул на Чухонцева полуголый, в татуировках, страшный бородач.
— Свой, Федя, свой, — успокоил его Занзевеев.
Осклизлая лестница в несколько ступеней вела куда-то вниз, в очередной сумрак.
— Вот здесь, — сказал Занзевеев, чиркнув спичкой, — творит российский гений. Нет пророка в своем отечестве!
Огонек спички проплыл в сумраке — и вдруг стало много светлее. Лампа-молния жестко высветила сводчатые стены подвала, до верха скрытые грудами железа и дерева. Посередине, на небольшом свободном пространстве, стоял верстак, на котором громоздилось сигарообразное сооружение. Небритый маленький человечек в пенсне, неожиданном для такого рода занятий, постукивал по металлическому корпусу молотком, вбивая заклепки. Он поглядел на Чухонцева и перевел на Занзевеева вопросительный взгляд.
— Помощник, — представил его Занзевеев. — Золотые руки! Сейчас, правда, не при деле — а понадобится тебе, скажем, монета, византийская или римская…
— Вы уж скажете, Егор Дмитриевич, — пробормотал человечек в пенсне с недовольным видом.
— Да не бойся, свой… — Занзевеев любовно провел ладонью по металлу. — Вот оно, чудо двадцатого века!
— Субмарина? — догадался Чухонцев.
— С переменным объемом, — уточнил Занзевеев. — Элементарное приложение закона Архимеда! Гляди, — он покрутил какую-то ручку. — Выдвигаем полый цилиндр, объем лодки увеличивается — она всплывает. Задвигаем, — цилиндр со скрежетом ушел обратно в корпус, — погружаемся! И никакого тебе балласта, сжатого воздуха. Просто и гениально!.. Эх, не наши бы вояки туполобые, — заключил Занзевеев с сожалением, — ни за что бы не продался Шольцу…
Чухонцев, обходя верстак кругом, задумчиво рассматривал макет.
— Как же он вас нашел, Шольц?
— Нашего брата найти не трудно: во всех патентных бюро знают и гонят. Я за патентами уже и не охочусь, — говорил Занзевеев, расчищая место на столе, заваленном инструментами, болтами, обрезками резины и жести. — Идеи, брат Петр, достояние человечества — плати и владей. Но уж коли купил — ты их от человечества не прячь, сукин сын! — яростно погрозил он кулаком воображаемому Шольцу.
Занзевеев достал из кармана бутылку водки, из другого — колбасу в газете, а из шкафчика на стене — три стопки; выбив пробку, ловко их наполнил.
— Шабаш, Семеныч, Петр угощает. Помянем, братцы, российских изобретателей, забытых историей!
— Один такой — повесился недавно, — сказал Чухонцев. — Вы Куклина знали?
Опрокинув в рот рюмку, Занзевеев кивнул:
— Гордый был человек, честолюбивый. Однако к Занзевееву приходил за советом, по части свойств взрывчатых веществ… Я ведь, Петруша, скажу тебе откровенно, свой путь в изобретательстве с адских машинок начинал. Как бывший минер. Ко мне многие ходили… самые секретные. Тому сделай, тому… а потом в газетах только и читаешь: там губернатор, тут — министр… Нет, брат, это не по мне, я — вольная птица, я мыслитель, а не душегуб. Давай, Петруша, покажи нам, — Занзевеев чокнулся с невыпитой рюмкой Чухонцева, — чего сотворил и чего сволочь Шольц у тебя не купил.
— Теперь уж, наверное, нет смысла играть в прятки, — сказал Чухонцев, поочередно, с виноватой улыбкой поглядев на Занзевеева и человека в пенсне. — Видите ли, я не изобретатель…
— Так и знал, — быстро проговорил человек в пенсне, вскочил и забегал по подвалу, а Занзевеев, опустив стопку, глядел на Чухонцева озадаченно.
— Дело в том, что Куклин не повесился, а убит, я расследую это убийство, и мне необходимо…
— Так ты — сыщик?..
— Не из полиции, я веду частное расследование, — начал Чухонцев, но, подбежав к выходу, человек в пенсне вдруг сердито и звонко выкрикнул в темноту:
— Федя! Федор Кузьмич!
— Вы совершенно напрасно тревожитесь, господа… друзья, — напряженно косясь на выход, Чухонцев в то же время старался говорить как можно спокойней и дружелюбнее. — Я сознательно избрал свою профессию, чтобы не быть зависимым от властей…
— Сознательный сыщик! — нервно рассмеялся человек в пенсне. — Это что-то новенькое!
— Да, потому что в мире столько одиноких, забытых Богом и законом людей, которым всякую минуту нужны совет и защита! — и Чухонцев обернулся к Занзевееву в надежде на его поддержку.
Но Занзевеев смотрел на него тяжело, и промолвил только:
— Огорчил ты меня, Петр… Огорчил.
Тени замаячили у входа, из тьмы появился татуированный бородач, за ним осветились еще чьи-то смутные лица.
— Почто шумим? — спросил бородач неторопливо.
— Воротник! — указал на Чухонцева человек в пенсне.
Бородач отодвинул его с дороги, подошел поближе к Чухонцеву, некоторое время его рассматривал — и потом сказал тихо, почти дружелюбно:
— Застегнем.
В ту же секунду получил никак не ожидаемый, но по всем правилам французского бокса исполненный удар — ногою в подбородок.
Пошатнувшись, бородач изумленно поглядел на место, где только что стоял Чухонцев, но того на месте уже не было. Схватив со стола бутылку, Чухонцев запустил ею в лампу. Ухнул, взорвавшись, керосин, и после ослепительной синей вспышки наступила непроглядная, полная звона железа, пыхтения, деревянного грохота и хряста кулаков по лицам темнота…
В разорванном по шву пальто, с кровавым синяком и ссадиной под глазом, Чухонцев шел по вечерней улице.
Улица катилась ему навстречу, грохоча колесами трамваев и экипажей, шелестя шинами авто, шаркая шагами прохожих, безразлично огибая человека в разорванной одежде и с разбитым лицом — не такое уж, вероятно, редкое это было зрелище, — разве что дамы сторонились, и опытные извозчики не замечали поднятой его руки… Чухонцев устало прислонился к столбу и прикрыл глаза.
И все по-прежнему неслось мимо, только теперь в звуках — трамваи, извозчики, шаги, голоса…
— Петрик! Это вы? Боже!..
Коляска стояла у тротуара, и в ней была Лавинская, испуганно на него глядевшая. И было это так несбыточно и неожиданно, что Чухонцев снова опустил веки.
— Петрик! Вы слышите?.. — Лавинская, в песцовой шубке, уже была рядом и тормошила его. — Кто вас так?.. Петрик?.. Садитесь, садитесь же скорее… Что с вами?..
Чухонцев покорно взобрался в коляску.
— Пустяки… немного голова кружится…
— Как я была права! — Ванда платком осторожно коснулась ссадины. — Это все ваши игры, ваше глупое агентство! Зачем?.. Вы юрист, можете стать успевающим адвокатом, над вами перестанут смеяться… Что за романтическая блажь? Подумайте о ваших родителях, они не для того послали вас учиться в Петербург! Послушайтесь меня и немедленно расскажите, что, в конце концов, случилось! Почему молчите?.. вам плохо?.. Ах… Извозчик! В больницу!..
— Не надо, — мотнул головой Чухонцев и слабо улыбнулся. — Мне уже хорошо… с вами… Если можно — на Гороховую, домой…
С пластырем на щеке, но исполненный решимости, Чухонцев вошел в знакомую комнату, где бритый чиновник в одиночестве сидел над шахматной доской; молча выдвинул на середину комнаты стул, сел, перекинул ногу на ногу — и, глядя на чиновника в упор, произнес медленно и четко:
— Потрудитесь тотчас представить мне заявки, к ознакомлению с которыми вы за известную мне плату допустили Шольца.
Чиновник ошарашенно замигал.
— Но… позвольте! Во-первых, в этом нет преступного деяния…
— Во-первых, всякое разглашение государственных бумаг наказуемо статьей 1233-в Уложения. А во-вторых, я честным словом обязуюсь не сообщать о вашем преступлении. Если вы будете благоразумны.
Чиновник дико поглядел на Чухонцева и задумался.
— Ну что ж… — промолвил он наконец. — Пусть расплачивается за жадность, — и решительно поволок к стеллажам стремянку.
Пораженный результатом беседы более, чем его собеседник, Чухонцев поднялся со стула.
— Платил он, между нами говоря, сущие гроши, — говорил чиновник, карабкаясь вверх. — Вот бросовые патенты в частных бюро — у Фосса, Левенштейна… да и у самих изобретателей — ему обходились подороже… Заметьте, — обернулся чиновник со стремянки, — информирую чистосердечно и добровольно!