Город Анатоль - Бернгард Келлерман

Жак водил ее почти по тем же местам, по каким водил Соню. В его ушах звучал голос Сони, и сердце больно сжималось, точно Соня внезапно умерла. Он был рассеян и грустил. Однако, несмотря на свою грусть, он пригласил Антонию выпить у него чашку чаю. Ведь она совсем замерзла. Антония не заставила себя долго упрашивать, она была рада-радешенька.

И вот она сидит в том же кресле, в котором сидела Соня, играет черными мерцающими глазами и болтает — из кокетства — по-французски. (Она хорошо владела французским языком.) Здесь ставка далеко не так высока, никакого сравнения!

XXI

Как-то раз по улицам города проехали запряженные измученными низкорослыми лошадьми убогие крестьянские сани, на каких обычно ездят жители горных деревушек. В санях сидел с красным от мороза лицом, закутанный в плед сэр Губерт, гость Бориса. Возница подъехал к особняку Стирбеев, и сейчас же на улицу выскочили лакеи. Но сэр Губерт приказал им не трогать багажа. По-видимому, он был в очень дурном настроении и что-то громко кричал. Слуги испугались. Что случилось? Почему он приехал один? Может быть, несчастный случай на охоте? Но тут вышла англичанка, личная секретарша Бориса, золотоволосая восемнадцатилетняя мисс Мэй Сильверсмит. Она казалась тоже очень взволнованной. Сэр Губерт сказал: «О-о!», и мисс Сильверсмит ответила: «О-о!» Вот и всё, что поняли слуги. Сэр Губерт выразил желание немедленно уехать, и мисс Сильверсмит не осмелилась перечить. Тяжелый автомобиль Бориса выкатился из гаража, однако сэр Губерт, лицо которого всё еще рдело и пылало, не пожелал сесть в автомобиль. Он продолжал кричать. Крестьянин, который привез его в город, указывал на своих измученных лошадей. Наконец явился Гершун со своими санями. Сэр Губерт показал ему на часы и опять что-то прокричал. Они уехали. А мисс Сильверсмит, боттичеллиевский ангел, заплаканная и расстроенная, вернулась в дом.

Крестьянин, привезший сэра Губерта в город, заехал к Яскульскому передать ему поклон от матери. Отца Яскульского не было уже в живых — он умер с горящей сигарой во рту, — но мать его еще была жива, благодарение богу. Ей исполнилось девяносто лет, но она и сейчас могла пройти пять километров по глубокому снегу с коробом на спине. Яскульский дал крестьянину две кроны на чай, и тот долго не соглашался взять их, так как Яскульский уже накормил его обедом. В конце концов крестьянин всё-таки взял две кроны и пропил их в каком-то кабаке. Он так охмелел, что у него украли пятьдесят крон, полученные им от сэра Губерта за то, что он так гнал лошадей. Люди есть люди, их не переделаешь!

Яскульский на следующий же день рассказал в «Траяне», что он узнал от этого простоватого малого. Трудно поверить, образованные люди, а затеяли драку. Сэр Губерт ударил Бориса тростью по голове; тогда Борис схватил его за горло и бросил на землю. А женщина с белокурыми волосами кричала так, точно ее резали. Борис целился в лисицу, а англичанин неожиданно сунулся ему под выстрел и, как видно, решил, что Борис метит в него. Во всяком случае ясно одно: они не на шутку поссорились. На следующий день со звоном бубенцов промчались через Анатоль сани Стирбеев. Борис сидел мрачный и какой-то скорее серый, чем бледный, и рядом с ним — леди Кеннворти, дама, которая всегда смеялась. Но теперь она больше не смеялась.

Мисс Мэй Сильверсмит выбежала к ним навстречу, но Борис и его спутница были так расстроены, что забыли даже выйти из саней. Леди Кеннворти в тот же день уехала; Борис отвез ее на вокзал. Несколько дней Борис нигде не показывался. Боттичеллиевский ангел порхал по дому с заплаканными глазами. Из Лондона одна за другой шли телеграммы, и в конце концов уехал и Борис.

Через десять дней Борис опять был дома. Его автомобиль каждый день стоял теперь перед зданием правления «Национальной нефти», ярко освещенным до поздней ночи. Спустя несколько недель из Лондона получено было известие, что сэр Губерт скончался от удара. Что ж, он давно уже был болен!

Борис опять уехал, но через несколько дней вернулся. В особняке Стирбеев начались приготовления. Говорили, что Борис ждет приезда какой-то дамы. Но никто не приезжал, и Борис с неистовой энергией принялся за работу, чтобы наверстать время, упущенное в последние тревожные недели.

«Национальная нефть» делала не такие большие успехи, как ожидали; ей с самого начала не везло; дела «Анатолийской нефти» и «Анатолийской натуральной нефти», как называлось предприятие Янко Стирбея, шли гораздо лучше. Здание правления «Национальной нефти» выглядело чрезвычайно внушительно, особенно вечером. Приемные комнаты в первом этаже были обставлены — по словам тех, кто в них побывал, — просто по-княжески. А поезжайте на станцию и посмотрите на нефтяные поезда «Национальной нефти»! Они были выкрашены белой лаковой краской и не шли ни в какое сравнение с грязными, видавшими виды цистернами «Международной ассоциации». Клуб «Национальной нефти» был, без сомнения, самым красивым зданием в Анатоле, и всё же...

Участки, приобретенные компанией у Яскульского, давали довольно большое количество нефти, но бурение на розовых плантациях Ксавера Савоша, которое обошлось в полмиллиона, не привело ни к каким результатам. Самым удачным приобретением «Национальной нефти» были до сих пор участки, купленные у молодого Находа. Это был внук торговца шерстью Находа, убитого кузнецом. Говорили, что только эти участки и спасли «Национальную» от неизбежного банкротства. Но акции компании продолжали падать.

Когда Борис узнал, что Альвенслебен продал свое предприятие «Международной ассоциации», он слег в постель. Да, действительно, он пролежал три дня с высокой температурой. Мисс Мэй бесшумно шмыгала по коридорам. В свое время Борис вел в Берлине переговоры с Альвенслебенами. Они потребовали несколько миллионов. Борис осаждал министерства. Неужели там не понимают, что это вопрос национального значения, что речь идет о шаге, который может оказать решающее влияние на всю политику страны! Что значат при таких условиях несколько миллионов! Борису сказали, что правительство получает известный процент от прибылей «Анатолийской нефти», это твердая статья дохода, тут нет никакого риска. Но что это за постановка вопроса! Дружба с великой державой, которую Борис имеет в виду, может принести неисчислимые выгоды, а правительство торгуется из-за двух-трех миллионов!

И вот теперь Журдан опередил их. А капитал, который стоял за «Международной ассоциацией», был капиталом великой державы, соперничавшей с Англией.

Ошибка, которой никогда уже не исправить. Никогда? А всё же...

Борис ходит взад и вперед по коврам кабинета и предается честолюбивым мечтам. А всё же... А всё же... «Национальная нефть» должна стать такой внушительной силой, так разрастись, чтобы прижать «Анатолийскую нефть» к стенке. И тогда ассоциация откажется от «Анатолийской нефти», просто отвернется от нее.

Борис ходит с мрачным и бледным лицом взад и вперед. Никто не смеет приблизиться к нему.

Он подходит к телефону и вызывает мисс Сильверсмит.

— Мэй, — говорит он, — есть телеграммы из Лондона? Нет ли писем от леди Кеннворти? Ничего? Благодарю, Мэй!

Когда он берет трубку, голос у него становится мягче и он улыбается.

XXII

Однажды утром, когда всё было залито ярким солнечным светом, к «Траяну» подкатил автомобиль. Корошек выбежал к подъезду. И кто же сидел там, улыбающийся и красный от мороза? Янко!

— Господин барон! — забормотал Корошек и, спотыкаясь, побежал вниз по лестнице. — Опять в родных краях?

Итак, Янко вернулся. Совершенно такой же, как и прежде, только как будто пополнел немного.

— А Роза Мариам у себя?

— Да, у себя. Она уже несколько дней не решается выходить из гостиницы.

Когда Янко вошел в комнату, Роза громко вскрикнула и бросилась ему на шею. Она его ждала, о, как она ждала его! Уже несколько недель она томилась в своей комнатке под крышей, только по вечерам выходила ненадолго подышать свежим воздухом. Она смеялась, и в то же время слезы бежали по ее лицу. Она по-прежнему была влюблена в Янко. Ни одного вопроса, ни одного упрека, ничего! Он тут, значит, всё хорошо, и она счастлива. Вот каковы эти женщины! Когда они не любят, человек может гибнуть на их глазах, и они не пошевелят пальцем, но, когда они любят, они сами гибнут без слова жалобы. Янко был обрадован, что она вела себя так мужественно.

— Ну-ка, дай на тебя посмотреть, — сказал он и окинул взглядом ее фигуру.

Само собой разумеется, она должна выносить ребенка! Роза готова была сделать всё, что он хотел. Но Янко уже собрался уходить: ему некогда, он должен сейчас же увидеть Жака.

— Передай ему привет, — сказала Роза. — О, как он был добр ко мне! Вот это настоящий друг! Он приходил ко мне каждые два-три дня и баловал меня подарками.

Когда Янко ехал через город, лицо его сияло от счастья, как у мальчишки. Радость жизни переполняла его и била через край. Он жадно впивал холодный сухой воздух родины, чувствуя при каждом вздохе, как в него вливаются новые силы. Он наслаждался удивлением прохожих, когда они узнавали его. Да, да, он опять здесь, воскресший из мертвых, трижды живой! Он радовался, что он снова здесь, в этом городе, где ему знаком каждый дом, где он знает каждого человека. Он совсем не был космополитом, любителем анонимности больших городов, теперь это для него ясно. Жак, конечно, будет высмеивать его, но что поделаешь. Он, Янко, в сущности, большой домосед.