Тайная игра - Анастасия Юрьевна Воскресенская

В Канигоу, в соборе Святой Чаши, огромные витражи из цветного стекла ежечасно меняли окраску и рисунок согласно календарю и времени суток. Лес высоченных колонн подпирал необозримый свод, державшийся на кружевных веточках нервюр. А колоссальный орган, похожий на целый город, был вырублен прямо в скале. Многоголосый хор пел в соборе так, как поют, наверное, ангелы миров за Бездной…

– Простите, Лео, вы не заняты? – Падре Кресенте подсел к нему на скамейку, и Лео пришлось подвинуться.

Падре катал в пальцах бусины простых агатовых четок и был чем-то озабочен. Лео бросил взгляд на дверь – как назло, именно сейчас там нерешительно остановился Кассий. Вот проклятье!

– Ну… не очень.

– Редко вижу вас в божьем храме, Лео. Очень рад, что вы заглянули. Давно хотел вас спросить…

– О чем, падре?

– Даже не знаю, с какой стороны начать, – тот обезоруживающе улыбнулся, блеснули белые зубы, – давайте я расскажу вам одну историю.

Падре оглянулся, посмотрел на собиравшихся хористов, кивнул Ламфрену, сидевшему рядом с исповедальней.

– Не задержу вас долго, Лео. Представьте, живет на свете ребенок. Чистая душа, никакого зла не сотворивший, а что… шалит иногда, так юность всегда озорна и беззаботна. И вот со временем он начинает замечать… разное. Зачерпнул холодной воды напиться – а в чашке кипяток оказался. Печка под утро не выстывает, хоть внутри только пепел и зола. Свечи сами собой гаснут… и загораются.

– Эм-м. – Лео поднял бровь и внимательно посмотрел на капеллана. – Падре, вы описываете явные признаки развивающегося разлома… эм-м, трещины… у юного еще себя не осознающего малефика. Насколько я знаю… в момент полового созревания эти признаки особенно проявляются и обостряются. Если это вовремя не… обнаружить, то закончиться все может очень плачевно. Ваш рассказ…

– Мой рассказ по большей части теоретический. – Падре Кресенте крепко сжал четки. – Я хочу сказать, что в нашей школе за все пять лет ее существования ни разу не было ни одного малефика.

– Но сейчас у вас имеются какие-то подозрения?

Он подозревает Кассия? Что-то заметил? Что-то рассказали другие дети, которые ходят на службы? Исповедуются и принимают причастие исключительно католики, а среди детей и взрослых верующие далеко не все. Вон тот же Кассий в церковь носа не кажет, только сейчас зашел по просьбе Лео. Однако на основные праздники, на Рождество, на Пасху положено являться полным составом – и ученикам, и учителям.

И почему падре рассказывает все именно ему, Лео? Почему не инквизитору? Видимо, опасается навредить парню, а с инквизитором, как и с Надзором, разговор короткий.

Но почему именно мне? Неужели он мне так доверяет? Или он меня в чем-то заподозрил и провоцирует на откровенный разговор?

– Я бы не стал называть это подозрениями. – Падре наконец отвел глаза. – Все это… умозрительно. Мне просто было интересно ваше мнение, Лео, ведь вы очень молоды и, в отличие от меня, заканчивали школу второй ступени… и ваш опыт не такой, как мой и опыт любого другого сотрудника школы. Мы проходили Дефиниции уже взрослыми.

– Ах, вот в чем дело…

Но дело было не в этом, Лео чувствовал. Падре просто не решался заговорить по существу. Может, это он – осведомитель Красного Льва? Но… священник?!

Ладно, разговорить его напрямую не получится, да и не стоит. Так и будем ходить кругами. Если он правда знает что-то про Кассия, то лучше пусть уж помолчит. Хотя его помощь очень могла бы пригодиться.

Ведь у часовни тоже должен иметься выход на улицу. Надо бы разузнать!

– Падре. – Лео незаметно покосился на дверь: Кассий сидел теперь в заднем ряду и вертел в руках бумажку с текстом мессы. Вид у него был не особенно благочестивый. – А у меня к вам тоже есть вопрос, и он может показаться странным. Вы недавно не находили в Библии картинку? Карту игральную? Красивую очень.

Или ее вынюхали орфы и Надзор уничтожил?

Падре Кресенте задумался на секунду, потом отрицательно покачал головой.

– Карту игральную… в Библии? Вы о тех картах, которые сожгли? Не находил… кому бы такое могло прийти в голову? И зачем?

Ага, значит, Бьянка не решилась сознаться.

– Возможно, ради глупой шутки. Дети, знаете, иногда творят настоящие безобразия просто чтобы порисоваться друг перед другом. Юность, как вы правильно заметили, озорна и беззаботна.

– Подождите. – Падре выпрямился. – Я кое-что вспомнил. – Он обвел глазами помещение, поднял руку и помахал. – Маттео! Маттео, подойди, пожалуйста, к нам.

Пухлый мальчик в белой рубахе министранта подошел, с некоторой опаской косясь на Лео. Лицо у него раскраснелось, а глаза были кроткие и грустные, будто не он только что носился по рядам, как жеребец.

– Да, падре?

– Маттео, помнишь, в прошлую субботу ты читал отрывок из Евангелия во время литургии Слова? Собрался, но поперхнулся и закашлялся, едва открыл Библию.

Маттео нахмурил мягкие темные брови и опять с беспокойством покосился на Лео.

– Не бойся, – сказал тот, – я знаю, что ты там увидел. Там лежала карта, правда? Тебе ее таким образом подсунули.

– А-а… вы знаете, да?

– Доменика рассказала, как работают карты. В смысле, как проходит игра. Не бойтесь, Маттео, вы не виноваты, что карта оказалась в Библии. Кстати, что это за карта была?

– Черная Марта. – Маттео принялся теребить кружевную тесьму на рукаве. – То есть дама пик. Я правда не ожидал… Это ж надо совсем без совести быть, чтоб в священную книгу такое подсунуть! Это наверняка Газенклевер, он вечно мне гадости делает!

– Скажите, Маттео, а карточка у вас осталась? – спросил Лео без особой надежды.

Тот замотал головой:

– Нет, нет! Я избавился от нее сразу, как только смог.

– Спасибо, Маттео, – поблагодарил Лео, – у меня больше нет вопросов.

– Вы говорите, как инквизитор. – Падре мягко улыбнулся и покачал головой.

– Видимо, нахватался от де Лериды. Он говорит так, когда ответы допрашиваемого подтверждают его теорию.

– А у вас есть теория?

– У меня есть еще вопросы. Касаемо карт. В которые играли дети.

– Но карт ведь больше нет.

– Я подозреваю… почти уверен, что они появятся снова.

Падре выпрямился и даже чуть отодвинулся от Лео.

– Вот как?

– И вопрос. – Лео поднял ладонь, останавливая падре, порывающегося что-то вставить. – Что вы скажете об Эмери Райфелле?

– Об Эмери? – Падре несколько раз моргнул. – Неожиданный интерес. Боюсь, я мало о нем знаю. Каюсь, это мое большое упущение и недогляд. Он сирота, потерял в войну всех своих родных. Попал к нам из интерната святой Инессы, оттуда почти все наши сироты. Очень замкнутый, нелюдимый. Немота у него не врожденная,