Сияющие - Лорен Бьюкес

Она сразу все понимает. Харпер знал, что так будет.

– Что это? – Она крепко сжимает его руку, когда начинает осматриваться по сторонам. Губы приоткрыты, и ему видно, как языком она проводит по зубам – туда-сюда, туда-сюда.

– Ты такого еще не видела.

Они идут в центр города, где изменения пока не слишком заметны, но потом устремляются вслед за толпой к парку «Северный остров», где открыта новая Мировая выставка. Весна 1934-го. Он заходил сюда раньше, во время своих «странствий».

На плакатах всюду надписи: «Век прогресса», «Город-радуга». Они проходят через коридор флагов, толпу ликующих и счастливых людей. А вот по стене узкой башни поднимаются красные огоньки, и получается что-то вроде термометра.

Этта поражена:

– Но ведь этого нет!

– Этого нет вчера.

– Как ты это сделал?

– Я не могу тебе сказать.

Он быстро устает от этих «чудес», которые кажутся ему устаревшими. Здания обосновались здесь ненадолго. Этта крепко сжимает его руку, увидев огромных механических динозавров, шевелящих хвостами и поворачивающих головы в разные стороны, но ему они кажутся грубыми и примитивными.

А вот копия военного форта с индейцами, модель японского здания в форме сломанного зонтика с торчащими спицами. Дом будущего совершенно не соответствует своей отдаленной действительности. Экспозиция «Дженерал Моторс» смехотворна. Мальчик огромного размера со скособоченным кукольным лицом сидит верхом на непропорционально огромной красной повозке и ведет ее непонятно куда.

Не следовало приводить ее сюда! Здесь все такое напыщенное. Вот где видна ограниченность воображения: будущее раскрашено яркими красками, как дешевая проститутка, а он видел его – стремительное, тупое, уродливое.

Она замечает его настроение и старается развеселить:

– Посмотри! – Этта указывает на огромное колесо обозрения с кабинами в виде золотых гондол, которые поднимаются между массивными пилонами, установленными по обеим сторонам лагуны. – Давай поднимемся? Там такой вид!

Он без особой охоты покупает билеты, и они поднимаются наверх. Может, на высоте воздух чище или вместе с горизонтом расширилось его поле зрения. Перед ним лежал весь город и вся выставка – странная, отсюда совсем другая.

Этта берет его за руку, прижимается к нему всем телом, чтобы он почувствовал ее тепло и напряжение груди под платьем. Ее глаза блестят.

– Ты понимаешь, что у тебя появилось?

– Да, – отвечает Харпер. Партнер. Который все поймет. Он уже знает, насколько она жестока.

Кирби

14 января 1993

– Боже мой, Кирсти, прости! Совершенно вылетело из головы. Заработался, – Себастьян «зови меня Себ» Уилсон распахивает перед ней дверь.

– Кирби. – Она целых полчаса ждала в вестибюле, пока ему с ресепшена звонили в номер.

– Ну да, конечно, извини. Совсем потерял голову. Вернее, по уши в делах. Заходи. Извини за беспорядок.

Похоже, его люкс – самый роскошный в отеле: на верхнем этаже, с видом на реку и своей гостиной, где наверняка стоит стеклянный кофейный столик с мелкими царапинами от лезвия и тончайшим слоем кокаиновой пыли.

Сейчас, однако, он весь завален бумагами и бланками. Кровать не заправлена. На прикроватной тумбочке вокруг громоздкой лампы выстроились в ряд пустые ликерные бутылочки. Себастьян резким движением отодвигает в сторону портфель, освобождая ей место на белом кожаном диване.

– Хочешь чего-нибудь? Выпить, например? Правда, я не уверен… – Он растерянно обводит комнату взглядом, машинально запуская пальцы в волосы, безукоризненно уложенные в стиле «естественного беспорядка», что, тем не менее, не маскирует заметные залысины. Такой Питер Пэн – повзрослевший и вполне социальный, но по-прежнему играющий роль хулиганистого старшеклассника.

Даже под дорогим и хорошо сидящим костюмом видно, что былая стройность и гибкость начинают сдавать позиции. Интересно, когда он в последний раз подходил к своему мотоциклу? Скорее всего, отложил все дела до момента, когда заработает первый миллион и уйдет на пенсию в тридцать пять.

– Спасибо, что нашел время выслушать меня.

– Что ты, конечно! Что угодно, лишь бы помочь Джулии. Ты знаешь, я до сих пор не оправился от этой трагедии.

– Тебя было трудно поймать.

– Да-да, я знаю. Много срочной работы. Я редко бываю в глубинке, наш основной интерес – прибрежные районы. Однако и фермерам иногда нужны ссуды. Хотя, скорее всего, ты даже не представляешь, что все это значит. Так чем, говоришь, сейчас занимаешься?

– Журналистикой. Хотя думаю, что уже бросила. – Только сейчас, ответив на вопрос совершенно незнакомого человека, она понимает, что сама давно приняла это решение. Она больше месяца не ходила на занятия. За два месяца не сдала ни одной письменной работы. Если повезет, ее оставят на испытательный срок.

– A-а, понимаю. Меня тоже заносило в эти митинги, демонстрации и все такое. Казалось, мой праведный гнев может помочь в борьбе за справедливость.

– А ты совершенно откровенен.

– Но ты понимаешь, о чем я говорю, правда? А то понимают-то не все.

– Это правда.

– Я имею в виду, что ты тоже бывала там.

В этот момент открывается дверь, и в ней показывается голова горничной-филиппинки.

– Ой, извините, – тут же исчезает.

– Через час, хорошо? – Как-то слишком громко восклицает Себастьян. – Приходите убирать номер через час!

Потом с улыбкой поворачивается к Кирби:

– О чем я говорил?

– Джулия. Политика. Праведный гнев.

– Ну да. А что мне оставалось делать? Ложиться и умереть? Ведь даже Джулия хотела бы, чтобы я развивался, строил будущее. И вот результат: посмотрите на меня. Джулия могла бы мной гордиться, согласна?

– Да, конечно, – вздыхает Кирби. Может, смерть придает силы тому, кто остается жить? Превращает тебя в эгоистичного обывателя, даже если внутри ты остаешься ранимым и одиноким.

– Значит, ты ходишь и разговариваешь с семьями погибших? Наверное, это очень тягостно.

– Мне тягостнее от того, что убийца остался безнаказанным. Я понимаю, это было давно, но, может, в то время, при осмотре места преступления, что-нибудь показалось тебе странным?

– Ты издеваешься? Ее нашли только через два дня. Мне от одного этого плохо. Когда я думаю, что она лежала одна, в лесу…

Кирби злится – слова настолько избиты, что попахивают гнильцой. Он повторял их столько раз, что они совершенно утратили первоначальный смысл.

– Она умерла раньше, так что ей было все равно.