Наследники Скорби - Красная Шкапочка

— Лад, велика ли семья у Тимлеца Вестовича? — спросил Клесх колдуна.

— Жена, сын, да три дочери-девицы, — ответил тот.

— Вдову отправить в Цитадель. Будет там в прислуге. Из скарба разрешаю взять один ларь с самым необходимым. Поедет с первой же оказией. Сына… в Любичи. Будет жить при детинце, вразумляться ратному делу, глядишь, иначе чем отец станет на труд обережников глядеть. Дочерей… Этих — нынче же ко мне. Ну, а дом и все имущество посадника переходят Цитадели.

Он помолчал и обвел глазами сноведчан:

— Я так и не услышал, есть ли еще те, кто не хотят платить дань Крепости?

Купцы загудели вразнобой, замотали головами, и среди общих гомона и суеты поднялся на ноги молодой мужчина, посмотрел остановившимся взором на корчащегося на полу посадника и глухо спросил:

— На меня какую виру возложишь, обережник?

— А ты против десятины?

— Нет. Я — зять Вестовича, — с трудом выговорил он. — На старшей дочери его женат.

— До тебя мне дела нет. И до жены твоей тоже. Речь идет о вдове и сиротах.

Страшно прозвучали эти слова при еще живом, дышащем человеке.

— Идите.

Они заторопились и уходили без того степенного достоинства, с коим явились — спешили, переглядывались, бросали полные ужаса взоры на слабо царапающего половицы посадника.

Когда горница опустела, Тимлец мало-помалу затих. Он так и умер с раскрытым ртом и выкатившимися глазами.

— Упокой его с миром. И скажи, пусть снесут на буевище, — сказал Клесх Ладу. Тот кивнул.

Едва служки утащили мертвеца и смыли с пола нечистоты, как на пороге появились три заплаканных девки, вместе с воющей бабой, повисающей на их руках.

— Батюшка, не губи! — повалилась вдовица. — За что же? Да как?

— Выведи ее, — кивнул Клесх Чету. — Про нее все решено.

Ратоборец кивнул, подхватил причитающую боярыню под руки и выволок прочь. Клесх же задумчиво смотрел на дочерей посадника. Ладные девки. С косами, бусами, лентами, в расшитых рубахах, но зареванные и с опухшими носами. Одна — самая старшая, лет семнадцати, сжимала дрожащие губы и смотрела на отцова убивца с горделивым презрением во взоре. Молодшие — двойняшки Клёниного возраста похожие с лица, но разного роста, тряслись и плакали, ожидая страшной участи.

— Вот что, красавицы, — миролюбиво сказал Клесх. — Батя ваш супротив Цитадели идти удумал. Смуту взялся чинить. Народ на непослушание подначивать. Увещевал я его долго, но впусте. За его дурь ответ вам всем держать придется. Но горя я лишнего чинить не хочу. Потому судьбу свою выбирайте сами. Могу отправить Цитадели в услужение. Могу замуж отдать.

— За к-к-кого? — сквозь слезы выдавила одна из меньших — невысокая, с толстой русой косой и мелкими кудряшками над высоким лбом.

— За кого прикажу, за того и пойдешь, ясноокая. Отцовой воли над вами теперь нет. Лишь моя.

Девушки переглянулись, хлюпая носами, но старшая промолвила голосом студеным, как вода в полынье:

— Я мать не брошу. Коли она в прислуги, так и я с нею.

Обережник пожал плечами:

— Воля твоя. Ступай, в дорогу собирайся. Завтра и поедем. Доведу вас до Урени, а там обозу передам.

Гордо вскинутый подбородок стал ответом Главе. Надменная, но едва сдерживающая рыдания дева развернулась и вышла, бросив сестер в одиночестве.

Та из двойняшек, что была поменьше ростом, проглотила слезы и сказала:

— Я тоже с матушкой…

Ратоборец посмотрел на нее и под взглядом пронзительных глаз Тимлецовна сникла.

— Хочешь век портомойкой коротать? — мягко спросил он.

— А матушка…

Он вздохнул:

— Замуж выйдешь и заберешь свою матушку. Нужна она Цитадели.

Девушка судорожно всхлипнула и задумалась. Некоторое время молчала, а потом подергала сестру за руку. Они переглянулись и та, что повыше неуверенно спросила:

— А как же замуж-то без приданого?

Клесх вздохнул. Девки всегда девками останутся.

— Будет вам приданое. Не в закуп же отдаю.

Они снова переглянулись.

— Ну? — не выдержал Глава. — Долго я вас тут обхаживать буду?

И тогда меньшая, краснея и задыхаясь выдавила:

— Замуж.

Та, что постарше задумалась крепче, но потом тоже кивнула и покраснела, видимо стыдясь своей слабости и нежелания ехать в изгнание с матерью. Клесх прикинул в уме, в какой из сторожевых троек помоложе парни. По-хорошему, отправить бы ту, что выглядит постарше в Старград к Фебру. Но парню там не до свадьбы. Город велик, хлопот много, куда ему жену молодую — дома-то не бывает.

— Ты собирайся в Радонь, а ты в Семилово. Завтра Чет вас отправит. А я грамотки отпишу.

Девушки испуганно переглянулись. По их лицам Клесх читал все немудреные тревоги. Что там в Радони и Семилове? Даль далекая. Да доедут ли? А если доедут, то к кому? Даже имен не знают. Меньшая тут же заревела, уткнулась носом в плечо сестре. Так и вышли, скуля в два голоса.

Целитель, сидевший рядом с Клесхом, вздохнул:

— Крут ты больно, Глава, — потом задумался и закончил, — но иначе никак. Радонь и Семилово? К ратоборцам?

— К ним, — кивнул собеседник.

Лекарь улыбнулся.

— А меньшой повезло. Семиловский вой собой хорош и нравом ровен. Ему поди и двадцати пяти не сровнялось, — он улыбался, вспоминая себя в этом же возрасте. — Мне б тогда жену прислали…

— Пришлю, ежели еще где заартачатся, — легко согласился Клесх. — А в Радони ратоборец тебя весен на семь моложе? Ольстов выуч?

— Так и есть. Поди, годков тридцать. Хорошо рассудил. Будут Тимлецовны, как у Хранителей за пазухой. Вот обережники-то удивятся… — и сторожевик хохотнул, жалея, что не увидит лиц новоявленных мужей.

…А наутро Клесх покидал сноведские стены, увозя на телеге посадникову вдову и старшую дочь. Мать рыдала, а девка, утешала ее и бросала на Главу Цитадели такие жгучие взгляды, что полагалось бы душегубцу сгореть заживо. Но тому все было нипочем. Не то, что не сгорел, а даже и не задымился, проклятый.

***

Распахнутые ворота тоскливо скрипели в полуденной тишине. "Кри-и-и-и… Кра-а-а-а… Кри-и-и-и…" Лесана не выдержала и закрыла створки на щеколду. В деревне было тихо. Только мухи жужжали, да пахло мертвечиной, полежавшей на солнце.

После урагана, принесшего долгожданные дожди, плодовник перестал пыхать жаром, но дни по-прежнему стояли теплые, хотя в воздухе уже чувствовалась приближающаяся осень.

Хлопнула калитка крайнего двора и на безлюдную улицу шагнул мрачный Тамир.

— Тут кровь горстями лить придется, — сказал он. — Я насчитал сорок семь человек.

Лесана предложила: