Воскресший гарнизон - Богдан Сушинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но ведь в «СС-Франконии у вас есть свой отсек, кубрик или как он там называется? Разве не так? — прозрачно намекнула барону, внимательно рассматривая на свету содержимое своего бокала.
— Естественно. Правда, возникают некоторые трудности...
— Только не твердите мне о каком-то особом режиме секретности. На днях вы запустили туда целый табун кобылиц из лебен-сборна Эльзы Аленберн. Не станете же вы утверждать, что ради сохранения секретности все они будут заживо замурованы в склепах «СС-Франконии»?
Брови Штубера уважительно поползли к шлему из черных, уже кое-где подернутых сединой волос. Он-то был убежден, что прибытие в подземелья группы лебенсборянок сопровождалось грифом имперской секретности.
— Что-то я не припоминаю, чтобы раньше Геринг проявлял интерес к подземельям «СС-Франконии».
— К подземельям, которые могут стать прекрасными тайниками для множества его полотен и прочих ценностей, — уточнила Софи. — Если, конечно, тайники эти соответствующим образом обустроить и замаскировать?
— Почему не в Альпах, которые при любом исходе войны останутся германскими?
— И где их усиленно будут искать. А кто их станет искать в подземельях, отошедших к Польше? Тем более что поляки, скорее всего, побыстрее замуруют их, обнесут входы колючей проволокой и постараются забыть о «фашистском прошлом исконно польского края», — размышляла Софи, отчаянно расправляясь с отбивной.
— И давно вы пришли к такому выводу?
— Не льстите мне, барон. Это вывод не мой, а аналитического отдела военной контрразведки, ранее принадлежавшего абверу, а теперь подчиняющегося лично Кальтенбруннеру. Кстати, к такому же выводу пришли и «сионские мудрецы» из Института Геринга[55], как бы скептически ни относились к этому учреждению воспитанники опального ныне адмирала.
На самом деле все эти выводы зарождались в возбужденном воображении самой Софи. Но излагала их обер-лейтенант с таким апломбом, что усомниться в их достоверности и происхождении было почти невозможно. Да и потом, не станет же Штубер проверять каждую ее ссылку на высших иерархов рейха, чьи слова и действия никакой проверке не подлежат.
— Вообще-то рейхсмаршал поручил эту подземную «разведку боем» полковнику Ведлингу, но тот, как всегда, предпочел спихнуть свое задание на меня. Ленивец — он и есть ленивец, — с улыбкой извлекла из внутреннего кармашка и выложила перед Штубером письмо нерадивого полковника на имя коменданта «Регенвурмлагеря» с просьбой пропустить «особого и личного представителя Геринга» в подземелья, обеспечив его при этом опытным сопровождающим.
— Сколько дней вы намерены провести в «СС-Франконии», обер-лейтенант?
— Три ночи, барон, — зазывно улыбнулась Софи. — Представляете: целых три ночи! И если я решилась уточнить, что все они будут вашими, то лишь потому, что меня интересует еще один мужчина.
— Скульптор Орест Гордаш.
— Я была вне себя от радости, когда он обнаружился. Причем не только я, но и Геринг, сразу же обративший внимание на его «Подольскую Деву Марию». Помнится, я знакомила вас с одним из вариантов этого творения. Теперь он страстно желает видеть в своем собрании как минимум пять работ этого иконописца. И уж поверьте, Гиммлер не простит мне, узнав, что я осчастливила полотнами Ореста только Геринга. Кстати, вы хоть создаете ему условия для работы над иконами?
— В подземелье он занят только сотворением каменных «Распятий».
— Но ведь прежде всего он иконописец.
— Вместе со своими подмастерьями он уже изготовил несколько таких изваяний, украшающих некоторые из подземных выработок, — пожал плечами Штубер. — Я всего лишь поддержал, скорее, даже приспособился к идее, которой загорелся бывший комендант лагеря штандартенфюрер Овербек.
— Но зачем вам столько каменных изваяний в этих подземельях, Штубер? Считаете, что, войдя в них, русские политруки способны будут оценить ваши с Орестом старания? Вы неумно, почти преступно используете талант выдающегося иконописца — вот что я вынуждена заявить вам, досточтимый барон. Мало того, я вынуждена буду информировать об этом Геринга и Гиммлера, которые, стоя перед всяким новым полотном, сразу же прицениваются к послевоенному извлечению валюты.
— Они что, в самом деле настолько серьезно относятся к коллекционированию произведений искусства?! — искренне удивился Штубер.
Перебрасываемый из одного участка фронта на другой, занятый в десятках диверсионно-разведывательных авантюр, он и понятия не имел о том, какие приготовления к послевоенному бытию ведутся сейчас на вилле Геринга «Каринхалле»; какая лихорадка царит на виллах и во всевозможных тайных галереях многих других вождей, генералов и прочего командно-делового люда Третьего рейха. Как округляются цифры на счетах этих проныр в швейцарских, испанских, аргентинских, парагвайских и других зарубежных банков.
— А вы наивно полагали, барон, что эти имперские мужи заняты были исключительно проблемами обороны рейха? Они уже давно смирились с его неминуемым поражением и теперь пытаются превратить крах империи в свое и потомков своих послевоенное процветание.
И не позволяя барону опомниться, Софи ввела штурмбанфюрера в курс всех тех усилий, которые уже предприняты были ею по сотворению европейского имени живописца Ореста; поведала о том, как его работы воспринимают специалисты Дрезденской картинной галереи, Лувра, нескольких итальянских и венских музеев и картинных галерей.
— Что вы предлагаете, Софи? — саркастически улыбнулся барон. — Создать для него в лагере иконописную мастерскую?
— Почему в лагере? — не восприняла иронии его вопроса Жер-ницки.
— А то, что мастерскую создать необходимо, сомнений у вас не вызывает?
— Иначе как мы потом объясним миру, что, получив в свое распоряжение судьбу и талант гениального иконописца и скульптора, умудрились столь бездарно распорядиться ими?
По тому, сколь нервно барон начал разливать остатки вина и как задумчиво, забыв о тосте, опустошал свой бокал, Софи поняла, что зерна сомнений в душе его уже начинают пробиваться первыми ростками. Рядом со столиком появился кельнер, ожидавший, что штурмбанфюрер прибегнет к новому заказу, но Вилли так рявкнул на него, что тот испуганно попятился из кабины.
— Предположим, вы меня убедили, обер-лейтенант Жерницки.
— Почему «предположим»? Убедила, и все тут.
— И каковым же видится наше дальнейшее сотрудничество с этим лагерным гением?
— Даже не догадываетесь, что только что вы подсказали название первой послевоенной выставки художника и скульптора Ореста. Причем не только выставки, с которой можно объездить все столицы Европы, но и книги о его творчестве. Возможно, с какими-то вариациями, скажем, «Восхождение лагерного гения» или «Сто лагерных работ гения». Смущает, правда, фамилия его лагерного тюремщика. Кто-кто стал лагерным душителем этого таланта?! Ах, барон Вилли фон Штубер?! Какой позор! Какое пятно на репутации всего рыцарского рода Штуберов! Впрочем, а чего еще можно было ожидать от эсэсовца Штубера?!
Произнося последнюю фразу, Софи уже видела, как одной рукой барон конвульсивно сжимал ножку бокала, а другой — массивную, под старину сработанную вилку.
— Не забывайтесь, Жерницки, — пробормотал он по-немецки. До сих пор они общались на русском. — Я этого не терплю.
Софи спокойно дожевала последний кусок отбивной, аккуратно уложила на тарелку свои нож и вилку и, запивая мясо терпковатым красным вином, спокойно продолжила:
— Вот я и говорю, барон: почему бы нам с пользой для дела не использовать часть вашего родового замка «Штубербурга»? Поместив в один из флигелей спасенного от лагеря художника Ореста, — станут утверждать со временем исследователи творчества этого мастера, — барон фон Штубер не только спас ему жизнь, но и создал все условия для творчества: закупил достаточно полотна и красок, снабдил литературой с репродукциями старинных икон и скульптур, позаботился о мраморных заготовках и скульпторских инструментах. Да к тому же приставил к Оресту искусствоведа, советника, телохранителя и просто заботливую женщину. И все это — в облике некоей Софи Жерницки, уже известной к тому времени в европейских искусствоведческих кругах.
Вилли оставил в покое вилку и бокал, откинулся на спинку кресла и, закрыв глаза, с минуту пребывал в полусонной, романтической неге.
— Вам известно даже о родовом замке Штуберов?
— Почему вы так недооцениваете меня, барон? — вежливо возмутилась Софи, выкладывая из дамской сумочки фотографию, на которой отец Вилли, в парадном мундире отставного генерала, был изображен прислонившимся плечом, голова к голове, к обер-лейтенанту Софи Жерницки.
Двое веселых, почти счастливых людей — под зеленой кроной яблони, когда-то давно посаженной самим Вилли.