Железный Совет - Чайна Мьевиль

Ори нисколько не испугался. Просто Старая Вешалка начал его ужасно раздражать. Он осторожно подошел к какту и взглянул ему в глаза.

– За эту информацию я готов отвечать жизнью, – сказал Ори, чувствуя, что говорит истинную правду. – Я сам убью мэра, оторву башку этому змеиному правительству. Но знаешь, Вешалка, скажи-ка мне одну вещь. Что, если бы я тебя разыгрывал? Если бы эта информация, которую я добыл для нас, – ведь с ней мы можем наконец выполнить давно задуманное, – если бы я и впрямь тебя подставил, то как бы ты потом убил меня, а, Вешалка? Ты сам оказался бы трупом.

Это была ошибка – Ори понял по глазам какта. Но заставить себя пожалеть о сказанном не мог. Пытался, но не мог.

Барон устрашал всех. Члены банды видели, что стрелять и драться он умеет, но не были уверены в его умении убеждать. Они с тревогой наставляли его до тех пор, пока солдат не взорвался и не послал их подальше – мол, ему должны доверять. Выбора не было.

– Нам нужен человек, который знает, как милиционеры говорят между собой, – сказал Торо. Механизм или магия шлема превращали его слова в рев.

Ори смотрел на тело, маленькое по сравнению с головой, но при этом совсем не смешное: жилистое и крепкое, как у танцора. Невыразительные круглые глаза – два фонаря – излучали свет.

– Мы бандиты, – продолжал Торо. – С милицией разговаривать не умеем, они вмиг нас раскусят. Нам нужен человек без преступного прошлого. Один из них. Знающий казарменный жаргон. Короче, милиционер.

Казармы милиции были разбросаны по всему городу. Иные были замаскированы, но каждая имела надежную защиту – колдовство плюс множество оружия. Однако возле любой казармы был паб для милиционеров, и расположение этих кабачков знали все инакомыслящие.

Бертольд Сулион, человек, чье имя Спиральный Джейкобс назвал Ори, а тот сообщил товарищам, был, если верить Джейкобсу, тем самым разочарованным гвардейцем, чья верность переродилась в алчность или нигилизм. Его участок находился в здании парламента, рядом с резиденцией мэра или даже прямо в ней. Значит, надо было искать в пабах возле надземки и милицейской башни, на окраине Барсучьей топи, там, где сливались две реки.

Барсучья топь, рассадник волшебства. Старейший район Старого Города. В его северной части, на мощеных улицах, было полно покосившихся деревянных пристроек с односкатными крышами, набитых магическим оборудованием. Там обитали карсисты, бионуманисты, физицисты, универсальные маги. Однако в южной части Топи колдовские эликсиры уже не спускали в канализацию, а в воздухе не пахло заклятиями. Исследователи и те, кто кормился вокруг них, не выдерживали соседства с вечно лязгающей надземкой. Зато отсюда открывался замечательный вид на здание парламента и остров Страк посредине реки. Сюда-то и приходили клипейские гвардейцы промочить горло.

Этот район был сплошь промышленным. Серые, безжизненные улицы. Здания из бетонных блоков и металлических балок, которые разваливались от старости и небрежения. В здешние пабы – «Поверженный враг», «Барсук», «Компас и морковка» – и зачастил Барон в поисках Сулиона.

Заголовки «Маяка» и «Перебранки» твердили о медленном, но верном триумфе нью-кробюзонских войск в проливе Огненная вода, о гибели тешских шанн-лодок и освобождении крепостных в тешских землях. На нечетких гелиотипах крестьяне улыбались кробюзонским милиционерам, офицеры помогали отстраивать разрушенный продовольственный магазин, а милицейский хирург лечил крестьянского ребенка.

Сотрудники «Наковальни», газеты Союза, разыскали другого беглого офицера, такого же, как Барон. Тот совсем иначе рассказывал о войне.

– Что бы он ни говорил и что бы мы там ни творили, нам эту войну не выиграть, – сказал Барон. – Ни за что.

Ори подумал, уж не в этом ли главная причина его недовольства.

– Барон напоминает мне о том, что я повидал, – сказал Уллиам. – О самых плохих вещах.

Это было вечером на Пелорусских полях, в южной части города. Тихий уголок, населенный клерками и конторскими служащими, местами напоминал зажиточную деревню с цветниками площадей, по случаю зимы лишенными растительности, с уютными фонтанами, приземистыми церквями и повсеместным культом Джаббера. Сплошная идиллия, а рядом – оживленная Виньонская улица с ее обувным рынком и чайными притонами.

Уллиам и Ори рисковали, придя сюда. С ростом забастовок и преступности жители Пелорусских полей почувствовали себя словно в кольце блокады. Пока парламентарии договаривались с гильдиями, чьи требования становились все более согласованными, а в газетах Союза преобладал отнюдь не вежливый тон, в Пелорусских полях зрело беспокойство. Уважаемые граждане создали Комитеты защиты приличий и по ночам патрулировали улицы. Перепуганные рекламщики и судейские клерки преследовали ксениев и бедно одетых переделанных, не оказывавших сопротивления.

Но были там и заведения вроде кафе Боланда.

– Дамы, господа, немного осторожности, – говорил обычно Боланд нувистским поэтам-бунтарям, приходившим выпить кофе и посидеть подальше от чужих глаз у занавешенных плющом окон.

Ори и Уллиам сели за один столик. Уллиам повернул свой стул так, чтобы смотреть на Ори.

– Мне доводилось видеть людей, которые вот так врываются в комнату, – сказал Уллиам. – Они и сделали меня таким, какой я есть. Вот почему Торо не послал меня к Попурри – я на него работал. Давным-давно. – Уллиам показал на свою шею.

– За что тебя переделали? И почему так?

Подобный вопрос указывал на доверительные отношения. Уллиам глазом не моргнул, услышав его, – даже не вздрогнул. Он рассмеялся.

– Ори, ты все равно не поверишь, мой мальчик. Ты был в те времена младенцем, а может, и не родился. Сейчас уже всего не припомнить; все прошло и быльем поросло. Я был тогда вроде пастуха. – Он снова расхохотался. – Повидал я разное. А каких зверей пас! С тех пор ничего не боюсь. Только знаешь, когда я увидел, как Барон врывается в ту комнату, я… не то чтобы испугался, просто вспомнил, что чувствуешь в таких случаях.

Немного погодя Уллиам спросил:

– Как ты думаешь, когда мы с этим покончим, что будем делать? С этим делом… с председателем?

Ори потряс головой.

– Мы все изменим. Раскачаем по полной. – Возбуждение нарастало в нем, как всегда, стремительно. – Когда отрубленная голова покатится и упадет, народ проснется. И тогда нас ничто не остановит.

«Мы изменим все. Изменим ход истории. Мы разбудим города, и они сами стряхнут свои оковы», – думал Ори.

Когда они вышли на улицу и прошли несколько шагов, старательно держась подальше друг от друга, ибо Пелорусские поля были не тем местом, где нормальный человек мог спокойно идти рядом с переделом, где-то рядом, на соседней улице, раздался визг. Кричала какая-то женщина, ее голос звенел над пустынной ночной Виньонской улицей.

– Началось, началось, только что! – кричала она, и Ори с Уллиамом напряженно переглянулись, не зная, бежать ли ей на помощь. Но тут голос перешел в плач и скоро стих, а они, повернув на север, никого не обнаружили.

Во вротник, двенадцатого октуария что-то заслонило холодное летнее солнце. Позже Ори не мог вспомнить, видел ли он все своими глазами или так часто об этом слышал, что рассказ превратился в воспоминание.

Он ехал в поезде – по Сточной линии, над лачугами Расплев, в сторону холма Водуа с его шикарными домами. Кто-то в вагоне завизжал, Ори не обратил внимания, но тут завопили остальные; он поднял голову и посмотрел в окно.

Надземная дорога была проложена по эстакаде. Поезда шли сквозь гущу толстеньких, невысоких каминных труб и башен с отвалившейся из-за сырости штукатуркой – они напоминали болотные деревья. Восток просматривался хорошо, предметы отбрасывали тени в обильном свете утреннего солнца, а на его диске чернело какое-то пятно. Крошечная фигурка в центре солнечного сияния, резко очерченный силуэт: он принадлежал не человеку, не морскому гаду и не стремительной хищной птице, а словно всем им понемногу, то ли по очереди, то ли сразу. Двигался он невыносимо медленно, словно выплывал из солнца, шевеля всеми своими несовместимыми конечностями одновременно.

В лицо Ори ударили хемические выделения стоявшей рядом женщины-хепри – волна страха, и, пока он протирал глаза, видение исчезло. Позже он узнал, что все люди в городе, где бы они ни были в тот миг, от Плитнякового холма на севере до Барачного села семью милями южнее, видели одно и то же: тварь плыла прямо на них из центра солнца, постепенно увеличиваясь.

Она приблизилась, затмив собой светило, так что город погрузился в серый полумрак. Неведомое существо то ли плясало, то ли плыло по небу. Поезд стал тормозить – до станции «Мертвяцкий присест», следующей остановки, он не дойдет. Должно быть, машинист тоже увидел солнце и в ужасе нажал на тормоза.