Правила Дома сидра - John Irving

Сказав, что ей нездоровится, она поспешно вышла из кабинета сестры Анджелы, и только юный Давид Копперфильд был свидетелем ее слез. Он все еще оплакивал отъезд Кудри Дея и, увидев ее в душе мальчиков, заботливо спросил:

— Что с тобой, Медна?

— Не волнуйся, Давид, все в порядке, — ответила сестра Эдна. Но это было не так. «Я вижу конец», — думала она с незнакомой ей болью.

Кедр тоже видел. Кто-то должен сменить его, и очень скоро. Он взглянул на свой график: завтра два аборта, до конца недели намечаются еще три. И наверняка свалятся на голову незапланированные.

Пришлют молодого врача. Он все это прекратит. Что же тогда будет? Беспокойство не покидало его; но тут в самое время подоспела новая машинка, ведь она была существенной частью его обширного замысла, главным действующим лицом которого был Фаззи Бук.

«Большое спасибо за новую пишущую машинку», — писал он попечителям. Она приехала как раз вовремя, потому что старая (если они помнят, он хотел бы ее у себя оставить) совсем развалилась. Это было не совсем так, д-р Кедр сменил на ней шрифт, и теперь у нее был совсем другой почерк.

А печатала эта машинка письма д-ру Кедру от юного Фаззи Бука. Фаззи начал с того, что уведомил Кедра о своем горячем желании стать врачом и что это желание вселил в него д-р Кедр.

«Сомневаюсь, однако, что буду когда-нибудь относиться к абортам как вы, — писал Фаззи. — Меня интересует акушерство. И этим, конечно, я обязан вам. Что касается абортов, тут мы никогда не найдем общий язык. Я знаю, вы делаете аборты из высших соображений и с самыми лучшими намерениями. Но позвольте и мне иметь свои принципы».

И так далее и все в том же духе. Письма Фаззи охватывали десяток лет. Одна часть принадлежала прошлому, другая будущему, в этих последних Кедр оставлял пропуски, чтобы впоследствии сделать необходимые вставки. Из писем явствовало, что д-р Ф. Бук окончил Гарвардскую медицинскую школу, овладев всеми современными акушерскими приемами, в том числе уникальными приемами самого д-ра Кедра. При этом Фаззи Бук всегда оставался верен своим убеждениям.

«Очень сожалею, — писал он, — но я верю в душу и ее существование в человеке с момента зачатия». Письма его с годами приобрели слегка высокопарное звучание; он благоговел перед д-ром Кедром, хотя в письмах и проскальзывали снисходительные нотки — молодые люди склонны иногда похлопать учителя по плечу, когда им кажется, что они в чем-то его превзошли. Д-р Кедр наделил Фаззи Бука той самой уверенной в себе непогрешимостью, которая, по его мнению, пришлась бы по вкусу противникам абортов.

Созданный им д-р Бук в конце концов предложил себя в качестве замены д-ру Кедру, но только после того, как д-р Кедр уйдет на покой. Эта замена покажет д-ру Кедру, что закон может и должен соблюдаться, что аборты недопустимы; разумное планирование семьи (контроль над рождаемостью и т. д.) со временем даст свои плоды, и Божеские и человеческие законы перестанут нарушаться, писал имеющий в душе страх Божий Фаззи Бук.

«Вожделенные плоды», в этом д-р Кедр и д-р Бук сходились, — это минимум никому не нужных детей, рождаемых на свет. «Что до меня, то я счастлив, что родился», — восторженно писал молодой д-р Бук. Миссионерская проповедь, да и только, подумал д-р Кедр. А ведь это мысль — сделать из Фаззи миссионера! В отдаленных местах земли, где все еще живут дикари и куда он понесет свою веру, никто не станет спрашивать у него медицинского диплома.

Уилбур Кедр трудился день и ночь и напечатал полностью два комплекта писем. Один от Фаззи Бука на старой машинке, которая ни для чего больше не употреблялась, другой — ответы ему, напечатанные в двух экземплярах. А в «Краткой летописи Сент-Облака» появились в разных местах ссылки на диалог учителя и ученика.

Согласно замыслу, переписка резко оборвалась, когда Кедр в ответном письме твердо заявил: сменить его сможет только тот, кто разделяет его убеждения. «Я буду работать, пока не упаду за операционным столом, — писал он. — И никогда не допущу, чтобы здесь, в Сент-Облаке, появился вместо меня верующий фанатик, которого больше волнует покой своей легкоранимой души, чем невыдуманные страдания ненужных, не знающих любви детей. Я сожалею, что ты стал врачом! — пробирал д-р Кедр несчастного Фаззи. — И очень жалею, что потратил столько сил на кретина, который отказывает в помощи живым из-за надуманной жалости к нерожденным. Ты как врач не годишься для этого приюта. И переступишь его порог только через мой труп!»

На это письмо д-р Кедр получил от д-ра Бука короткую сухую записку, в которой тот писал, что должен взвесить на весах совести свой личный долг перед д-ром Кедром и, наверное, еще больший перед обществом и всеми будущими убиенными младенцами. Трудно жить в ладах с совестью, укрывая д-ра Кедра от руки правосудия, закончил он на угрожающей ноте.

«Какая прекрасная история!» — думал д-р Кедр. Он трудился над ней весь конец августа 194… года. Хотел полностью ее закончить к возвращению Гомера в Сент-Облако после окончания летних работ.

Таким образом Уилбур Кедр соорудил себе достойную замену — врача, который будет приемлем для любого начальства. Он создал врача-акушера, обладающего великолепной подготовкой и, будучи сиротой, досконально знающего приютскую жизнь. Ему удалось сочинить идеальную ложь, ведь будущий д-р Ф. Бук будет, с одной стороны, прекрасно делать аборты, а с другой — пользоваться репутацией принципиального противника абортов. Когда д-р Кедр соберется на пенсию (или когда его засекут — он этой возможности не исключал), будет кого предложить вместо себя. Конечно, он еще не все до конца продумал, дело сугубо важное, необходимо предусмотреть все.

Уилбур Кедр лежал в провизорской в окружении парящих звезд — небесных и эфирных. Он наделил Фаззи Бука жизненной ролью, с которой Фаззи никогда бы не справился. Как он мог справиться, если спасовал перед первой трудностью — несовершенным дыхательным аппаратом-самоделкой. Дело за немногим, думал Уилбур Кедр, укачиваемый звездами. Как уговорить Гомера сыграть свою роль?

А Гомер в это время глядел из окна спальни Уолли на далекие звезды Мэна, сады, слабо освещенные убывающим месяцем. Над садом, из которого виден океан, блестела узенькая полоска. Гомер поднимал голову, опускал, а полоска не пропадала; этот слабый отблеск, казалось, что-то сигналил ему. И ему вспомнилась ночь, когда он кричал Фаззи Буку безответное «спокойной ночи» и голос его поглощали дремучие мэнские леса.

Он стал гадать, что там блестит; на жестяной крыше дома сидра, наверное, есть гладкая блестящая полоска, не шире лезвия ножа, лучи месяца отскакивают от нее и сигналят. Это крошечное сияние во тьме ночи было из тех явлений, которые, даже разгаданные, не перестают манить к себе.

Уолли мирно дышал, видя десятый сон. Слушай его дыхание, не слушай — ничто тебе не поможет. «Беда в том, — думал Гомер, — что я люблю Кенди». А она предложила ему остаться в Сердечной Бухте.

— Отец тебя полюбил, — сказала она Гомеру. — Он найдет тебе работу — на пирсе или на катере. Я уверена.

— И мама полюбила тебя, — прибавил Уолли. — Я уверен, тебе найдется работа в саду, особенно когда поспеют яблоки. Ей будет без меня одиноко. Ты останешься в моей комнате, где живешь сейчас. Держу пари, она будет счастлива.

Дом сидра, окруженный садами, просигналил последний раз, крошечный огонек вспыхнул и погас, как единственный зуб во рту Грейс Линч, когда она на секунду приоткрыла рот, провожая его взглядом.

«Разве я мог не влюбиться в Кенди? — думал он. — Так оставаться или нет? Если останусь, что я буду тут делать?»

Дом сидра стоял темный и тихий. Гомер вспомнил, как блестит перед операцией кюретка, а потом лежит на подносе, потускневшая от крови, ожидая омовения.

«А если вернусь в Сент-Облако, там-то что делать?» — спрашивал он себя.

Сидя за новой машинкой в кабинете сестры Анджелы, д-р Кедр начал письмо Гомеру. «Никогда не забуду, как я в тот вечер поцеловал тебя. В моей жизни нет более дорогого воспоминания», — напечатал он и остановился. Нет, это посылать нельзя, он вынул лист из машинки и спрятал его между страниц «Краткой летописи» — еще один эпизод, не предназначенный для читателя.

У Давида Копперфильда в тот день поднялась температура. Когда мальчишки заснули, д-р Кедр пошел посмотреть, как малыш себя чувствует. Температура, слава Богу, спала, лоб холодный, на тощенькой шее испарина, д-р Кедр осторожно вытер ее полотенцем. Убывающий месяц светил слабо, и никто не видел, что он делает. Кедр наклонился и поцеловал Копперфильда почти так же, как тогда Гомера. Потом перешел к другой кровати и поцеловал Дымку Филдза, от него пахло сосиской с хлебом, и это подействовало на д-ра Кедра успокаивающе. Почему он ни разу больше не поцеловал Гомера, когда тот был рядом? Он переходил от кровати к кровати и чмокал спящих мальчишек, всех имен не помнил, но не пропустил никого.