Антология сатиры и юмора России XX века. Том 2. Виктор Шендерович - Виктор Анатольевич Шендерович

Рейтинг власти к тому времени сам собою ушел глубоко за ноль.

И тут, когда казалось, что все пропало (Барвиха, Завидово, Петрово-Дачное…), господь послал президенту России коммуниста Зюганова. Довольно быстро было изготовлено ужасающих размеров пугало и воткнуто посреди избирательного огорода. Пугало махало кумачом, обещало все отнять-поделить и на ночь глядя вспоминало Джугашвили.

А президент России как раз вспомнил несколько демократических словосочетаний и временно покаялся… Потом своими ногами (что особенно выделялось средствами массовой информации) подошел к пугалу вплотную и предложил народу сравнить. Сравнение получилось в пользу президента — прежде всего потому, что как мужчина он оказался значительно симпатичнее пугала.

И мы за него проголосовали. Проголосовали, разумеется, сердцем — мозги у нас для кроссвордов.

Получив от народа вотум доверия, президент России… Впрочем, это мы уже проходили.

…А теперь господь послал нашему законно избранному законно избранного по соседству Александра Григорьевича Лукашенко. Тот вообще чудо что за человек! Журналистов бьет, Гитлеру симпатизирует, обещает себя всему электорату по гроб жизни.

На время посевной отменил деятельность оппозиции.

Так что мы на Бориса Николаевича нашего молиться должны.

Господи, какой замечательный у нас президент! Ведь все могло быть гораздо, гораздо хуже!

Купи козла.

Прощание славянки

Втечение полугода после демобилизации из армии я видел один и тот же сон: из аэропорта меня отправляют обратно в часть — дослуживать почему-то ровно пять дней.

Я просыпался в холодном поту.

Но если бы армия могла видеть коллективные сны, ее кошмар был бы совершенно симметричным: ей бы снилось, что меня оставили в ее рядах.

Дело в том, что мы совершенно не подходили друг другу, и все эти пятнадцать лет я радуюсь нашей разлуке за нас обоих.

И даже если забыть про дедовщину и прочие прелести армейской жизни, благодаря которым чтение книг Шаламова и Солженицына вызывало во мне странный эффект, известный в народе под именем «дежа вю» — ощущение, что все это уже было со мной… Если даже представить, что я служил бы в некоей фантастической части, взятой целиком из альманаха «Подвиг»…

Хотя нет, лучше представим все наоборот. Представим, что генерала Граче-Макашовского призвали в консерваторию.

А что? И очень даже! Пришла с каникул Дума, приняла на свежую голову закон о всеобщей музыкальной повинности — и вот генерал впритирку с другими убогими (инженерами, сантехниками, биофизиками…) уже стоит на сборном пункте в районной музыкальной школе.

Через пару дней, дав окончательно пропахнуть друг другом, всех грузовиками свозят в консерваторию, переодевают во фрак, дают папку для нот и два часа на изучение нотной грамоты. Потом приходит тромбон со второго пульта со списком, тычет указкой в партитуру и спрашивает: это какая нота, уроды? Ответившие неправильно сразу идут драить очко в консерваторском сортире.

Ночью все учат устройство клавиатуры — и не дай бог генералу перепутать бемоль с диезом или не сыграть Шопена, пока спичка горит: заставят приподнять рояль и так стоять, а откажется — прищемят пальцы крышкой (так уж у них, у музыкантов, с древности заведено), а будет кричать — пойдет после отбоя вместо сна учить наизусть Губайдуллину, а в шесть утра — подъем и сразу полчаса хроматической гаммы на скрипке. Не возьмет генерал первую позицию раз, промахнется с недосыпу второй — пятикурсники струнного отделения отведут его в кабинет сольфеджио и там изметелят.

И напрасно будет он умолять их и объяснять, что не дал ему бог слуха и тонких пальцев, — ему на это только скажут: ага! значит, ты, сука, будешь в штабе задницу про-сиживать, а на скрипке за тебя играть Ойстрах будет? Два часа, гаденыш, и чтоб была первая позиция, как на картинке! Время пошло.

И уж отныне он будет крайним в оркестре. И из сортира не вылезет, и «на тумбочке» под портретом Чайковского простоит три ночи подряд в шестой балетной позиции, а балетки у него будут для смеху на два размера меньше, чем ноги. А на четвертую ночь вместе с другими молодыми музыкантами будет он до рассвета покачивать кровать дембеля Спивакова и изображать ему стук колес, чтобы дембелю снилось, что он едет на фестиваль в Кольмар… А днем генерал Граче-Макашовский будет переписывать всему оркестру партитуры, и от недосыпу потеряет сознание, и его отведут в санчасть, и местный коновал в чине хормейстера заглянет ему в глазное дно и пропишет три раза в день бельканто стоя на четвереньках.

А когда генерал пожалуется на невыносимые условия музыкальной службы по команде министру культуры Сидорову, письмо до Сидорова не дойдет, а дойдет до начальника консерватории, и ночью, придя из увольнительной, «Виртуозы Москвы» снова изметелят его и сбросят в оркестровую яму.

А в столовой его порцию будут подчистую съедать духовые, и к зиме голод усилится невыносимо, и однажды в кармане фрака у него найдут ворованный сахар и опять отметелят в кабинете сольфеджио…

Достаточно — или рассказывать еще? Достаточно? А не рассказывать, как он пытался бежать из расположения консерватории, прихватив с собой две флейты и горсть клавиш, чтобы продать их и поесть по-человечески? Как его поймали, и снова били, и дали восемь лет за нарушение присяги, данной Отечеству, которое позарез нуждается в укреплении музыкальной культуры?.. Не надо? Хорошо, не буду.

Только один вопрос.

Товарищи генералы! Я еще не убедил вас в необходимости альтернативной службы?

Подстава, шиза и непонятки

Недавно в вагоне метро я увидел рекламу. Она была наклеена прямо поверх схемы линий метрополитена, что показалось мне очень верным решением с точки зрения рекламного дела.

Ибо прочтет ли кто-нибудь, чего наклеено над вагонными окнами, это еще бабушка надвое сказала, а тут на моих глазах несколько бедолаг-пассажиров, подошедших уточнить свой маршрут под землей, бормоча проклятия, вчитывались в проклятый листок…

Прочел листок и я. Если бы оттуда мне сообщили, что «Краш» — это мой цвет, или призвали пользоваться тампаксом, в этом, пожалуй, не было бы никакого парадокса, а только легкое хамство.

Но схема метрополитена была заклеена рекламным проспектом Института международного права.

Реклама Института права путем явного правонарушения… как сказал бы ослик Иа-Иа, — это было душераздирающее зрелище. Но услужливая память тут же начала подкидывать впечатления былого, и частный случай легко вписался в общую картину жизни, где, по Гоголю, все не то, чем кажется.

…Я не знаю, где он и кто он сейчас, этот человек, но в начале восьмидесятых он был заместителем главного редактора