Кто умирает? - Стивен Левин

Именно эта жизнь без следа, это постоянное умирание для всего происходящего, позволяет нам каждый вечер отходить ко сну с той бесстрастностью и полнотой, которую Дает осознание, что делать больше нечего и ничто не осталось недоделанным. Возможно, нечто подобное имел в виду Судзуки роси, когда он сказал: «Даже если солнце взошло на западе, у бодхисаттвы, мудрого существа, которое служит нам всем, есть только один путь».

Великий японский поэт Басе писал: «С древних времен существует обычай оставлять после себя стихотворение смерти, и, возможно, я тоже должен написать такое стихотворение. Но каждое мгновение жизни является последним, каждое стихотворение – стихотворением смерти! Зачем, в таком случае, мне писать еще одно? В этот мой последний час у меня нет стихотворения». Когда мастер Такуан умирал, его ученики попросили его написать стихотворение смерти, но он отказался. Они настаивали, и тогда он написал один иероглиф «сон» и отошел.

Когда мы слышим подобные истории, мы боимся, что такое глубокое осознание, такая открытость в процессе смерти недоступны нам. Однако я не раз убеждался, что это не так. Смерть часто позволяет нам проявить лучшее, что в нас есть. Для многих жизнь, прожитая в стремлении к истине, оказывается не напрасной.

Однажды мне позвонила женщина, которая спросила: «Правда, что вы помогаете людям умирать сознательно?»

Через несколько дней Пам приехала, чтобы встретиться с нами. По ее словам, она чувствовала, что пришло время уходить глубже, поскольку ее меланома быстро прогрессировала. Она работала с болезнью уже несколько лет, но теперь, казалось, ей стало хуже. Она сказала, что занималась медитацией самостоятельно, но поскольку теперь ей казалось, что она умирает, она хотела работать с нами. Она сказала, что желает использовать смерть как средство для достижения спокойствия, которого ей недоставало. Казалось, она могла найти свой путь, занимаясь раскрытием сердца, и поэтому мы порекомендовали ей Иисусову молитву: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя».

Постепенно в молитве ее сердце начало смягчаться. Через несколько дней она легла в больницу на небольшую операцию мочевого пузыря, в ходе которой ей должны были удалить опухоль, причинявшую немало хлопот. Раньше она подвергалась такой же операции, но тогда она чувствовала себя в больнице очень неуютно. Теперь же ее сердце было таким полным, что она воспринимала все очень легко и сказала, что больница напоминает ей храм. Переживания в теле напоминали ей о том, что нужно присутствовать. Но мысли об опасности, то и дело возникавшие в уме, прерывали ее медитацию.

– Ум продолжает вмешиваться в мое сердце, – сказала она.

– Неужели у вас внутри живут эти двое? В чем различие между ними? – спросил я.

– Двое существуют только тогда, когда я отождествляюсь со страхом в уме, – ответила она.

Она продолжала работать, и постепенно ее ум успокоился. В конце концов он стал полностью послушен сердцу. «Ничто не отделено от Бога, кроме того, что мы считаем отделенным», – сказала Пам.

В течение месяцев мы работали над процессом нашего развития, и она иногда чувствовала, как в ее немощной груди бьется священное сердце Иисуса. Рассказывая своим четверым детям о процессе, через который она проходит, она продолжала следовать указаниям доктора, не заботясь, как раньше, о том, чтобы лечение было «эффективным». Она сказала, что оно было эффективным в той мере, в которой она уделяла внимание происходящим изменениям и замечала, как ум цепляется за возможность исцеления тела. Иногда, когда она чувствовала себя лучше, она говорила, что ее ум автоматически порождает сценарии ее исцеления, которое, как ей казалось, вот-вот должно было случиться по милости Христа.

Но она поддерживала свою открытость, свое «Я не знаю», и позволяла таким мыслям свободно парить в теплоте и терпимости сердца. Она просто продолжала открываться единству, которое включало в себя жизнь и смерть. Когда у нее возникал страх, она встречала его со смирением и готовностью, дававшими простор для дальнейшего роста. В ней практически не осталось сопротивления.

Через несколько месяцев после нашей первой встречи, Пам посетила наш пятисуточный семинар, который мы проводили в Санта-Круз, Калифорния, в восьмидесяти милях от ее дома. Через полтора дня жизни на семинаре она начала ощущать сильную головную боль. Она постепенно теряла дар речи. Однажды, по ее словам, она проснулась и, начав говорить, обнаружила, что ее слова подобны «смеси букв, брошенных в воздух». «Как это здорово! – сказала она впоследствии. – Я долго была юристом, „глашатаем правды“, как они выражались, а теперь мои слова вообще не имеют смысла. А разговоры о милости Христа! Как хорошо, что я больше не могу об этом говорить. Слова мне больше не понадобятся», – и она от души рассмеялась.

Когда боль в голове начала усиливаться, она легла у себя в комнате и, казалось, вошла в легкую кому. Вокруг нее собрались несколько друзей, но никто не мог ей помочь. Лежа на кровати, она корчилась и стонала, и даже болеутоляющее средство, которое ей дали, не помогало. Ей было очень плохо, во рту пересохло, капли пота высыпали на лбу, все тело сотрясалось от невыносимой боли.

Сидя рядом с ее кроватью, я почувствовал, что молюсь о том, чтобы она была освобождена от этих адских болей, от которых, казалось, сжимается все ее тело. Однако боль продолжалась, и все в комнате должны были отдаться ее интенсивности. Вскоре я вернулся, чтобы проводить занятия в группе вечером, но скоро меня вызвали и сказали: «Пам, кажется, очень плохо. Возможно, она умирает. Вам лучше быть с ней». Когда я вошел в комнату, я почувствовал то, чего не замечал раньше. Я стал на колени возле ее кровати и неожиданно для себя произнес: «Пам, здесь Христос». Внезапно выражение ее лица изменилось, и тяжесть, казалось, покинула ее. Она вошла в то, что можно было назвать чистым экстазом, который в течение нескольких следующих часов был таким сильным, что никто не мог находиться рядом с ней, не чувствуя при этом прилива радости. Казалось, все ее тело излучало сострадание и трансцендентную любовь. Люди выходили из комнаты со словами: «Мне неловко признаться, как высоко я заходил, находясь рядом с ней. Я должен грустить, потому что хорошо знаю, чем это кончится, но почему-то я чувствую себя восхитительно».

Через несколько часов Пам снова ушла в кому, но по-прежнему была исполнена радости и спокойствия. Пришел врач и собирался дать ей еще обезболивающего, но она выглядела настолько целостной в своем безмолвии, что он решил не возмущать ее равновесия. Это напомнило мне о враче, который год назад пришел к одной больной, с которой мы тогда работали. Ей как раз удалось смягчить сопротивление и открыться страданию. «Я пришел, чтобы помочь ей, – сказал он, – но теперь понимаю, что должен учиться у нее».

Одна знакомая Пам, боясь, что она умирает, позвонила ее родственникам и попросила, чтобы ее забрали домой. Через несколько часов ее бывший муж вошел в комнату, ожидая всего, чего угодно, от людей, которых называл «смертниками». Его бывшую жену окружали несколько человек, лица которых лучились энергией, и каждый входящий в комнату сразу чувствовал это. Он сел рядом с ней, не в состоянии сказать и слова, и думал, должно быть, только о том, чтобы поскорее забрать ее из этого странного окружения. Но в комнате был такой покой, такая тишина! Не было никаких проблем, ничто не имело значения. Она просто умирала. Через час мы шли с ним по улице, и он говорил: «Знаете ли, прошло пять лет с тех пор, как я отошел от пути. Я потерял Бога. Но после того, что я увидел здесь, я, кажется, начинаю понимать, что это все значит».

Вскоре после этого прибыли ее дети и сели возле кровати так же, как и все остальные. Это было частью бесценного процесса, в котором всем нам довелось участвовать. Тринадцатилетним близнецам было намного тяжелее принять его, чем старшим дочерям. Близнецы с самого начала не могли примириться с болезнью матери, но теперь это стало возможным. Никто в комнате не навязывал себе страдание, и никто не отталкивал его. Грусть была уместной, смущение тоже. Они могли делать все, что хотели. Им не нужно было притворяться святыми. Им не нужно было быть такими, как все. И вскоре они тоже стали частью этой мандалы любви и принятия, образовавшейся вокруг Пам, которая спокойно лежала на кровати.

Ее семья решила, что это лучшее место для нее и для них то же. Им отвели комнату, где они могли разместиться на несколько дней, чтобы проводить Пам, которая вот-вот должна была отправиться в новое путешествие сознания.

Прошло еще два дня, в течение которых Пам находилась в состоянии, напоминающем кому. Ее комната была заполнена тихой радостью и чувством совершенства вещей. Но семинар должен был закончиться через несколько дней, и было непонятно, умрет ли она к тому времени или нет. Поэтому вечером, когда все отправились ужинать, я сел возле нее и сказал: «Сегодня четверг, сейчас вечер, мой друг. Семинар заканчивается завтра. Мне кажется, что если ты собираешься умереть, то сегодня самое время сделать это, потому что завтра бродячий цирк уедет из города». Вскоре после этого она вышла из комы и начала говорить. Она сказала, что чувствует себя хорошо, «действительно довольно легко», и что боли нет совсем. Склоняясь над ней как специалист, я подумал о том, что, возможно, у нее остались незаконченные дела, и спросил: