Голгофа XX века. Том 1 - Борис Сопельняк

О нравах «нутрянки», о том, как подследственных били, пытали и истязали, почти ничего не известно: следователи об этом, как вы понимаете, не писали, а то, что их жертвы говорили на суде, во внимание, как правило, не принималось. Но один голос до нас дошел — это голос известной террористки Марии Спиридоновой. Напомню, что царское правительство приговорило ее к повешению, но заменило смертную казнь вечной каторгой на Акатуе. После революции Спиридонова — вдохновитель лево-эсеровского мятежа и убийства германского посла Мирбаха. Одиннадцать лет просидела она при царе, а потом десять лет в тюрьме и двенадцать в ссылке — при Ленине-Сталине.

В сентябре 1937-го Мария Спиридонова, которой уже было за пятьдесят, попала в «нутрянку». Вот что она написала собственной рукой через два месяца.

«Надо отдать справедливость и тюремно-царскому режиму, и советской тюрьме… Все годы долголетних заключений я была неприкосновенна и мое личное достоинство в особо больных точках не задевалось никогда. Старые большевики щадили меня, принимались меры, чтобы ни тени измывательства не было мне причинено.

1937 год принес именно в этом отношении полную перемену, и поэтому бывали дни, когда меня обыскивали по 10 раз в один день. Чтобы избавиться от щупанья, я орала во все горло, вырывалась и сопротивлялась, а надзиратель зажимал мне потной рукой рот, другой рукой притискивал к надзирательнице, которая щупала меня и мои трусы. Чтобы избавиться от этого безобразия и ряда других, мне пришлось голодать. От этой голодовки я чуть не умерла».

Цинга, ишиас, начинающаяся слепота — вот неполный перечень болезней, которыми страдала Спиридонова. Но она держалась. Держалась, сколько могла. И только бумаге доверяла свою неуемную боль.

«Я всегда думаю о психологии целых тысяч людей — технических исполнителей, палачей, расстрельщиков, о тех, кто провожает на смерть осужденных, о взводе, стреляющем в полутьме ночи в связанного, обезоруженного, обезумевшего человека.

Самое страшное, что есть в тюремном заключении, — это превращение человека в вещь… Применение 25 или 10 лет изоляции в моих глазах равноценно смертной казни, причем последнюю лично для себя считаю более гуманной мерой. Проявите на этот раз гуманность и убейте сразу».

11 сентября 1941 года «гуманность» была проявлена, и по приговору Военной коллегии Мария Спиридонова была расстреляна… Расстреляна, но не так, совсем не так, как она воображала. Не было «взвода», не было «полутьмы ночи», и уж, конечно, никто ее не связывал. Все было гораздо проще и примитивнее. А провожал ее на смерть один из тех, о ком пойдет речь…

Передо мной десять послужных списков (теперь их называют личными делами) сотрудников комендатуры НКВД, которые наиболее часто встречаются во всякого рода расстрельных документах.

Вот, скажем, акт, составленный 4 июля 1938 года.

«Мы, нижеподписавшиеся, старший лейтенант государственной безопасности Овчинников, лейтенант Шигалев и майор Ильин, составили настоящий акт о том, что сего числа привели в исполнение решение тройки УНКВД МО от 15 июня. На основании настоящего предписания расстреляли нижеследующих осужденных…»

Далее следует список из двадцати двух человек.

На этом трудовой день Овчинникова, Шигалева и Ильина не закончился — пришлось расстрелять еще семерых. Самое поразительное, этот акт написан от руки, крупным, четким почерком — следовательно, руки у палачей после столь тяжкой работы не дрожали, и подписи они ставили размашистые, уверенные.

Братья Шигалевы — одни из самых известных палачей сталинской эпохи. Старший, Василий, получив в родном Киржаче четырехклассное образование, учился на сапожника, вступил в Красную гвардию, был пулеметчиком, а потом вдруг стал надзирателем печально известной Внутренней тюрьмы. Прослужив некоторое время в комендатуре НКВД, в 1937-м Василий получает должность сотрудника для особых поручений — это был еще один способ зашифровывать палачей. Со временем он стал Почетным чекистом, кавалером нескольких боевых орденов и, само собой, членом ВКП(б).

Известен Василий еще и тем, что он был единственным из исполнителей, который «удостоился» доноса от своих коллег. Чем он им насолил, трудно сказать, но в его личном деле есть рапорт на имя заместителя народного комиссара внутренних дел Фриновского, в котором сообщается, что «сотрудник для особых поручений Шигалев Василий Иванович имел близкое знакомство с врагом народа Булановым, часто бывал у него на квартире». В 1938-м такого рапорта было достаточно, чтобы попасть в руки своих сослуживцев по комендатуре, но Фриновский, видимо, решил, что разбрасываться такими кадрами не стоит, и оставил рапорт без последствий.

Судя по всему, эта история кое-чему научила Василия Шигалева, и он, безукоризненно выполняя свои прямые обязанности, за что вскоре получил орден «Знак Почета», старался нигде не засвечиваться: в архивах не сохранилось ни одной бумажки за его подписью.

А вот его брат Иван действовал менее осторожно. То ли сказывалось трехклассное образование, то ли то, что он некоторое время работал продавцом и привык быть на виду, но, отслужив в армии, он идет по стопам старшего брата: надзиратель во Внутренней тюрьме, затем — вахтер, начальник бюро пропусков и, наконец, сотрудник для особых поручений. Он быстро догоняет брата по количеству расстрелов, а по количеству наград даже обгоняет: став подполковником, он получает орден Ленина и, что самое странное, медаль «За оборону Москвы», хотя не убил ни одного немца. Зато своих соотечественников… С одним расстрельным актом вы уже знакомы, а ведь их были десятки, если не сотни.

А вот еще один любопытный документ. Как известно, в те, да и совсем недавние годы партийной учебой была охвачена вся страна. Историю ВКП(б), а потом КПСС изучали рабочие и колхозники, учителя и врачи, маршалы и солдаты. Стояли в этом ряду и палачи. Разрядив последний патрон, они брали в руки тетради и шли в ленинскую комнату, чтобы обсудить и одобрить очередное решение ЦК или законспектировать тезисы основополагающей речи Сталина. Руководил этой учебой Иван Шигалев: он был партгрупоргом и занимался агитмассовой работой.

Старался Иван, надрывался Василий — уж очень хотелось, чтобы заметило и отметило начальство, чтобы побыстрее присвоили очередное звание и представили к ордену. Шигалевы стали известны, в определенных кругах их даже уважали. Но не знали братья-палачи, что их фамилия уже увековечена, и не кем-нибудь, а самим Достоевским. Это он придумал Шигалева и «шигалевщину» как уродливое порождение социалистической идеи и описал это явление в «Бесах».

Помните, что говорит выразитель этой идеи Верховенский? «Мы провозгласим разрушение… Мы пустим пожары… Мы пустим легенды… Тут каждая шелудивая «кучка» пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут, да еще за честь благодарны останутся. Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал… Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам».

И все же, как ни известны и как ни авторитетны были братья Шигалевы, им далеко до самой кровожадной и самой знаменитой среди исполнителей фигуры. Имя этого человека произносили восторженным шепотом, ведь на его личном счету было около десяти тысяч расстрелянных. Звали этого палача — Петр Иванович Магго. Латыш по национальности, он окончил всего два класса сельской школы, батрачил у помещика, участвовал в первой мировой войне, в 1917-м вступил в партию и почти сразу стал членом карательного отряда, входившего в состав ВЧК.

Судя по всему, Магго проявил себя достаточно ярко, так как буквально через год его назначают надзирателем, а потом начальником тюрьмы, расположенной по ул. Дзержинского, 11. Там он служит до 1931 года, а затем становится сотрудником для особых поручений комендатуры ОГПУ, или, проще говоря, палачом.

Десять лет не выпускал Магго из рук нагана, а судя по свидетельству одного из ныне здравствующих исполнителей, имя которого я обещал не называть, палачи предпочитали револьверы именно этой системы. За эти годы он стал Почетным чекистом, получил несколько орденов, награжден грамотой ОГПУ и золотыми часами, а в характеристике удостоен высочайшей, хоть и закодированной похвалы: «К работе относится серьезно. По особому заданию провел много работы».

Да, работы Магго провел много. Как я уже говорил, на его личном счету около десяти тысяч загубленных душ. А ведь глядя на его фотографию, никогда этого не подумаешь. Если бы не форменная гимнастерка, его вполне можно было бы принять за сельского учителя, врача или агронома — милый старичок в старомодных, круглых очках. И так же, как учитель, каждое утро, наскоро позавтракав, он отправлялся на работу, правда, вместо указки брал в руки наган и приступал к делу. Говорят, что однажды, расстреляв десятка два приговоренных, он так вошел в раж, что заорал на стоящего рядом начальника особого отдела Попова: «А ты чего тут стоишь? Раздевайся. Немедленно! Не то пристрелю на месте!» Перепуганный особист еле отбился от «серьезно относящегося к работе» палача.