Тридцатилетняя война - Сесили Вероника Веджвуд

Но он не мог удержать Лейпциг и на следующее утро увел свое поникшее войско к Галле. Имперцы потеряли более двадцати пушек — всю артиллерию и около ста штандартов. Двенадцать тысяч человек остались лежать на испепеленной земле Брейтенфельда и на дороге в Лейпциг, семь тысяч имперцев провели ночь в шведском плену и наутро стали солдатами в шведской армии.

А что дальше? В воспаленном мозгу Тилли этот вопрос не мог не вызывать боль, когда он устраивался на ночлег на постоялом дворе на пути в Галле. Паппенгейм, сгорая от нетерпения, возмущения и злости, при первой же возможности написал Валленштейну: «Мне тяжело одному переносить эту беду. Я не вижу иного выхода, кроме как просить ваше превосходительство снова взять на себя ведение войны, послужить Господу и вере, помочь императору и отечеству»[804].

Первая схватка завязалась около двух тридцати пополудни, но только после того как «синяя темень» поглотила пыльные облака, Густав Адольф наконец понял, что выиграл битву. В его лагере царило возбуждение всю ночь, и ранним утром он еще не спал из-за звона колоколов, отобранных его солдатами у священников побежденной армии. «Весело же моим братьям!» — рассмеялся король[805].

Тринадцать лет прошло с того времени, когда началась война. Фортуна наконец улыбнулась протестантам. Со дня битвы при Брейтенфельде никто больше не боялся, что отечество захватят Габсбурги или католическая церковь. Более ста лет в Дрездене 17 сентября отмечали как День благодарения[806]. То, что не смогли сделать для себя германские князья, осуществил за них король Швеции. Битва, освободившая их страну от австрийцев, подарила ее шведам.

Определенные события приобретают особое значение не столько вследствие материальных, сколько вследствие духовных потерь и приобретений. К их числу относится и битва при Брейтенфельде. Протестантам Европы казалось, что в тот день Густав Адольф освободил Европу от страха перед католической тиранией Габсбургов, который висел над ними со времен Филиппа II. В действительности же папа и Ришелье подорвали религиозную политику Австрийского дома еще до того, как Густав Адольф ступил на германскую землю. Возле деревни Брейтенфельд он ударил не по корням, а по одной из ветвей кроны дерева Габсбургов. За неделю до этого сражения голландцы у Зеландии уничтожили испанскую флотилию, доставлявшую целую армию. Битва под Лейпцигом получила большой общественный резонанс и затмила событие в море, нанесшее гораздо более серьезный урон Австрийскому дому. Его будущее зависело от восстановления могущества Испании, и каждое поражение в Нидерландах замедляло этот процесс.

Битва у деревни Брейтенфельд больно ударила по Фердинанду, но не сломала его. Самые тяжелые испытания протестантам еще предстоят. И они обрушатся на них через три года — после поражения шведов при Нёрдлингене.

Все это, конечно, вряд ли умалит то военное и моральное значение, которое придается битве под Брейтенфельдом в истории Европы. Почти сразу же она стала символической. Незаурядная личность шведского короля, его невероятная вера в себя накладывали отпечаток исключительной значимости на все, что бы он ни делал. Так случилось и с этой великой битвой, первой победой протестантов. И она должна была войти в то, что мы по привычке называем историей, но не по тем результатам, которые были реально достигнуты, а по тем, которые таковыми посчитали хронисты. Династия Габсбургов потерпела сокрушительное поражение, последний крестовый поход провалился.

Спустя два столетия, уже в либеральном XIX веке, на бывшем поле битвы появился монумент с многозначительной надписью: «Свобода веры для всего мира». Он стоит до сих пор, у незаметной проселочной дороги, в тени деревьев. За три сотни лет безмятежный ландшафт стер все следы кровавого сражения, сохранилось лишь это духовное завещание для новой Германии. «Свобода веры для всего мира» — позабытый призыв эпохи, позабытой людьми, привыкшими верить в то, что им говорят[807].

5

Остатки имперской армии разделились, чтобы сдержать расползание интервенции. Тилли отошел на юг к Нёрдлингену, в Верхний Пфальц, Паппенгейм направился к Везеру, с тем чтобы заблокировать продвижение вспомогательной армии шведского короля по северному побережью. Казна лиги была утеряна во время отступления, оставались лишь скудные имперские денежные ресурсы.

Вся Европа ожидала, что Густав Адольф пойдет на Вену. На этом настаивал и Иоганн Георг. Еще до сражения они договорились, что в случае победы курфюрст возьмет на себя Центральную Германию, а король вторгнется в Богемию. После битвы Густав Адольф изменил схему, и причина была проста и очевидна. Он не доверял Иоганну Георгу. Могло так случиться, что его союзник вступит в согласие с врагами, и ему придется либо заключать вынужденный мир, либо пробиваться обратно к побережью. Если же король заставит курфюрста вторгнуться в земли Габсбургов, то у него будет меньше шансов на то, чтобы примириться с оскорбленным императором, и если даже у Иоганна Георга это получится, то в руках Густава Адольфа все равно будут оставаться Центральная и Северная Германия со всеми дорогами, ведущими к побережью. Помимо умозрительных, хотя и здравых опасений у Густава Адольфа имелась и более осязаемая мотивация. Валленштейн предложил сдать Прагу[808]. Густав Адольф не возражал против такого хладнокровного предательства, но прекрасно понимал, что Валленштейн никогда и ничего не делает в ущерб собственным интересам. Он сдаст Прагу и воспользуется наступлением шведского короля для того, чтобы надавить на имперское правительство, вернуть себе командование войсками и, захватив все ресурсы, двинуться на шведскую армию.

Вынужденный альянс Густава Адольфа и Иоганна Георга начал давать сбои. Курфюрсту шведский король был нужен для того, чтобы вразумить Фердинанда. Король же с его помощью хотел подчинить Германию. Его национальный эгоизм и стремление завладеть германскими северными водными путями перемешались со страстным желанием отстоять права протестантов. Густав Адольф с полным основанием не верил в то, что Иоганн Георг, да и все германские князья способны защитить протестантов, и, соответственно, считал, как и многие его современники, что вправе взять на себя роль арбитра Германии.

Курфюрст не мог возражать против нового плана дальнейших действий: постыдное бегство его войска с поля боя у Брейтенфельда лишило Иоганна Георга возможности разговаривать с королем на равных. Саксонцы повели себя позорно, и он сам был отчасти виноват в том, что произошло. Не могли ничего поправить ни запоздалая демонстрация негодования, ни угрозы повесить трусов. Ему пришлось бы сначала повесить самого себя, как едко и насмешливо сказал один английский волонтер[809].

Иоганну Георгу оставалось лишь повиноваться, и в первых числах октября 1631 года саксонские войска под командованием Арнима перешли границу Силезии, как бы искупая свою вину перед собратьями. 25 октября они уже миновали границу Богемии. 10 ноября Валленштейн покинул Прагу, а 15-го Арним занял город от имени курфюрста. И из сотен укромных мест выбирались доселе хранившие молчание протестанты, чтобы его приветствовать[810].

Тем временем король Швеции продвигался на запад, в самое сердце Германии, по Пфаффенгассе, «аллее святых отцов», еще не затронутым войной землям католических епископств. 2 октября он вошел в Эрфурт. 14 октября шведы уже были в Вюрцбурге, взяв его после четырех дней штурма. Здесь впервые раздавались крики возмездия, когда шведские солдаты расправлялись с гарнизоном. Горожан и беженцев из ближайших деревень они не трогали, и порядок был восстановлен намного быстрее, чем во Франкфурте-на-Одере. Тем не менее не обошлось без традиционных грабежей, и сам король затребовал выкуп в размере восьмидесяти тысяч талеров[811].

Во Франкфурте-на-Майне католические князья собрались, чтобы обсудить «Эдикт о реституции», но протестантские курфюрсты в этой встрече участвовать отказались. Ранним утром 14 октября епископ Вюрцбурга разбудил город известием о том, что он бежал от шведов, и делегаты в тот же день позорно разъехались[812]. 11 ноября Густав Адольф занял Ханау, 23 ноября — Ашаффенбург, а 27 ноября вошел во Франкфурт-на-Майне, конституционалистский центр Священной Римской империи. Сюда он и вызвал канцлера Акселя Оксеншерну управлять завоеванными землями.

Густав Адольф приближался к стране, уже более десяти лет оккупированной испанскими гарнизонами, но он боялся короля Испании еще меньше, чем императора. В Хёхсте к нему присоединился с подкреплениями ландграф Вильгельм Гессен-Кассельский, вместе они форсировали Рейн и двинулись к Гейдельбергу. Но уже близилась зима, везде стояли сильные гарнизоны, и Густав Адольф повернул обратно, предоставив своему союзнику, молодому герцогу Бернхарду Саксен-Веймарскому сделать себе имя взятием Мангейма. Сам же за пять дней до Рождества овладел Майнцем. Курфюрст бежал, а испанский гарнизон сдался, спасовав перед превосходящими силами короля.