Кандалы - Скиталец

— Устроили безлюдье! — усмехнулся Кирилл. — Да и все мы рвемся отсюда, из этого гнилого болота, стремимся к широким горизонтам!..

— Насчет безлюдья — пожалуй, неверно! — Ильин покачал кудрями. — Народ наш — богатырский народ. Только не время теперь для богатырей… Говорят, что их не стало, а я и сейчас их вижу в народной толпе: вот хотя бы в хоре Тараса, — обратился он к Вуколу, — вы знаете Волкова, Глазунова, Дудинцева, Железова? Ведь это же богатыри! При других условиях знаменитостями были бы! А Филадельфов? А тот человечек, который вставочку в мою речь сделал и за это в Сибирь пошел, а «вставочкой» своей всех нас наизнанку вывернул? Разве это безлюдье? Да я забыть не могу Филадельфова и этого преземистого человечка! Да и ваш покорнейший слуга больших бы дел натворил в другой стране или в другое время! Вот рассказал вам до смешного нелепую жизнь, от протодьяконства до коммунизма, от зажигательных речей — в Италию… метание какое-то!

— Почему? — спросил Кирилл.

— А потому, что время такое! Герои, богатыри, таланты, гении — они есть всегда, но не всегда нужны бывают. Незаметная и ранняя гибель — вот их участь теперь. Еще хорошо, если за какую-нибудь «вставочку» в Сибирь идут, но бывает хуже: жалкий конец Филадельфова! Или еще хуже — талантливые пьяницы, безверие, неверие в себя, лишние люди и прочее! Но не всегда же, не вечно же в нашем государстве будет тянуться безвременье! Сильные люди все-таки существуют в природе и будут существовать, а признак их в том, что никогда они не сидят сложа руки, не опускают их! Они — всегда борцы, всегда верят и не теряют веры своей. В эпоху, подобную нашей, они гибнут, но самой гибелью своей, которая у них всегда активна, приближают нас к концу безвременья и пришествию новой эпохи, когда на разрыв, до зарезу нужны будут богатыри, герои, таланты и гении! Вот к этому времени и нужно готовить если не себя, то других, чтобы грядущее время великой борьбы, которая исторически неизбежна, встретить вооруженными умственно и морально. Вы все — моложе меня: идите учитесь, запасайтесь знанием, которое одно дает веру и уверенность в победе! Это ничего, что я еду в Милан, а вы, скажем, в Петербург! Все мы в свое время встретимся: певцы, поэты, музыканты, писатели, инженеры, техники, слесаря, рабочие и землеробы! Разными путями жизнь приведет нас всех и нашу страну к одному, к победе! В этом — вера моя!

По уходе Ильина Кирилл и Вукол молча посмотрели друг другу в глаза.

— Незаурядный человек, но — тургеневский тип!.. Когда говорит — зажигает других, загорается сам и в то же время мало верит в себя!..

— Да! — подтвердил Вукол, — он может кончить на чужих для него баррикадах!

Вукол жил в мезонине высокого дома над Волгой: в итальянское окно чердачной комнаты видна была широко разливавшаяся весенняя Волга и лесистое Заволжье.

Когда искал комнату, заинтересовался билетиком именно на этом окне. Во дворе был густой палисадник, откуда вышел коренастый старик в старинном кафтане, с длинной окладистой бородой и огромным ключом в руке: что-то оперное или из олеографии «Дорогой гость» вообразилось Вуколу. Старик провел его в мезонин и оказался хозяином небольшой квартиры; мезонин он сдавал. Позвал свою дочь, девушку лет двадцати пяти, дородную, круглолицую, в русском стиле, под стать отцу: в русском наряде с расшитыми красной вышивкой белыми широкими рукавами. Звали ее странным именем: Феозва.

Придя домой, Вукол хотел по обыкновению взяться за скрипку, но вспомнил, что накануне забыл инструмент у Листратовых. Тогда он снял с книжной полки первую попавшуюся книгу и погрузился в чтение.

В дверь тихо и нежно постучали пальчики Феозвы: он привык к этой ее манере стучать. В полуоткрытую дверь показалось ее круглое лицо.

— Борец к вам пришел.

— Кто?

— Борец. Так и сказал, второй уж раз приходит. Здоровый такой!

Не успела Феозва скрыться, как дверь опять отворилась — на этот раз широко, и в низенькую дверь мезонина с трудом влез Иван Челяк, увеличенный в объеме, как бы показавшийся в увеличительном стекле.

Он был, как и прежде, в синем молодецком кафтане, туго облегавшем его атлетическую фигуру.

— Не ожидал? — спросил он, входя.

Они обнялись, причем Вукол почувствовал, что при желании старый товарищ мог бы не только ему сломать ребра, но и медведя задушить.

— Эк тебя разнесло! Откуда?

— Не видал разве афишу? Из Москвы с цирком приехал, турне совершаем!

— Вот как! Я вообще как-то в цирке не бываю!

— Напрасно! Столичную школу атлетики посмотреть не мешает! И меня посмотри, за этим и пришел, позвать тебя на спектакль: в первоклассной борьбе выступаю, рельсу буду гнуть и прочие штуки показывать! Для меня это экзамен: если мирового чемпиона получу — обеспечена поездка в Париж!

— У нас тут один в Италию едет, а ты — в Париж? Но неужели все-таки можешь рельсы гнуть? Я думаю, фокус это?

— Никакой не фокус! Можешь убедиться! Вместе сходим на базар купить рельсу и отошлем в цирк!

— Ну, брат, и деятельность у тебя!

— Деятельность хорошая! Да ты послушай, братишка, про мою-то жизнь, что со мной было-то!

Иван осторожно сел на заскрипевший стул и распахнул поддевку. На нем была алая гарусная рубаха, облегавшая богатырскую грудь, широкие шаровары и высокие сапоги. Волосы цвета спелой ржи коротко острижены, на верхней губе пробивался первый пух мягких золотых усов, большое лицо округлилось, голубые глаза светились добродушной усмешкой. Силищей веяло от его могучей, рослой фигуры.

— Ты, конечно, знаешь, как из-за кулачного боя с отцом отношения у нас испортились: он и теперь не верит в мои атлетические таланты, а между тем я в атлетической школе у нашего великого маэстро Карагача первым и любимым учеником числюсь… В атлетическом искусстве, братишка, тоже, кроме здоровья, ум и талант требуются, память и находчивость, мужество характера и даже психология! Все это постоянным упражнением и прилежанием развивать нужно, все равно ведь, как вот и ты свой музыкальный талант развиваешь изо дня в день! Без труда-то и при таланте ничего путного не достигнешь! Увидали они меня тогда на пристани, потрогали пальцами кости мои, как музыкант струны трогает или хороший хирург насквозь видит человека, — слышу, говорят: «На такие кости много можно мускулов намотать!» А кости у меня, сам видишь, как у мамонта. Больше ничего не сказали, не любят такие люди лишних слов. Оказывается, что и наматывать много-то не пришлось — природная у меня сила, от костей каменных. Искусственно-то развитая сила только постоянным упражнением держится: как перестал тренироваться, так и силы нет. Он и перешел со мной почти что сразу на технику: и что ты думаешь, братишка? Будто бы передал он мне излишек своей силы, будто тяготила она его и перешла ко мне! Взаймы дал на сбережение! И чем больше я теперь изучаю его технические приемы, тем больше убеждаюсь, что не только в силе тут дело: любого силача можно поймать на такой прием, что никакая сила уже не спасет его, но ежели кто овладеет ловкостью приемов — изо всякого положения вывернется, особливо ежели он и силен все-таки!.. Это, братишка, очень даже поучительно!.. И не только для отдельных людей, но и для человеческих наций! Недаром теперь все народы, государства и правители государств атлетике придают важнейшее значение! Как же! Зря, что ли, устраивают всемирные состязания атлетов и боксеров при стечении десятков тысяч зрителей! И премии какие платят! А какие овации победителям! Знаменитостями делаются! Всемирно известные имена! Чемпион мира — это, братишка, для народной массы поважнее, чем знаменитый музыкант, художник или писатель! Тут задето национальное самолюбие! Здоровый, сильный, выносливый человек нацию свою прославляет: чем больше таких на фабриках, заводах и в шахтах, а особливо в армии — тем сильнее государство, выносливее весь народ. Теперь, братишка, ставка идет на выносливость! И ежели, скажем, в предстоящем столетии будут войны или революции — то это великие войны и великие революции будут! Победят те государства, нации и классы, которые не изнежены, не развращены, не расхлябаны, победят здоровые люди здоровых классов, со здоровыми нервами, душой, мозгом и со здоровым костяком — натренированные на выносливость! Одним словом — победят бедные люди, как сказано где-то у поэта Гейне, потому что правы они, бедные-то классы!

Иван говорил, облокотясь на спинку стула, взмахивая белесыми бровями, но без жестов, самоуверенно и даже как бы поучая товарища. Вукол усмехнулся.

— Что-то ты уж очень витиевато говоришь, как будто и не свои слова — должно быть, от учителя слышал или вычитал где?

Иван рассмеялся.

— От такого бывалого человека, как учитель мой, конечно, много кое-чего узнал, только он ведь очень кратко выражается. Книги читать тоже не мастер я: образование мое, сам знаешь, — сельская школа. А все-таки, представь себе — самообразованием занимаюсь, так же, впрочем, как и ты, с той разницей, что ты-то, видать, книги читаешь, а я — по неграмотности — сам себе нанимаю чтецов! Ей-богу! Ни одной книги в руки не брал — все на слух! И такая память у меня развилась, как вообще у малограмотных — все помню: прочитали мне всех наших и заграничных классиков и объяснили их — вроде как в Сорбонне лекции прослушал!.. Даже по французскому языку мало-мало смекаю — на всякий случай пригодится. А обучала меня французской грамоте барышня одна — из наших же цирковых, заграничного происхождения. Тогда же на пристани была, когда маэстро Карагач и англичанин Строк завербовали меня в школу эту. Ну, прямо тебе сказать — по простоте моей втрескался я в нее, в барышню эту, сразу, а она меня деревенским парнем и посейчас считает, смеется, свысока на меня глядит, но вместе с тем и поддразнивает. Тешится мною вот уж, кажется, три года! Я за это время вырос во всех отношениях и успехи быстрые оказал; другой и в десять лет того не достигнет, чего я достиг: приглашен на всемирное турне, начинаем с родного нашего города! Я уж и в Кандалы съездил — с отцом-матерью повидаться, в училищу нашу сельскую заходил, где мы с тобой вместе учились, а знакомство с кулачного боя началось — помнишь? Ведь и там ребята не успех в книжном ученье, а физическую силу на первый план ставили, и не столько силу, сколько мужество в перенесении страданий — спартанскую выносливость нашу.