Письма к Вере - Владимир Владимирович Набоков

Вообще, моя мурочка, пора тебе собираться ко мне. Подала ль ты прошение в консульстве? Почему бы тебе не приехать немножко раньше, скажем двадцать пятого? Жду письма из Рокбрюн: это, говорят, дивное и очень тихое место; говорят некоторые, что лучше в пансионе, чем на своих харчах, а другие советуют пожить сначала в пансионе, с тем чтобы посмотреть кругом и найти хижину типа вильсоновой.

На днях передам Lucy матерьял на десять фельетонов (о Лондоне). Я сейчас немножко отошел, но вчера очень сердился – и до сих пор не понимаю, в чем дело: пожалуйста, объясни. Мне казалось, что все очень хорошо. Перечти мои письма.

Послал тебе сегодня N.<ouvelle> R.<evue> F.<rançaise>. Послал Галлимару advance сору «Despair» (т. е. готовую книжку, но в bras de chemise – в буро-бумажной обложке), так как выяснилось (а я на него здорово насел), что данный им в свое время type-script… затерялся! Действую я также через их чтеца (Fernandez).

По утрам, когда купаюсь, кот (Зин-Зин) сидит на мраморном краю ванны, уткнувшись носом в трубу отопления, а ночью то он, то другой (Николай) бросаются всей тяжестью тела об мою дверь, стараясь ее отпахнуть, так что такое впечатление, что к тебе ломится нетерпеливый и хамоватый человек.

I love you, my darling. Я тут встречаю две породы дам: тех, которые мне цитируют выдержки из моих книг, и тех, которые разбирают вопрос, зеленые ли или желтые у меня глаза. Я набрал очень много хорошего и симпатичного за эти полтора месяца, но и несколько ушат пошлости вдобавок. Чем больше знаю И.<лью> И.<сидоровича> и В.<ладимира> М.<ихайловича>, тем больше люблю их.

Душка моя, come soon! I can’t live without you anymore. И маленький мой, маленький мой… Как это чудно – насчет «улыбаешься»!

Привет Анюте – которая мне не пишет никогда.

Любовь моя!..

182. 14 марта 1937 г.

Париж – Берлин, Несторштрассе, 22

Завтра напишу длинное.

Любовь моя,

какое это очарование в темном пальтеце, и у тебя улыбка хорошая, счастье мое бесценное. Новостей особенных нет, пишу мою штуку. «Музыка» сдана «Кандиду». «Despair» передан (кроме Галлим.<ара>) еще в одно – Эргазино – издательство. Я сейчас тороплюсь, потому что сегодня воскресение и хочу, чтобы открытка ушла до часу. Радость моя, come soon, come soon! Кажется, окончательно едем в Rocquebrune. Все советуют ехать прямо через Страстбург <sic>. Подумай об этом! Узнай о билете! Непременно нужно купить tub, хотя бы маленький для маленького. Вчера был на пьесе Алданова avec les Кокошкин. Душенька моя, то, что ты пишешь об Италии и Аббации, – совершенно, увы, невозможно. Одна поездка что стоит, да и я должен быть близко к столицам. На днях передам своими словами Люсе десять поручений или около того. Все хорошо, жду тебя поскорее. В Р.<окебрюн> нужно ехать через Ментону. Иду к Черной – тоже по поводу пансиона. Вдова Саши Черн.<ого>

I love you, my own.

Бедный Замятин! Был на выносе тела.

183. 15 марта 1937 г.

Париж, авеню де Версаль, 130 – Берлин, Несторштрассе, 22

Му love, my darling,

you make me anxious and cross, – что это за фраза о том, «стоит ли мне ехать до твоего возвращения из Лондона?». Так как (если вообще поеду, – ведь поеду-то только в случае полной гарантии приличного дохода с вечера или вечеров) буду в Лондоне только в двадцатых числах апреля (причем не больше чем на четыре-пять дней – а остановлюсь либо у Саблиных, либо у Haskell, оба пригласивших меня), то значит, еще на месяц откладывается твой приезд, так, что ли? (Это «что ли» показывает, how cross I am with you.) А так как в конце мая я буду здесь выступать с французской лекцией (которая будет называться «Lettres de femmes et femmes de lettre<s>»), то, пожалуй, можно отложить и до июня – не правда ли? (crosser and crosser). Теперь слушай.

Я только что был у милейшей Марьи Ивановны Черной, и (в случае, если не получу вполне благоприятного ответа из Рокбрюн, который должен прийти не сегодня завтра) мы с ней порешили так: она в четверг едет к себе в La Favières (это станция Lavandou, Var) и предлагает нас устроить в хорошо знакомом ей пансионе (с центральным отоплением, между прочим) чуть повыше, в городке – чудесном, среди сосновых лесов, Вormes, на апрель (оттуда до пляжа четверть часа на автокаре), ибо там весною приятнее, чем у самого моря. Полный пансион должен обходиться не больше 60 фр.<анков> nous trois. Теперь так: в мае она уезжает и предлагает, если он нам понравится, свой домишко (две комнаты, две террасы, сад) в La Favieres (это уже у самого пляжа – причем это идеальное место для маленьких). Мне кажется, что все это очень соблазнительно. Таким образом, – если остановимся на Bormes, – то я предлагаю следующее: ты с мальчиком берешь билет из Берлина в Тулон через Страстбург <sic> (спальным II от Страстбурга <sic>), – что обойдется, конечно, значительно дешевле, чем через Париж, – и в четверг, первого апреля (смешная дата, но ничего не поделаешь), я встречаю тебя на вокзале в Тулоне при участии нескольких подалириев (куда приезжаю в тот же день, как и ты), и оттуда, за 8 франков, автокар нас везет в Bormes. Если в конце апреля я на неделю уеду, то уж Мария Ивановна обещала за тобой присмотреть. (Насчет пансиона она мне напишет сразу по приезде – так чтобы я мог бы до 23-го сего месяца все решить.)

Как с визой? О билете позаботься за неделю. Я хочу совершенно точный ответ от тебя. О том, чтобы забираться к неизвестному богу на кулички в Аббацию или в Италию, где вовсе не так дешево, если не знать, что и как (а начнем узнавать – пройдет и весна, и лето, и две зимы, и еще восемь весен), да и слишком далеко отсюда и от Лондона. Во всяком случае, – едем ли в Рокбрюн (это на Mentone) или в Bormes (я начинаю писать, как Чернышевский), ты с маленьким выезжаешь не позже 30 – III на Страстбург <sic> (и это уже не предложение, моя душенька, а утверждение).

Встретившись с Уоллосом, я дал ему для Цюриха «Хвата» и «Весну в Фиальте». В Вену пошли «Звонок», – остальные слишком длинные. Или нет – я забыл, – сколько страниц в «Чорбе»? Если десять-одиннадцать, то можно. Вышли, а я напишу ему. К Винаверу обращаться незачем: 1) у меня достаточно там людей, которые думают обо мне, 2) он довольно противный.

Му poor tired little Tim. Ты хорошо отдохнешь и поправишься этим летом. I love you, жду тебя.

Павлу я только всего и написал, что, мол, Виктору платили столько-то и что он может теперь давать свои вещи только на тех же условиях: все это сделано под сильным давлением Ильюши.

«Eidel» – правильно, и правильно, что «repos». Чудно, что удалось маме послать воротник! Почему Анюта упорствует в своем молчании – и собирается ли она в Париж? Очень было мало народу на похоронах бедного Замятина. Он умер от грудной жабы. Пьеса Алданова очень неплоха, хотя здешние beaux-esprits страшно ее бранят. Пятое представление проходит при полном сборе, и его играют уже в Праге и Риге. Мое писание идет туго. Как только получу ответа от «Candide», переведу еще рассказ. Эргазихе почти ничего не пришлось исправить. Скажи Анюте, что зубы у нее настоящие, – узнал у дантистки, к которой она ходит. Вообще, она при ближайшем осмотрении оказывается кротчайшим и скромнейшим существом. Обе мои Ирины тоже очень милы. Сегодня обедаю у Алдановых. Вчера были в кинематографе впятером: Ильюша, В.<ладимир> М.<ихайлович>, Шерман и полковник Лихошерстов (о котором я тебе еще в 33-м году писал, – один из самых очаровательных людей на свете). Был на блинах у Antonine. Вижу Кянджунцевых, старика, Татариновых. Эта, в сущности, довольно праздная жизнь сильно мне приелась. Послал книги в Англию. Грек мой лучше, ибо я каждый день в продолжение часа лежу голый под горным солнцем, а докторша целомудренно сидит, отвернувшись к окну, и занимает меня умным разговором. People are tremendously nice to me, должен сказать.

Знаешь, что я бы сейчас хотел: обнять