Ты никогда не исчезнешь - Бюсси Мишель

— Послушайте, Савина, у меня не было выбора! Все эти совпадения на меня сами свалились, я их не подстраивала. Невероятное сходство, родимое пятно — все, вплоть до одинаковой ДНК. Вы видели результаты теста! Я поневоле оказалась втянутой в эту безумную историю! И Габриэль вместе со мной.

Савина немного сбавила скорость, когда мы проезжали деревушку из трех засыпанных снегом домов. Сбавила и тон, чтобы разрядить обстановку. Она выполнила свою задачу социальной работницы, высказала все, что хотела высказать, вскрыла нарыв. Теперь ей предстояло лечить рану.

— Как реагировал Габриэль на переезд?

Спасибо, Савина.

— Поначалу я пыталась с ним об этом поговорить. Откровенно. Это было... это было трудно. Не знаю, слушал ли он меня. Он замкнулся в молчании, в безразличии, с головой ушел в свои видеоигры.

300 метров.

Савина снова улыбнулась. На этот раз без всякой агрессии. В ее голосе звучало только сочувствие к Габриэлю:

— Безразличие — это доспехи, которыми он прикрывался. Конечно, он слушал. И можете себе представить, сколько вопросов у него должно было появиться? Старший брат, который пропал десять лет назад... и вернулся. А его, Габриэля, мама уже не замечает.

По лицу у меня текли слезы. Савина права, во всем права. К счастью, красная точка уже близко, рукой подать.

— Я была такой мерзкой... жестокой... Он должен меня ненавидеть!

100 метров.

Красная и синяя точки почти слились. Габриэль со­всем рядом, в одной из пещер в этой дырявой скале, прямо перед нами.

Савина понизила передачу, сняла одну руку с руля и накрыла мою:

— Что за глупости, Мадди! Ничего подобного! Десятилетний мальчик на такое не способен. Он может только любить маму. И чем меньше вы проявляете любовь, тем больше он будет искать доказательств любви. Габриэль, конечно же, хотел вам помочь. Хотел понять, что происходит. Хотел показать вам, что он достоин любви. Чтобы вы любили его... как Эстебана.

Я промолчала.

— Мадди, вы ведь любите его так же сильно, как Эс­тебана?

Машина еле двигалась. Савина искала, где припарковаться между сугробами по обочинам дороги и нависшей над нами скалой из красного туфа, изрезанной, ощетинившейся, разинувшей сотни ртов, готовых проглотить заплутавших туристов.

Я вытерла слезы колючим рукавом свитера, шерсть едва успела подсохнуть. И пристально посмотрела на Савину — чтобы до того, как она затормозит, до того, как мы вылезем, до того, как побежим искать Габриэля, она поняла: на этот раз я скажу ей правду, всю правду.

— Три дня, даже три часа назад я бы ответила — нет. И если бы дьявол мне это предложил, я бы без малейших колебаний обменяла Габриэля на Эстебана. Или на Тома. Я бы пожертвовала родным сыном ради того, чтобы вернуть украденного. Не буду вам врать, я видела в Габриэле лишь занудного мальчишку, лентяя, ошибку. Да, я думала, что это была ошибка. Но... Но дайте мне руку, Савина. — Я приложила ее ладонь к своей груди. — Чувствуете, как у меня бьется сердце? Колотится так же, как десять лет назад. Как недавно на озере Павен. И на этот раз не из-за призрака, а из-за моего живого ребенка.

Савина свободной рукой резко вывернула руль и затормозила. Уже открывая дверь, я прибавила:

— Так что — да, Савина, теперь я в этом уверена. Я люблю его так же сильно!

Перед тем как рвануть ко входу в пещеры, к нескольким каменным ступеням и заснеженной ограде, я в последний раз взглянула на экран с приложением. Наши две точки, красная и синяя, теперь полностью наложились одна на другую. Я не заметила, что в уголке, на самом краю занимавшей весь экран карты, только что появилась, будто из-под земли, третья точка, зеленая. 70

Мы так спешили, что даже не пытались сориентироваться в тесных сводчатых коридорах. Не взглянув на заснеженные щиты у входа, сразу кинулись в пещеры Жонаса. Бежали наверх по лестницам, и нас опережали мои крики:

— Габриэ-э-эль!

Потолки в коридорах были не выше метра сорока, мы продвигались согнувшись, почти вслепую, пока не выходили на свет в очередном зале. Чаще всего помещения были высокими и просторными. Савина на хо­ду пояснила мне: семьдесят залов, пять этажей, дыра на дыре в скале, которая тысячелетиями служила то убежищем, то тюрьмой.

— Габриэ-э-эль!

Мы влетели в часовню, но даже не взглянули на стенную роспись, промчались, не задерживаясь, через самый высокий сводчатый зал, обследовали все, что только могли, но нигде не нашли признаков жизни. Габриэль был где-то здесь, однако приложение не могло указать этаж, название зала и путь в лабиринте.

— Габриэ-э-э-эль? Габриэ-э-э-эль?

Что ему здесь делать? И зачем, и каким образом он сюда попал? Сбежал из дома? Хотя почему бы и нет... После всего, что помогла мне осознать Савина...

Я гнала из головы образ Эстебана — или Тома, утонувшего в озере Павен, все эти истории с реинкарнацией. Надо оторваться от этого черного озера, поглотившего мои воспоминания, сосредоточиться и идти вперед, думая только о моем сыне.

Еще одна комната. И странное ощущение тепла. Савина ринулась к очагу с еще не остывшей золой — кто-то меньше часа назад подбрасывал хворост в огонь! Мы оглядели вырубленные в лаве розовые стены, почерневшие от дыма камни над очагом.

— Мы в пекарне, — сказала Савина. — И кто-то здесь прятался.

Свет давало лишь крохотное окошко. Чтобы в него выглянуть, я подошла вплотную и встала на цыпочки.

— Габриэ-э-э-эль!

Мой крик затерялся в ледяной декорации, но для меня вся декорация ограничилась только небом и линией горного хребта. Я уже хотела поискать точку получше — и тут услышала голос!

Далекий, слабый, но эта тонкая струйка успела влиться в мои уши, и память этот голос узнала.

Неужели я снова схожу с ума?

Это был голос не Габриэля, а Тома!

Нет! Том умер! Эстебан умер! Я не должна больше о них думать, я должна отогнать призраков, думать только о Габриэле.

Живом Габриэле!

Савина тоже подошла к окошку. И она это слышала?

Я ухватилась за край окошка обеими руками, подтянулась как могла и завопила так, что легкие едва не лопнули:

— Габриэ-э-э-э-эль!

Казалось, мой крик цеплялся за каждую трещинку в скале, пока, сдавшись, не скатился вниз.

— Здесь.

Острый край камня врезался в пальцы, но я этого не чувствовала. Сердце колотилось, щекам стало горячо, теперь не осталось ни малейших сомнений: я слышала голос Тома!

Он жив!

Значит, Леспинас, Нектер, Лушадьер и все остальные мне врали! Зачем? Что за жестокая игра? Что за чудовищный заговор?

Я повернулась к Савине. Она стояла столбом.

Я крикнула, ничего уже не понимая:

— Эстеба-а-ан!

Савина испепелила меня взглядом. Эстебан? Значит, я не усвоила ничего из того, что она пыталась мне внушить? Я должна забыть про этот призрак! Думать о Габриэле. В крайнем случае — о Томе...

Я отвела глаза. Извини, Савина, но это ты ничего не поняла. Если жив Том, жив и Эстебан!

— Эстеба-а-а-ан!

Нет ответа. Ну конечно, что ж я такая тупая! Том ничего не знает о своей прежней личности, о своем прежнем имени.

— То-о-о-ом!

На этот раз он отозвался мгновенно:

— Здесь... я здесь.

Он звал на помощь так тоскливо, что сердце разрывалось. Не бойся, Эстебан, на этот раз я успела вовремя.

Голос доносился справа, в этом я была уверена. Мальчик, несомненно, был заперт в одной из комнат чуть подальше. Я, не раздумывая, мигом забыв про Савину, бросилась в ближайший коридор. Он оказался еще более тесным, я то и дело рисковала разбить голову, свитер цеплялся за шершавые стены.

— Держись, я иду...

Стоп!

Я проклинала свою невезучесть. Не тот коридор! Этот вел прямиком к отверстию, за которым была отвесная стена. Оставалось только повернуть назад и пробираться по другому коридору. Если кричать и прислушиваться, я непременно его найду. Я на секунду остановилась и выглянула наружу, прежде чем снова нырнуть в тоннель, и попыталась сориентироваться среди всех этих дыр в скале. Я насчитала десятка три, верхние метрах в десяти надо мной, нижние почти засыпаны снегом. На пустой парковке стояла машина Савины — единственный признак жизни в этом безлюдном пейзаже, если не считать следов колес, похожих на рельсы призрачного поезда.