ДОЧКИ-МАТЕРИ. Третий лишний? - Каролин Эльячефф

Было бы наивным считать, что юная мать «ничего не знает»: по меньшей мере, у нее есть собственный грудничковый опыт. Но присутствие бабушки необходимо, чтобы облечь ее ощущения в слова и помочь молодой матери осознать то, чего, как ей кажется, она не знает. В подтверждение этой мысли Луиза Ламбрикс приводит весьма показательные высказывания своей героини: «Эти воспоминания не имели никакой, или почти никакой реальной основы. Конечно, до твоего рождения я знала, что тоже была когда-то младенцем и что моя мать держала меня также, как я сейчас держу тебя – прямо у своего лица. Эти мгновения совершенно стерлись из моей памяти и были недоступны сознанию, но я знаю это, потому что мама и бабушка рассказывали мне об этом, я словно видела своими глазами, но воспоминание, о котором я говорю сейчас, – это совсем другое. Это неопределенное знание, которое само возникло во мне благодаря ощущению, прикосновению твоей такой нежной кожи к моей, запаху твоих волос, пахнущих так же, как мое молоко. Как будто твое присутствие и прикосновение помогли разбудить чувственную, тактильную и обонятельную память. Вот, например, запах лосьона, которым я смазываю твою попку, поверишь ли ты, если я скажу тебе, что узнаю этот аромат? Впрочем, моя мать подтвердила, что он точь-в-точь такой же, как у бальзама, которым она меня пользовала в свое время. И когда я держу тебя на руках, вот так, прямо у своего лица, тысячи картин из моего самого раннего детства всплывают в моей памяти, и хотя эти образы почти все время размыты, иногда они вдруг становятся такими отчетливыми, живыми, необыкновенно яркими. Как будто все это происходило вчера».

Конечно, далеко не всегда мать и дочь испытывают подобную близость, когда дочь сама становится матерью. Но еще реже встречаются случаи, когда дочь не желает такой близости, какими бы не были внешне их отношения. У женщин, которые никогда не знали матери (в случае смерти, отказа, усыновления) и в свою очередь стали матерью, может появиться навязчивая идея об ее отсутствии и причинять им мучительные переживания. Впрочем, появления и возвращения подобных мыслей не избежать, а подчас они могут оказаться даже желательными. В период между сообщением о беременности и рождением ребенка, независимо от того, какую позицию занимает отец, обычно проявляется специфика отношений матери и дочери, которая состоит для дочери в осознании жизненного долга перед матерью, а для матери в необходимости передать дочери эстафету жизни. Для каждой из них – это возможность перераспределения поколенческих позиций, и, соответственно, возможность восстановить справедливость в отношениях друг к другу благодаря появлению третьего, чье место пока что отмечено только символически, и которое далеко не всегда так уж просто уважать и одной, и другой.

Известно, что на протяжении нескольких веков кормить младенца грудью поручали кормилице, по крайней мере, если у семьи было достаточно средств для этого, более того, это могло даже служить внешним признаком богатства. Появление кормилицы знаменовало собой, что отныне у малыша появлялась первая «мать-заместительница»: не просто потому, что она питает его своим молоком, но и потому, что как только ребенок передается кормилице, он обретает одновременно целую семью – молочных братьев и сестер. В наше время это понятие существует разве что как воспоминание о давно минувших днях. Чуть позже в жизни ребенка кормилицу могла заменить, заполняя оставленное ею и пустующее место, крестная мать или гувернантка. Сегодня же это место, которое позволяет вступать в прямое соперничество с матерью, может занимать ясельный персонал и другие помощницы матери, воспитательницы или учительницы, особенно если забота и внимание, которое уделяет своим ученикам преподавательница, основано на подлинной любви к ним. Пример такой ситуации мы находим в романе Джейн Гэлзи «Зачинщица с пустыми руками» (1929), о молодой воспитательнице, которая, увы, была наказана за свою «слишком материнскую» любовь к маленькой ученице.

В прошлом позиция крестной матери или гувернантки психологически была особенно уязвима, не только из-за возникающего у них, в соответствии со степенью привязанности к ребенку, желания, чтобы он полностью принадлежал им, но также из-за разрыва связи с ним, более или менее резкого, в зависимости от степени неприятия этой связи окружающими и, в первую голову, его матерью. Эрнест Перрошон подтверждает это в своем романе «Нэн» (1920), в котором он подробно описывает подобную ситуацию, а именно, в истории Мадлен.

Она поступает в прислуги на ферму, а затем получает повышение в должности – до няни детей своего хозяина, который недавно овдовел и остался в полном одиночестве с двумя детьми и тяжело переживает свое вдовство. Мадлен переносит на этих детей всю свою нерастраченную любовь. Она служит им не только как няня, но и как заместительная мать, воспитательница, а также крестная мать – «Нэн». Именно так называют в этих краях крестных матерей. Она отдает детям все свои скудные сбережения, осыпая их подарками и украшениями, и даже рискует чуть ли не самой жизнью, когда спасает детей одного за другим, сначала от утопления, а затем из огня. Но, пользуясь этой любовью, дети становятся жертвами ее же ревности: например, Мадлен готова дойти до того, чтобы забрать девочку из школы, потому что та привязалась к своей учительнице – мать-заместительница не выносит, когда другая претендует на ее место. Но Мадлен ни в коей мере не является матерью этим детям, для которых она – всего лишь служанка, от которой можно избавиться в любой момент. Именно такая опасность угрожает ей, когда появляется вторая супруга, чтобы заменить собой покойную мать и занять ее место. Так как любовь няни не имеет под собой никаких материальных оснований, у нее не остается никаких прав и никакого прибежища. Приговоренная к тому, чтобы исчезнуть из дома, также как и из памяти детей, она оказывается в полном одиночестве, лишенная даже утешения и сострадания, которых заслуживает ее печаль. Потеряв свое место и детей, на которых она изливала всю свою любовь, то есть лишившись смысла жизни, она решает, что ей осталось только одно – пойти и утопиться в ближайшем пруду.

Мать-заместительница может оказаться единственным шансом для ребенка, компенсировав ему отсутствие матери, или еще проще, она может ослабить его зависимость от родной матери. Но каким бы ни было качество этой связи, нужны особые условия, чтобы присутствие другой женщины рядом с ребенком нормально воспринималось его матерью и не провоцировало соперничества и невыносимой ревности у каждой из женщин из-за детской привязанности к сопернице. Как только у ребенка появляется мать-заместительница, между нею и родной матерью неизбежно возникает соперничество, даже если родная мать сама решает обратиться к ней за помощью и полагает, что это единственно верное решение. Так происходит в случае, когда биологическая мать отказывается от ребенка, а приемная мать заменяет собой родную. Например, юная героиня («Что известно Мэзи», 1997) Генри Джеймса вынуждена делить свою любовь не только между отцом и разведенной с ним матерью, которые совсем забросили ее, как только у них завязались новые отношения, но и между двумя гувернантками, одинаково дорогими ее сердцу. Причем, одна из них становится ее мачехой как раз тогда, когда у материнского очага появляется обожаемый отчим. В этой ситуации героиня не может ответить на любовь одного из них, не предав кого-то другого, но обе матери-заместительницы ничуть не склонны уступать и настойчиво претендуют на полагающуюся им часть детского чувства привязанности.

В наши дни, когда «повторное создание семьи» стало явлением если не повсеместным, то, по меньшей мере, совершенно обыденным[47], место заместительной матери делят в основном два персонажа. Во-первых, это мачеха (то есть вторая жена отца) и бабушка, мать родной матери или мать отца (то есть свекровь или, по своей сути, мачеха для матери). Соперничество между матерью ребенка и мачехой (то есть второй женой отца) сегодня стало общим местом и темой регулярно публикуемых в женских журналах статей, в которых ни за одной, ни за другой соперницей априори не признают более выигрышной позиции. В то же время в волшебных сказках именно мачехи односторонне предстают как «плохие матери» по отношению к ребенку. Соперничество между матерью и свекровью зачастую обыгрывается в многочисленных анекдотах или не слишком забавных историях, в которых каждая сторона старается взять верх и сохранить свою власть над мужчиной, являющимся сыном для одной из них и мужем для другой. Появление ребенка безусловно может усилить напряженность между соперницами, и мачеха (или свекровь) может изливать свою враждебность на мать ребенка, хотя, скорее всего, испытывает ее, сознательно или бессознательно, по отношению к собственной матери. Так, в «Спящей красавице», во второй части сказки, после свадьбы с прекрасным принцем, героиня попадает в лапы матери мужа – людоедки, которая в отсутствие своего сына пожирает собственных внуков и невестку. Перед нами типичный пример «плохой матери», столь распространенный в волшебных сказках, но в этом варианте героиня уже взрослая, а не ребенок.