Четвёртая высота - Елена Яковлевна Ильина

Помню, поздно ночью вышли мы с ней из землянки. Как хорошо было! Всё кругом бело от инея, ночь морозная, звёздная и почему-то в этот день совершенно тихая, даже не было слышно перестрелки, будто и войны не было. „Как всё-таки хороша и удивительна жизнь!.. — сказала мне Гуля. — Проклятые фашисты!“

Это был, кажется, последний наш разговор. А потом началась подготовка, потом стали наступать. Нас, как всегда, послали на разные участки, и я больше её не видела. Раз ночью она приходила ко мне, а меня не было. Оставила только привет на листочке бумаги из записной книжки. Листочек маленький, в клеточку, а с края — лёгкий след крови от рук, перевязывавших бойцов.

На другой день вечером, как сквозь сон, услышала я, что Гуля погибла. Меня сняли с передовой, я не находила себе места от горя, от такого большого горя, что даже ноги не могли выдержать: меня всё вниз тянуло, я всё на колени падала. И сколько ещё вместе с Гулей погибло тогда наших товарищей, молодых, славных, таких, что и рассказать нельзя! Вот как далась нам та большая победа.

А больше всего жалеют у нас Гулю и Алексея Топлина, командира артполка. Это был замечательный, замечательный человек! И Гуля с ним дружила очень. Они вместе пели хорошо. Их и похоронили вместе.

Ну вот, как будто и всё. Нет, нет, не всё! Ёжик остался без матери, но он будет сыном нашей дивизии. Мы все будем заботиться о нём, пока живы. Мне очень хочется успокоить Вас, помочь вам, родная, ведь у меня тоже есть мама, я знаю, как я дорога ей. А мамы все одинаковы. Что в жизни может быть тяжелее потери ребёнка? Но ведь это война, ведь жертвы должны быть. А Гитлер — он нам заплатит сполна. Мы сейчас здорово бьём по врагу. Он уже бежит без оглядки, но это ещё только начало.

Поцелуйте за меня Ёжика, пусть он будет крепким, здоровым мальчиком. Пусть гордится своей мамой. Она была настоящей героиней.

Я буду очень рада, если Вы напишете мне хоть несколько слов в ответ. Целую.

С коммунистическим приветом

Люда Никитина.

Берегите себя, родная, Вы нужны Ёжику и нам всем».

Последний путь

На берегу Дона, близ хутора Паньшино, 780-й стрелковый полк хоронил своих героев — Гулю Королёву и Алексея Топлина.

Оба гроба стояли в дивизионном клубе на возвышении.

В комнате было тесно. Бойцы и командиры пришли сюда прямо с передовой, чтобы проститься с любимыми своими товарищами. Тут были и начальник политотдела дивизии Клочко, и командир полка Хохлов, и комиссар Соболь, и Троянов. Люда Никитина стояла у изголовья и всё смотрела на неподвижные, спокойные лица Гули и Алексея. Осторожно поправила она прядь волос, прильнувшую к Гулиной щеке, отодвинула колючую веточку, спустившуюся на лоб Алексея.

Отвернувшись к окну, стоял Шура Филатов и время от времени вытирал кулаком глаза.

А в уголке тихо плакали мальчики — Саша и Гриша. Им было стыдно плакать, ведь они разведчики, но слёзы сами текли по их щекам.

За свою короткую жизнь они уже видели немало убитых. Но увидеть среди толпы сгрудившихся живых людей неподвижную и безмолвную Гулю, которая вчера ещё ходила, разговаривала, смеялась так же, как и все, было странно и страшно. Над мальчиками наклонился Троянов.

— Что, разведчики? Не сдавайтесь, держитесь! Что ж поделаешь! А Гулю помните. Это ваше счастье, что вам довелось знать её.

Мальчики сразу подтянулись по-военному и поправили ремни и шапки.

— Товарищ старший лейтенант, — прошептал Гриша, — а что же это нигде не видно дяди Семёна?

— Товарища Школенко, — шёпотом поправил его Саша.

Троянов пожал плечами:

— Да мы и сами не знаем…

О судьбе героя-разведчика думали не одни только Саша и Гриша. Мысль о нём тревожила всех.

Много раз проверяли на командном пункте списки погибших и раненых. Но Семёна Школенко в списках не было.

И никто не знал и не мог себе представить, что в это самое время Семён Школенко находится в фашистском лагере смерти. Фашисты стащили его, тяжело раненного, с бруствера в окоп. Теперь его пытали, заставляя говорить. Но он молчал…

Внезапно под окном, нарушив тяжёлую тишину, загремел полковой оркестр. Торжественные скорбные звуки траурного марша ворвались и заполнили собой всю комнату. Люда закрыла глаза, а когда открыла их, то увидела, словно в тумане, как оба гроба снялись с возвышения и медленно поплыли на руках у товарищей к выходу.

Вот и две раскрытые могилы.

Отсюда хорошо виден западный берег Дона, через который Гуля переправляла раненых. Но сейчас берег, захваченный врагом, затянут синевато-серой пеленой тумана.

А южнее хутора Паньшино, там, за высотой 56,8, где-то у хутора Вертячего, ещё гремят бои. Небо полыхает заревом огня. В свежем ноябрьском воздухе гулко отдаются тяжёлые удары орудий.

Руки друзей бережно опустили на землю два простых, некрашеных гроба.

Седой, суровый с виду человек, начальник артиллерии дивизии майор Прозоров, вышел вперёд и медленно обвёл всех глазами.

— Товарищи! — сказал он. — Здесь перед нами лежит Алексей Евдокимович Топлин или, как мы его звали попросту, Алёша. Смертью храбрых пал Алексей Топлин, командир артиллерийского полка. А было это так.

Во время нашего наступления на высоту 56,8 выбыл из строя расчёт станкового пулемёта — того, что поддерживал своим огнём наступление одной из рот. Наступающая рота залегла, а майор Топлин подбежал к пулемёту и открыл огонь по фашистам. Нажим врага ослабел. И тогда Топлин скомандовал: «Герои-богатыри! Не отдадим врагу ни одного клочка земли нашей русской! Вперёд, герои!» — и повёл роту на врага. В эту минуту вражеская пуля сразила его наповал. Прощай, Алёша! У тебя была прямая, открытая, хорошая жизнь. И такая же смерть.

Он замолчал, а потом перевёл глаза на другой гроб.

Все головы повернулись к Гуле Королёвой. Ветер чуть шевельнул прядку её волос, и лёгкая тень пробежала по нежному лицу, чуть оживляя его суровую неподвижность.

Вперёд вышел комиссар Соболь.

— Кто бы мог подумать, — сказал он, — что в этой молодой женщине, почти девочке, таится такая сила — сила любви и ненависти, такое поистине величайшее геройство? Гуля Королёва, товарищи, вынесла с поля боя более ста раненых бойцов и командиров, и она же вместе с бойцами