Без компромиссов: Гонки по вертикали. Я, следователь… (сборник) - Аркадий Вайнер

– Уточните, что вы имеете в виду? – спросил он.

– Ваши душевные разговоры с Дедушкиным, и ничего более, – сказал я наугад.

– Помочь человеку, при этом в рамках закона, – мой нравственный долг порядочного гражданина и правозаступника. – Он говорил медленно, будто подбирал слова, и я понял, что угадал. Чтобы не потерять внезапно найденной позиции, я мгновенно ответил:

– И вас не смутило, что Дедушкин искал выход из трудного положения путем клеветы на меня? Что ж, надо прямо сказать, что ваш нравственный долг имеет очень растяжимые границы.

– Я не знаю, что вам говорил Дедушкин, но мой долг адвоката был в том, чтобы найти честный и прямой путь к закону. Я и дал ему совет обратиться в органы внутренних дел с повинной.

– Послушайте, Окунь, не надо жонглировать словами. Никакой вы более не правозаступник, никто вас этими полномочиями давно не облекает, а действовали вы не как адвокат, а как подпольный стряпчий.

– Как вам угодно будет считать, мне ваше мнение безразлично...

– Ну это вы напрасно так горячитесь! Я вот смотрю на вас и с огорчением думаю о том, что здесь, на том самом стуле, что вы занимаете сейчас, просидел много часов матерый преступник, вор, признанный особо опасным рецидивистом, по имени Алексей Дедушкин. И он говорил те же слова, что и вы, с той же интонацией, в той же манере, что наводит меня на мысль о подражательности всей его личины. В таких случаях мы говорим, что его поведение вторично. Вряд ли вы мне станете доказывать, что переняли манеру поведения у малограмотного, хоть и очень нахватавшегося верхушек вора...

– А я вам ничего не собираюсь доказывать...

– Вот-вот! Я с вами буду столь же откровенен. Вы юрист и знаете так же хорошо, как и я, что оснований для уголовного преследования в отношении вас не имеется. Отсюда ваша независимость в обращении со мной. Но я должен вас разочаровать.

– Н-да? – протянул Окунь.

– Да. Вы были сначала удивлены, когда решили, что Батон уже сидит у нас, а потом даже этому обрадовались – что он может сказать про вас, заурядный вор-майданник? И с вашей точки зрения, даже лучше, чтобы он у нас побыл на иждивении, – спокойнее. Но штука в том, что Дедушкин на свободе...

– Да-а? – вновь протянул осторожно Окунь.

– На свободе – и совершил ряд исключительно дерзких преступлений. С последнего места происшествия он украл пистолет и может теперь сотворить что угодно...

– Но я-то что могу сделать? – вдруг, не выдержав, крикнул Окунь.

– Вы будете мне помогать искать Батона. Если вы этого не захотите сделать, то я не дам вам сидеть вот так свободненько в кресле и пользоваться моральными привилегиями честного человека только потому, что ваша вина не была юридически доказана.

– Что? Что вы хотите этим сказать? – Шея у Окуня от злости побагровела.

– Я хочу сказать, что с вами работал ленивый или неопытный следователь. Я начну землю рыть носом в поисках старых следов. Когда мы возьмем Батона и он расскажет о вас, а он скорее всего расскажет, я поеду на все три предприятия, где вы совмещаете работу как юрисконсульт, и привлеку к вам внимание партийной организации и общественности. Там наверняка с большим интересом узнают, что их юрисконсульт в свободное время консультирует уголовников. В общем, обещаю, что я много стараний приложу, чтобы доказать вам: нельзя жить так вот припеваючи только потому, что ты не оставляешь за собой явных следов...

Видимо, очень яростно я поведал это все Окуню, потому что он вдруг засмеялся и сказал:

– Послушайте, инспектор, чего вы в самом деле так распетушились? Мне ведь Батон не сват, не брат. И у вас наверняка хватает здравомыслия не предполагать, будто мы вместе ходим шарить по вагонам. Отношения у нас с ним действительно старые, но если я вам смог бы помочь его поймать, то сделал бы это с большим удовольствием...

– Вот с этого начинать надо было, – сказал я сердито. – Что вам известно о местопребывании Дедушкина?

– Ничего. Я действительно не знаю, где он сейчас, но опыт подсказывает мне справедливость слов Альбера Камю...

– Каких?

– «Женщина всегда была последней отрадой для преступника, а не для воина. Это его последняя гавань, последнее прибежище, и неудивительно, что преступников обычно хватают в постели у женщины». Ведь хорошо, черт возьми, сказано! И очень точно!

Савельев, выслушав мой рассказ, сразу сказал:

– Это не просто совет! Он на кого-то намекал, но на всякий случай от прямых показаний воздержался.

– Ничего себе намеки! Иди проверь в Москве все постели, в которых может валяться Батон!

– Есть один вариант, – сказал Сашка. – Но это не наверняка...

– Ну-ка?

– Давай пошлем телеграмму-запрос в колонию, где отбывал последний раз Батон. У них там могут быть сведения о его переписке, посылках или свиданиях...

– Можно попробовать. Составишь телеграмму?

– Хорошо. Слушай, а этого жука навозного, Окуня, надо бы внимательно отработать, – сказал Сашка, недобро ухмыляясь.

– Давай с Батоном разберемся сначала.

Зазвонил телефон, я снял трубку.

– Стас, это ты? – раздался голос Шарапова. – Тут вот какое дело – из Тбилиси пришло спецсообщение. Ребята из уголовного розыска арестовали месяц назад некоего Зураба Манагадзе, его биография – целый уголовный букет. Сейчас он уже во всем сознался. Так вот, вчера на его имя пришли две посылки из Москвы, чемоданы с промтоварами. Ну предъявили ему их – он говорит, что в Москве у него из друзей только Алеха Батон, больше не от кого получать вещи. Вот какие пироги, понял?

– Наверное, мне в Тбилиси надо лететь...

Разделавшись с перепиской – а за время работы по делу ее всегда накапливается предостаточно, – я натянул плащ, собираясь в «Метрополь» за билетом в Тбилиси. Вспомнил, что хотел позвонить матери, и подошел к телефону, но аппарат затрещал, опередив меня. Я снял трубку и услышал глухой голос Шарапова:

– Хорошо, что застал тебя на месте. Бери дело и приезжай в министерство к Борисову. Машина за тобой уже вышла. Номер – два ноля пятьдесят два. Давай срочно. Тебя ждут.

Ого, видно, там происходило что-то нешуточное, если меня дожидался заместитель министра внутренних дел...

Глава 34

Сновидения вора Лехи Дедушкина

Это было не похмелье, не просоночный бред. Сон был прозрачный, ясный, я запомнил в нем все до мельчайших деталей...

Я вошел в Зосину квартиру и в передней услышал чей-то негромкий говор из комнаты. Отодвинул штору на двери, увидел, что Зося стоит на коленях перед тахтой. А на тахте сидит мальчик лет двух-трех. Худенький, в заштопанном сереньком свитере. На прозрачном лице – огромные черные глаза с длинными, почти синими, ресницами. Где-то я уже видел этого мальчонку, но никак припомнить не могу, когда и где. И Зося перед ним – бледная, усталая, лицо в слезах.

«Зося, кто это? Чей это мальчик?»

«Это твой сын».

«Почему же я его никогда не видел?»

«Потому что он не родился тогда...»

«Почему же он здесь?»

«Потому что он – это ты!»

И огромное воспоминание, светлое и больное, билось во мне, как в непроходимой, вязкой трясине; оно рвалось наружу, пыталось удержаться на поверхности памяти, и это воспоминание стало бы для меня спасением, кабы оно сомкнулось явью до того, как я проснулся. Я рванулся к мальчику, хотел схватить его на руки, а он повернулся ко мне, и я увидел, как в зеркале, на тоненьком его лице свои глаза, и мне стало так невыносимо страшно, что я закричал.

И проснулся.

Глава 35

Переоценка доказательств инспектора Станислава Тихонова

Я отворил дверь в кабинет, и от необычности обстановки, от напряжения и неизвестности всего происходящего у меня перехватило дыхание. Я сделал три шага вперед, неловко стал «смирно» и срывающимся голосом доложил:

– Товарищ генерал-лейтенант, капитан Тихонов по вашему приказанию прибыл...

– Здравствуйте, капитан. Садитесь...

За отдельным, сбоку стоящим столом для совещаний сидело пятеро, и, пока шел к своему стулу, я рассмотрел их. С краю – Шарапов, за ним, вполоборота ко мне, – широкоплечий молодой брюнет, потом – наш комиссар, начальник МУРа, напротив него – начальник Центророзыска страны комиссар Кравченко и в торце стола – Борисов. Я в первый раз видел так близко Борисова и очень сильно удивился – если бы не золотые важные очки, про него можно было бы сказать: совсем молодой человек, ему наверняка только-только перевалило за сорок. Вообще-то за девять лет работы в милиции я видел замминистров главным образом в художественных кинофильмах и с некоторым разочарованием обнаружил, что ни одного из обязательных атрибутов кабинета киногенерала здесь нет. Кабинет был совсем небольшой, ну, может быть, чуть-чуть просторнее, чем у Шарапова, не было деревянных панелей на стенах, тяжелых штор, всех этих раздражающих меня барских апартаментов с громадными гостиничными мягкими креслами, какими-то пуфами и почему-то всегда пустыми полированными столами. Стол Борисова был придавлен двумя кипами бумаг, аккуратно расположенными с обеих сторон: по-видимому, в одной были отработанные, а в другой – еще не рассмотренные. Рядом, на столе поменьше, стояли телефоны. Вот телефонов-то было предостаточно: министерский циркулятор, городской и еще масса всяких аппаратов, назначения которых я и не представлял, и мне стало интересно, как сам он разбирается, когда они звонят. Нелепые часы-башня в углу кабинета захрипели, и раздались какие-то странные кашляющие удары: бам-ках-кхе, бам-ках-кхе...