Щенки и псы Войны - Сергей Щербаков

Противник пытался их охватить с флангов. Атаки следовали одна за одной с нескольких сторон. Яростный огонь «духов» вновь прошелся по укрывшимся бойцам. Пулеметные трассы хаотично ковыряли снег, с гулом рвались «воги». Вокруг все тряслось и громыхало.

— Товарищ майор!!! Товарищ майор!! Вас вызывают! — закричал взволновано радист Ткаченко и тихо добавил, как бы виновато, — Чехи! На нашу волну вышли, гады!

Анохин подполз к рации, где рядом с радистом в небольшой ложбинке санитар Коренев зло рвал зубами пакеты с бинтами, перевязывал раненых.

— Эй! Командир! С тобой говорит Хамид! Помощи не жди, никто не придет к тебе. Давай по-хорошему договоримся! Как мужчина с мужчиной! Вы нам дорогу! Мы вас не трогаем!

Над горами повис непроницаемой сырой пеленой густой туман. После паузы вновь противный вой падающих сверху мин. Разрывы то там, то здесь. Никуда не спрятаться от смертоносных осколков, разлетающихся веером. Много убитых и раненых. Атаки духов следовали одна за другой. Со всех сторон стоны, крики, мат. Где-то вдалеке слышны звуки боя. Это делаются отчаянные попытки прорваться к ним на помощь.

Анохин у рации:

— Кречет! Кречет! Я — Стрела! Где помощь! Нужна помощь! Прием!

— Потерпите немного! Ждите! Помощь идет!

— Сколько можно ждать! Третий час ждем! Бля! Прием!

— Стрела! Колонна, которая к вам шла, заблокирована!

— У меня до хера трехсотых и двухсотых! Прием!

— Тебе русским языком сказано! Колонна ведет бой!

— Конец связи!

Рядом плакал от нестерпимой боли, вцепившись прокуренными зубами в рукав бушлата, раненый ефрейтор Кисленко. У него изуродованная осколками нога выше колена наспех перетянута жгутом.

— Костя, потерпи! Скоро вертушки прилетят! Все будет нормалек, — успокаивает товарища Пашка Фомин. — Потерпи, братишка. Уже скоро! Вот увидишь. Потерпи!

— Паш, ведь не бросят же нас?

— Мамочка! Мама-а! — кричит тонким голосом в десяти метрах от них рядовой Антон Духанин, его раздробленная кисть буквально висит на сухожилии. У него безумные широкооткрытые глаза.

— Кречет! Бля! Мы все тут гибнем! Кречет! Как понял? Прием!

— Стрела! Твою мать, держитесь! Держите оборону!

— Кречет! Нужна конкретная помощь! Поднимай летунов! Прием!

— Стрела! Где я тебе возьму летунов! Бля! Непогода!

— Кречет! Надо срочно забрать трехсотых! Прием!

В наушниках раздался хриплый голос боевика:

— Командир, отводи пацанов! Пожалей их матерей! Хамид, тебя просит! Прием!

— Да, пошел ты в жопу!

— Ай, не хорошо говориш, командир! Ой, пожалееш!

Наступило затишье. Бойцы лежали и ждали очередной атаки. Стали усиленно окапываться, слышно звяканье лопаток о грунт. Коренев перебегал от одного окопчика к другому, оказывая необходимую помощь раненым.

— Хорошо, что связь есть, а то бы полный п…дец! — сказал рядовой Садыков, нервно набивая пустые «рожки» патронами.

— «Батя» открытым текстом кроет: «Гибнем, бля!» — отозвался пулеметчик Серега Поляков, смахивая потрепанной рукавицей с оружия сырой снег.

— А что нам передавать, скажи? Что? Что у нас заморосил мелкий дождик, что ли?

— Читал как-то в одном из старых журналов. У моей бабки много всяких подшивок. Хранит для истории. Есть даже здоровенный журнал тридцатых годов, как простынь, «СССР на стройке». Так, вот! Осваивали Север! Всякие Шмидты! Папанины! И был такой известный полярник — радист Кренкель. Когда им на зимовке стало совсем херово! Все поголовно заболели цингой! Он передал на Большую Землю такой текст, мол, все так замечательно, что дальше не куда, вот только подставки оборудования подвержены коррозии и что, мол скоро оборудованию полный п…дец! Вот такую радиограмму послал. Ну, на материке сразу поняли, что им кранты, естественно, закопошились и выслали на спасение зимовщиков ледокол! «Красин», кажется, назывался. Спасли мужиков!

— Кто бы о нас покопошился! Бляди!

— Сидят в штабе и в ус не дуют, пидоры!

— Какого хера там думают? — Димка Коротков, поднес к потрескавшимся губам фляжку. — Что мы тут пупки греем под солнцем!

— Почему не думают? Думают. Ведь прорываетя к нам кто-то. Слышал, отчаянная бойня в стороне была. Ведь никто не ожидал, что вся эта сволота повалит в сторону перевала. На минных полях только, сколько их, скотов, полегло. До еб…ной матери! И в плен до хера взяли! Ну и успокоились наши лихие командиры.

— Серега, да меня совершенно не еб…т, кто там успокоился! Выходит, что из-за какого-то говнюка, который там в штабе успокоился и «железку» сейчас обмывает, мы тут должны кровью харкать! Бляди!

— Димыч! Туман ведь непроглядный. Какие могут быть вертушки, сам посуди. На двадцать метров ни хера не видно. Какой мудак полетит? Леваневский? Чкалов? Еб…тых нет! Да и куда будет долбить «нурсами»? По нам? Нет, не надо, спасибо! Был я уже в этом дерьме по уши, когда свои утюжили! Не надо!

— Эх, градом бы, всю эту нечисть, за раз!

— Размечтался!

— Похоже, кранты нам! Как там, у Мишки Тихонова в песне поется: «Девятнадцать лет много или мало. В кармане девичий привет, но не будет весеннего бала…»

— Дим, думаешь, нам — полный п…дец!

— Уверен! Чудес на свете не бывает, старик! Весеннего бала уж точно не будет!

За его спиной раненый Пашка Фомин, держа в мелко дрожащей руке маленький бумажный триптих, шептал губами:

— …вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша…

Анохин, воспользовавшись короткой передышкой, возникшей во время боя, собрал офицеров.

— Вахи обещают дать нам коридор. Чтобы мы убрались с их пути. Они пробиваются на Ведено. Там родина Шамиля. Там ему и родные стены будут помогать. По моим расчетам подмога будет только завтра! Не раньше! Колонну, что шла на выручку, заблокировали! Мы можем рассчитывать только на себя! Вот такой расклад, мужики!

— Уйти мы не можем! До хера раненых! Да и абреки нам так просто уйти не дадут! Знаю, этих сволочей! — отозвался Бакатин.

— Тяжелораненых много, — вставил старший лейтенант Каретников. — С патронами, совсем паршиво!

— Да, боеприпасы надо экономить. Впустую не стрелять. Бить сволочь только наверняка!

— Одним словом, финита ля комедия, — сказал помрачневший капитан Розанов, отшвыривая в сторону «бычок».

— Что ты сказал?

— Да это я так, к слову! — отмахнулся он от лейтенанта Травина.

Анохин снова у рации.

— Седьмой! Седьмой! Я — Стрела! Я — Стрела!

— Седьмой на связи! Прием!

— Седьмой, давай огневую поддержку! Мы окружены! Не могу поднять головы! До хера раненых! Сделайте хоть что-нибудь, черт возьми! Прием!

— У меня приказ!

— Да мне насрать на твой приказ! Это не просто п…деж! Огня давай! Вашу мать! Заснули там, что ли! Прием!

Анохин вытер ладонью посеревшее лицо, глаза лихорадочно блестели.

— Жалкие пидоры! — выругался в сердцах он.

— Командир, это я — Хамид! Помощи не жди, никто не придет к тебе! — вновь забубнила рация.

— Заткнись! Сволочь!

— Командир, ты же умный мужик, подумай о пацанах. Забирай их и уходи с дороги. Слово джигита, что не трону ни тебя, ни твоих сопляков!

Багровый от ярости Анохин сунул наушники в руки Ткаченко:

— Держи! Ни на минуту не прекращай просить помощь! Коренев! Коренев! Сколько раненых?

Недовольный Хамид в укрытии сердито кричал на своих командиров:

— Ахмед, ты джигит или баба? Кто против тебя воюет? Мальчишки! От силы рота сопляков! Мы должны убрать этих неверных собак с дороги!

— Эмир, они хорошо укрепились! Мы несем большие потери! — глухо отозвался один из полевых командиров.

— Кто? Когда укрепился? Ты, что несешь, Аслан? Твои люди стреляют как женщины. Ты должен русских собак долбить из минометов до тех пор, пока там не запросят пощады.

— У нас мало боеприпасов.

— А ты, Абу Селим, бери своих людей, и с Рустамом обойдите их с правого фланга. Посмотрим, как они будут метаться как бараны без козла, разрываясь на части, чтобы держать оборону. У нас нет времени. Если они нас здесь запрут, мы окажемся в мышеловке! Это гибель! Мы должны разрубить этот узел! Я все сказал! Аллах акбар!

— Аллах акбар! Аллах акбар! — вразнобой откликнулись командиры.

Снизу из тумана до десантников донеслось заунывное пение муллы: духи молились.

— Все ребята! Полный п…дец! Сейчас ломанутся, сволочи! Только держись! Шакалы! — крикнул Андрей Романцов.

— Красиво поет, сволочь!

В ложбинке с раздробленной головой, вниз лицом, умирая, хрипел рядовой Князев, чуть дальше навсегда притихли убитые: Фомин, Костров, Анисимов, Севастьянов (Наивняк).

— Я ранен! Я ранен! — неустанно твердили пухлые посиневшие губы Матвеева, уставившегося широко открытыми глазами на перевязанную в колене ногу. Рядом Максим Шестопал сосредоточенно набивал пустую фляжку снегом, боясь поднять растерянный взгляд. В соседнем окопчике страшным голосом заорал в истерике рядовой Квасов, неистово кромсая со всего маха мерзлую землю десантным ножом. Потом в он изнеможении уткнулся лицом в рваные засаленные рукавицы, его плечи и спина затряслись от беззвучных рыданий. Сбоку от убитого чеченским снайпером Одинцова, вцепившись в «калаш», лежал притихший с серыми глазами, полными безысходности, старший сержант Самсонов и курил.