Охота на крутых - Александр Граков

– Пошли домой, а то я сейчас заплачу! – Игорь сгреб со стола неоткрытые бутылки с шампанским и виски и торжественно заявил: – Я знаю, где ты будешь жить. У бабы Зины!

Глава Х

Казнить нельзя помиловать

Но так просто уйти им не удалось. К столику подошел один из музыкантов и обратился к Геку:

– Там парень один на улице хочет потолковать с тобой! – Сейчас подойду! – Гек поднялся из‑за стола. – Я с тобой! – Игорь рванулся следом. Когда проходили мимо стойки, Катя подмигнула им:

– Не бойтесь, у моих мальчиков все схвачено! У входных дверей бара стояла знакомая фигура – Лесик. Игорь подошел к нему.

– Вы что‑то забыли, синьор?

– Я насчет Женьки... – начал было Лесик, но Гек перебил его: – Об этом не может быть и речи! Она не ваша игрушка!

– Да не о том я! – поморщился охранник. – Ей лицо или фигуру могут испортить!

– Как это? – не врубился Игорь.

– А вот так это: или бритвой по лицу писанут, или мотоцикл «случайно» собьет! – объяснил Лесик. – В первом случае – красоты как не бывало, во втором – в лучшем случае – хромота...

– Ты что, гад, опять со своими угрозами? – схватил его за грудки Гек. Из темноты тотчас же, пошлепывая о ладони увесистыми битами, выступили фигуры.

– Да нет, ребята, что вы, не угрожаю я! – боясь повторения пройденного, Лесик заговорил быстрее: – Просто так ее из «Интима» уже не отпустят, раз она влезла туда. Откупные нужны – неустойкой называются...

– Сколько? – перебил его Игорь.

– Лимон! – выдохнул Лесик.

– Хохлобаксами? – попытался уточнить Гек, но охранник презрительно скривился:

– Их уже и за семечки не берут!

– На! – Игорь совал ему в руку горсть бумажек. – Остальное – вам на семечки. Теперь‑то, надеюсь, вопрос исчерпан?

– Отдай, пожалуйста, револьвер! – тихо попросил Гека Лесик. – Он... газовый, зарегистрирован...

Гек выхватил оружие, вгляделся пристальнее.

– Как же я мог так облажаться? Ну выпитая «Астра»! Держи, – он сунул револьвер Лесику, – да больше не махай им почем зря.

– Нервы, – вздохнул тог, пряча оружие. – А вы ништяк ребята! – уронил, отходя.

– Ладно‑ладно, проваливай! – засмеялся Игорь. – Все мы хорошие...

У бабы Зины свет не горел – спала, значит.

– А‑а‑а, до утра как‑нибудь перекантуемся! – беспечно махнул рукой Игорь. – Ты, Жень, на кровати, дед Федя – на диване, а мы втроем– на ковре. Вообще‑то... если ты боишься...

– Запомни, Игорь! – наставительно перебила его Женя. – Четверо нормальных мужчин никогда не изнасилуют спящую среди них женщину.

– Почему? – в один голос изумились приятели.

– Да потому что всю ночь будут подглядывать друг за другом, притворяясь спящими, – Женя засмеялась и вошла в открытую Игорем дверь.

Дед Федя, сидящий за кухонным столом напротив Влада, чуть не подавился очередным глотком «Амаретто».

– Едрит твой ангидрид! Енто што же, в баре там всем по такой красавице выдают? – он юлой завертелся вокруг нее, оглядывая со всех сторон и не переставая цокать от восхищения языком. Вошедший вслед за Женей Гек прыснул, глядя на него.

– Недаром ты, Жень, включила нашего деда в список настоящих мужчин, – пояснил он всем причину своего веселья.

– А ты што, не веришь? – подскочил к нему дед. – Дак спроси мою Лизуху... – тут уже грохнул общий хохот. Поняв, что сболтнул лишнее, дед подумал и... треснул Гека по шее.

– Не провоцируй другой раз!

– Да он мусульманин, ваш дед! – заорал от стола уже порядком захмелевший Влад. – Свинину не ест, – показал он на банку тушенки, – а закусывать больше нечем. Значит, мусульманин!

– Да я ее, энту свинину, принципиально потреблять перестал после одного антиресного случая! – попытался реабилитировать себя дед Федя. Тут же все насели:

– Расскажи!

– Ладно! – махнул рукой. – Специально для вас, – поклонился Жене. – Было енто зимой, как раз под Новый год... – Здесь обычно при каждом новом изложении этого замечательного случая дед Федор обязательно вставляет новое начало, а то и вовсе ставит всю историю с ног наголову. Так что позвольте, уважаемый Читатель, самому Автору рассказать, что вышло у двух кумовьев из попытки зарезать к новогоднему стопу свинью Машку, ибо кому же еще знать более достоверно то, что написал сам...

Дед Федор сидел на табурете у печи и пыхтел в поддувало «Примой». Стекла окошка семиградусный морозец покрыл замысловатыми виньетками, но в печи озорно потрескивали дрова. Несмотря на теплый дух в хате, никакого предновогоднего настроения у деда не было и в помине, хоть и оставалось до праздника всего ничего – два дня. Объяснялась его хандра просто – вечор с кумом Василием, корешом его годов, выкушали литр отменного «первака», который добыли самым что ни на есть незаконным способом – вскрыв сундук бабы Фроси – дедовой супружницы, и долив тут же десятилитровую бутыль чистейшей «артезианской». Бабка Фрося, вернувшись с посиделок, поймала обоих на месте преступления, когда от «доказательств» оставалось едва граммов сто, а кумовья, обнявшись, в два голоса вовсю орали песню «Ой ты, Галю...» С порога оценив обстановку, она засветила любезного супруга сброшенным с ноги валенком, а деда Васю просто вышвырнула за дверь, благо, жил он через дорогу.

К чувству обиды за довесок валенком примешивалась еще и частица вины за вчерашнее – самогон все‑таки бабка для новогоднего стола запаривала.

– Эх, рановато мы с кумом начали отмечать праздник! – терзался дед Федя.

Хлопнула входная дверь и в хату вкатилась дородная баба Фрося, потирая озябшие на морозе руки.

– Сидишь тут! – с ходу накинулась она на деда. – А свинью кто резать будет? А ну, бегом за тем храпоидолом Васькой, а то мы с евонной Анькой колбасы к празднику начинить не успеем!

Это означало прощение за вчерашний налет на сундук, ибо что‑что, а не разговаривать с супругом после ссоры бабка могла неделями. Синдром вины сразу же улетучился, и дед Федя, натянув кожух и нахлобучив шапку, заспешил к куму через дорогу.

– Я к свахе за машинкой для колбас! – вдогонку ему закричала половина. – Глядите мне тут!

А навстречу деду из калитки напротив уже спешил кум, как‑то странно и часто моргая правым глазом. За его спиной грозной тенью возвышалась Анюта – деда Василия жена.

– Ты, Васька, гляделку часом не вывихнул? – поинтересовался, подходя, дед Федор.

– Федька, ты скажи, нет – ты скажи – говорила вчера твоя, что сегодня надо свинью резать? Или не говорила?

– Та вроде говорила, – ошарашенно ответил дед, – только не вчера, а седни...

– Енто у него похмельный синдром еще действует, – туманно, по‑научному, объяснил бабе Ане ее супруг. – Да какая разница – вчера, сегодня? Главное – надо сполнять работу. Так, Федя?

Обалдевший от этого напора кум неопределенно мотнул головой.

– А где Фрося? – спросила баба Анюта.

– За ентой... хреновиной пошла, ну, которой начинять...

– А га, ясно, пойду столы под мясо готовить, – она сразу успокоилась.

– Так ты, Анют, плеснула бы нам чего‑нибудь? – засуетился дед Василь. – Для сугреву, так сказать...

– Цыц! – шикнула на него жена. – Вчера нагрелись до чертиков. Под свежину и налью. А пока – быстро за дело!

А дело, надо сказать, было сложноватым, ибо свинье шел уже второй год, кормили ее на совесть, так что вымахала она под три увесистых центнера. Сажок, где она содержалась, был явно маловат, и потому кумовья решили просто выпереть Машку оттуда и ужена воле, во дворе, произвести экзекуцию.

– Давай, Федька, залазь и вышибай ее оттель! – безапелляционно заявил Василь.

– А чего это я, с какой такой стати? – сразу же встал на дыбы кум. – У тебя вон рожа пошире моей раза в полтора, да и в плечах опять же.

– Хто в ентом дворе хозяин? – заорал дед Василь. – Свинья твоя, ты и доставай ее оттель! А я пойду пока ножик принесу, – и он поспешно скрылся за калиткой. Крякнув с досады, дед Федя согнулся вдвое и с трудом втиснулся в противоположный угол.

– А ну, пошла отсель, квартирантка недорезанная! – прохрипел согнутый вдвое дед, пихая Машку обеими руками в направлении дверцы, а затем, обозлившись, ухитрился двинуть ее ногой в зад. Это было его ошибкой. Свинья, утробно взвыв свинячьим фальцетом, заметалась в тесном и темном пространстве сажка, прижав, наконец, деда Федора своей тушей так, что у того в глазах помутилось. Очухавшись, он почувствовал, что сидит... в корытце со свинячьей похлебкой, а самой Машки и след простыл: она уже весело носилась по двору, забыв обиду, нанесенную его ногой в валенке. Зато теперь обиделся дед.

– Ах ты, полуфабрикат ходячий! Меня, кавалера двух орденов Славы и медали «За отвагу» – задницей в грязь?! Да я из тебя безо всякой машинки счас колбасу наделаю!

Подобрав валявшийся здесь же здоровенный кол, он решительно двинулся в атаку. Машка, углядев грозный заряд, поняла, видимо, что шутки кончились, едва начавшись. Поэтому, всхрапнув как‑то по‑лошадиному, понеслась по периметру хоздвора, отгороженного глухим забором. Как раз в это время в приоткрывшуюся калитку занесло деда Василия, весело помахивающего огромным немецким тесаком времен давно прошедшей войны. В другой руке была зажата поллитровка, заткнутая кукурузной кочерыжкой. Трехсоткилограммовый таран со вздыбленной щетиной подсек его как раз под коленки. Тесак полетел в одну сторону, поллитровка, блеснув на солнышке, – через забор, а сам кум, проехав на Машкиной спине пару метров, благополучно зарылся носом в кучу навоза, оставленную до весны посреди двора. На пару минут замерли все трое: свинья – в углу, а деды – кто где. Вытряхнувшись наконец из кучи, дед Васька взвыл: