СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ - Б. Дедюхин

Василий Васильевич слушал неожиданную исповедь Исидора со смешанным чувством. Если и не все было правдой в его словах, то все же- правдой. Ведь и Антоний внушал: спасешь державу-спасешь и веру, а веру спасешь – душу спасешь!

Молча поднялся Василий Васильевич, и сразу же очень готовно встал с лавки Исидор, во взгляде его было кроткое ожидание. Не мог отмолчаться Василий Васильевич, но и сказать того, чего ждал Исидор, тоже не мог. И он спросил:

– А скажи, владыка, отчего столь медленно поспешал ты на Русь с Собора? Почитал нас за простоту, с коей можно не считаться?

– Что ты, что ты, государь! – в глазах Исидора появилась нешуточная тревога.- Нет, нет, как раз напротив. Я думал постепенно приучить вас к мысли, что раз все соглашаются с унией, так и вам надобно, то есть подготовить тебя хотел.

– А подготовил, выходит, совсем к другому.

Исидор печально согласился:

– Самая большая моя ошибка, а понял я ее только здесь, под стражей. Надобно было мне сколь возможно скорее и прямее стремиться на Русь.

Теперь Василий Васильевич почел себя вправе уйти, не прощаясь и никак не выразив своего окончательного решения. Сразу же велел Федору Басенку прислать к нему слугу Логофета. Когда тот вошел, растерянно и опасливо скользя взглядом по великокняжеским покоям, Василий Васильевич весело спросил:

– Поиздержались вы небось со своим кардиналом?

– Не то что поиздержались – обнищали…

– Получи на первый случай.- И Василий Васильевич бросил ему туго набитый кожаный мешочек.- Это вам на двоих.

Ущупав монеты, Логофет упал на колени, норовя поцеловать красный сафьяновый сапог великого князя. Василий Васильевич отдернул ногу:

– Иди прочь, пока я не передумал!

А в ночь на 15 сентября Исидор со своим слугой совершил побег [123] из-под стражи и взял путь на Тверь.

– Догнать и вернуть? – неуверенно спросил Федор Басенок.

– Нетрог их бегут, но надобно знать, как примут Исидора Борис Александрович Тверской, великий князь литовский Казимир и все другие.

– Будет так,- ответил понятливый Басенок.

Фрязнн Альбергати снова взял след Исидора.

Глава одиннадцатая 1441-1445 (6949-6953) гг. БЕДЫ

Епископ Иона снова стал митрополичьим местоблюстителем и в очередной раз готовился ехать в Константинополь на поставление [124]. Московское духовенство, решительно отвергнув соблазн соединения двух Церквей, окончательно укрепилось в верности православным догматам.

Удалось великому князю уладить, пусть на время, и дела новгородские. За то, что приняли у себя Шемяку и неисправно платили черный сбор, он совершил карательный поход на Великий Новгород. Тверь прислала ему двух воевод, пособляли и псковские воеводы. Великий князь московский малой кровью овладел городом Демоном [125], после чего архиепископ Евфимий по поручению новгородского веча заключил с Василием Васильевичем договор, дав очень богатый окуп – восемь тысяч рублей.

Столь удачное решение двух государственных задач- церковного устройства в отношений с северным соседом – не принесло, однако же, желанного спокойствия Василию Васильевичу. Он все отчетливее понимал, что покуда не прекратится междоусобная распря, несчастья будут сыпаться на Москву беспрестанно и с самых неожиданных сторон. Занозой сидел братец Шемяка в Угличе, того гляди, что-нибудь придумает, жди, какую каверзу учинит, и великий князь, как записали потом в летопись монахи, взверже нелюбие на него – пошел войной. Целью похода было пленение Шемяки, ибо пока он на воле, смуты не прекратит.

Все было исполнено, как задумано, одного не учли московские воеводы: нашелся в их стане переветник – дьяк Кулудар Ирежский, который упредил Шемяку, и тот заблаговременно скрылся. И сам Кулудар хотел сбежать, был вооружен кривой татарской саблей, но махал ею неумело, был схвачен, лишен дьяческого звания и бит кнутом.

Очередное предательство обескуражило Василия Васильевича.

Крива татарская сабля, а душа человеческая еще кривее. И если сабля явно видима и от нее можно загодя оборониться, то как остеречься человека криводушного, который, словно на позорище, носит в сердце одно, а напоказ выставляет иное?

Василий Васильевич вернулся из Углича в Москву, а тут ждала его новость, в которую и вовсе верить не хотелось; князь Александр Васильевич Чарторыйский переметнулся к Шемяке… Только-только отъехал Чарторыйский из Литвы после заговора и убийства князя Сигизмунда, бил челом великому князю Московскому и получил от него во владение Суздаль. И вот – на тебе, предал неожиданно, вероломно, непонятно. Что заставляет служилых людей – князей и бояр, и даже столь невысокого звания людей, как дьяк, становиться на путь измены? И почему именно к Шемяке благоволение? Деньги и почет влекут?

Иных – да, деньги и почитание. Вот хоть Ивана Андреевича Можайского взять. Этот постоянно меж своих двоюродных братьев мечется, ищет, кто больше даст, кто сильнее, кто в большей чести. Нынче снова с Шемякой… А что, если поманить его опять к себе?…

Василий Васильевич послал к Можайскому Юрия Патрикиевича с наказом:

– Скажи, что, если отъедет от Шемяки, я дам ему Суздаль, который отнимаю у Чарторыйского.

Расчет оказался верным. Иван Андреевич, нимало не раздумывая, сразу предал своего временного союзника и въехал под звон колоколов в старый, но очень беспокойный город.

Шемяка с Чарторыйским в ответ собрали в Новго-родчине несколько тысяч вооруженных рогатинами и топорами бродяг и двинулись к Москве, требуя выдачи изменника Можайского. До рати дело, однако, не дошло: игумен Троицкого монастыря Зиновий, твердо державший сторону московского великого князя, заставил примириться братьев. Заключили новое докончание, по которому владения Василия Косого (Дмитров, Звенигород и Вятка) переходили к Василию Васильевичу, а за Шемякой оставались Руза, Вышгород, а также дядин удел – Углич и Ржев. Договорились послать своих киличеев [126] к татарским ханам. Снова целовали крест на этом докончании, и каждый в душе знал: до скорого нового размирья, в том вопрос лишь, кто первый преступит клятву. Не доверял больше Василий Васильевич брату, но и Шемяка не верил ему ни на волос – сразу же с ним расстался, намереваясь скрыться где-нибудь в недосягаемых северных волостях.

После заутрени Василий Васильевич имел обыкновение приходить в думную палату, где принимал иноземных послов и посланников, выслушивал донесения своих послухов и видков, принимал челобитные бояр и черных людей, если их просьбы или запутанные дела не в состоянии были решить великокняжеские тиуны.

В этот день сообщения шли одно хуже другого.

В Ростове резко вздорожала рожь… В Твери сено немыслимо дорого… В Пскове вообще мор, хлеба на зиму не запасено… В Можайске князь Иван Андреевич сжег мужика-хлебника, которого обвинили в людоедстве. Заодно сжег почему-то и жену своего боярина Андрея Дмитриева…

А самые тревожные вести от дозорных с ордынского порубежья.

Осенью 1444 года пожар пожег все Поле, а затем наступила до того лютая зима, что кочевье стало вовсе не возможно из-за бескормицы и стужи. В прежние годы, случалось, золотоордынцы откочевывали на зиму в Таврию, но теперь там образовалась своя, Крымская Орда, которая сама озабочена тем, как бы поживиться за счет чужих земель.

Царевич Золотой Орды Мустафа пошел единственно возможным для него путем – в Залесье, в русские богатые области. Начал с Рязани. Захватил там множество безоружных людей и, отойдя с ними чуть южнее, начал торговать пленниками.

Рязанцы выкупили земляков, мог бы Мустафа вернуться с добычей и как-нибудь пробедствовать до весны. Но зима 1445 года была лютой, крутили страшные вьюги, мороз бил птицу на лету. Снег лег лошадям по брюхо, и мечтать нельзя было о возвращении в улусы.

И Мустафа двинулся на север, достиг Переяславля-Рязанского, потеряв в пути почти всех коней и поморозив в поле половину воинства. Он уже не просил окупа но молил о прибежище. Переяславцы то ли от сердоболия, то ли от страха, пустили татар на постой в свои жилища.

Что было делать в этих условиях великому князю Московскому? Терпеть поганых в непосредственной близости от себя, не зная ни планов, ни намерений их, зная только их хищный нрав?

Великий князь собрал боярский совет, все до одного на нем высказались за немедленный поход.

Воеводами назначили князей Василия Ивановича Оболенского и Андрея Федоровича Голтяева. Отпросился в поход и любимец великого князя Федор Басенок, собравший под свой стяг мордву и рязанских казаков. Впервые в московском воинстве появились казаки и сразу же показали себя ратниками храбрыми и надежными. Как и мордва, они пошли в поход на ртах – деревянных полозьях, которые являли собой нечто среднее между санками и лыжами и которые помогали легко преодолевать снежные сугробы.