Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория - Юрий Вяземский

Подрезая, Гней Эдий рассказывал:

VIII. Когда закончились прения, судьи удалились на совещание и долго обсуждали. Нет, не приговор, который утвердили в самом начале обсуждения — прелюбодеяние для всех обвиняемых и святотатственное прелюбодеяние для одного Юла Антония. Спорили и дискутировали по поводу наказаний. Разошлись лишь под утро. Так что приговор огласили лишь на следующий день, в канун июньских календ. Было так решено:

Аппия Клавдия Пульхра изгнали из сената и выслали на Крит сроком на десять лет.

Квинтия Криспина сослали на Сефирову скалу в Кикладском архипелаге. Срок ссылки не обозначался.

Корнелия Сципиона суд в храме Марса приговорил к изгнанию на остров Гиар. Но когда Август потом утверждал приговор, он заметил, что на Гиаре совсем нет пресной воды, и предложил, учитывая сотрудничество Корнелия со следствием и его раскаяние, сослать его на остров Делос; пусть, дескать, просит прощения у Аполлона.

Руф Сальвидиен был лишен жреческого звания и изгнан на остров Аморг с полным поражением в правах и с конфискацией половины имущества.

У Рабирия отняли должность эдила и сослали его на Сардинию с конфискацией одной четверти состояния.

Луций Авдасий и Азиний Эпикад еще легче отделались: они без всякой конфискации были изгнаны из Рима; то есть могли жить где угодно, но изгнание из Города было пожизненным.

Поэта Понтика сослали в Нарбонскую Галлию.

Двух сенаторов выгнали из сената с запрещением проживать в Италии.

Одного из десяти всадников, который усердно сотрудничал со следствием и дал множество ценных показаний против Юла Антония, суд оправдал, а всех остальных сослал и отправил за двухсотый миллиарий.

Актеров с плебеями и вольноотпущенниками судили не под руководством Грецина и не в храме Марса. Их судил другой суд, с другим претором и тридцатью присяжными. Гиласа-пантомима обвинили в растлении малолетних мальчиков и наказали плетьми, причем пороли его не где-нибудь, а в Белом доме, жилище Отца Отечества. А потом куда-то сослали. Никто точно не знал куда.

Комедианту Стефаниону вменили, что он держит в услужении матрону, подстриженную под мальчика, и высекли его публично в трех театрах: Помпея, Бальба и Марцелла.

Престарелого Бафилла вообще не привлекали к суду.

Гладиатор Бесс избежал наказания. Но с той поры его никто не видел ни на улицах, ни на аренах, ни в Риме, ни в колониях. Когда же о Бессе интересовались у Квинта Порция, его бывший хозяин и патрон неизменно отвечал: «Я его отпустил на свободу. Он, наверно, уехал на родину. Сколько же можно, рискуя жизнью, вас развлекать?»

Женщин, как уже говорилось, отдали на суд мужей. Судили лишь вдову Помпонию Карвилию, которую на суде представлял ее дальний родственник. По постановлению суда Помпонию сослали на остров Сериф.

Ни одного раба не распяли. Мужчин продали в каменоломни, женщин отправили на тяжелые сельские работы. Но некоторых проходивших по делу рабов и рабынь их хозяева отвели к городскому претору и просили отпустить на волю. Среди них, между прочим, оказался и раб Августа баснописец Федр. С июля он стал вольноотпущенником…Заработали себе свободу. Как уточнил Вардий, некоторые заработали задолго до того, как совершилось главное преступление и началось следствие.

Гракх, ни на одном из разбирательств так и не появившийся, по приговору главного суда был лишен воды и огня и до конца своих дней изгнан на остров Керкину. Вместе с ним туда отправился его малолетний сын Гай. Жена Семпрония, принадлежащая к древнему и славному роду, ушла жить к своему отцу, бывшему претору и консулу, и вскоре добилась развода с опальным мужем.

Феба, как мы знаем из Августова письма, повесилась. Но скоро поползли слухи, что ей в этом деянии помогли.

Еще больше слухов блуждало по поводу Юла Антония. Судебная коллегия под руководством Помпония Грецина приговорила его к смертной казни. По закону между произнесением приговора и его приведением в исполнение должны были миновать десять дней. Однако уже через два дня, на следующий день после Карналий, в четвертый день перед нонами, было объявлено, что Юл Антоний Африкан скончался от самому себе нанесенной раны. Многие этому поверили. Но многие поверить не захотели и выдвигали различные версии. У всех этих версий начало было одинаковым: Юл до суда не покушался на свою жизнь и не мог на нее покуситься, так как его бдительно сторожили тюремщики; а перед судом он не предстал потому, что так было решено «свыше»: дескать, ранил себя и в беспамятстве. Конец же всех версий раздвоился, растроился и раздесятерился. Когда, наконец, вынесен был смертный приговор: (1) Юл попросил для себя меч, и последнее желание осужденного было выполнено; (2) Август отправил ему предписание покончить с собой, и сын Марка Антония это предписание исполнил; (3) палач удавил Юла в том самом узилище, в котором он содержался; (4) Юла отвели в Мамертинскую тюрьму и там отрубили голову; (5) Юла тайно вывезли в Египет и там зарезали на могиле его отца;… (10) Юл попросту исчез, как исчез гладиатор Бесс, и отныне проживает то ли в Британии, то ли в Парфии, а может, у даков или у эфиопов… В любом случае мертвого тела Юла Антония никто не видел, и могилы ему не соорудили ни в Риме, ни в муниципиях. Девятилетний сын его от Марцеллы, Луций Антоний, был отправлен в город Массалию, где пребывал в ссылке под предлогом, что проходит там обучение.

Слухи о Юле затихли, когда стали выясняться подробности приговора, произнесенного Августом над своей дочерью Юлией. Да, сослана на Пандатерию, пустынный утес в шести милях от побережья Кампании — об этом говорилось в послании сенату. Но как сослана! Во-первых, пожизненно. Во-вторых, сосланной запрещено давать вино и предоставлять малейшие удобства жизни. В-третьих, к Юлии приставлена многочисленная охрана, которая стережет ее, как стерегут опасных государственных преступников. Ни раба, ни свободного к ней не подпускают, а если кто-то к ней все же отправляется, то исключительно с ведома Августа, который требует в точности сообщить ему, какого возраста, вида, роста посетитель и даже какие у него телесные приметы и шрамы. С Юлией постоянно находится ее престарелая мать Скрибония; ей принцепс то ли оказал милость, то ли приставил ее охранять беспутную дочь, то ли тоже сослал в наказание — за то, что она, Скрибония, выродила на свет подобное исчадье Аида.

IX. Самого Августа в июне никто не видел: он ни разу не появился в сенате, хотя трижды в этом месяце устраивались заседания; он никого, даже ближайших к нему Фабия, Страбона, Пизона, Вара и Агенобарба, не принимал у себя в Белом доме; он не участвовал ни в одном из главных июньских праздников: ни в Карналиях, ни в Весталиях, ни в Матралиях, ни в День Фортуны. Говорили, что принцепс так тяжело болен, что даже в носилках не может покинуть своего дома. Но, странное дело, его лечащего врача Антония Музу часто встречали на улицах или гуляющим в садах Мецената, на Аппиевой дороге и даже на правом берегу Тибра, причем вид у него был весьма праздный. И Ливия присутствовала на каждом праздничном мероприятии, нежная с весталками, улыбчивая с сенаторами, покровительственная к всадникам и снисходительная к простому народу… Представляешь себе? Отец Отечества тяжело болен, а его супруга, его придворный врач, которые во время даже легких недомоганий ни на шаг от него не отходили… Тут что-то одно: либо он, несмотря на болезнь, гневается на них и до себя не допускает; либо нет никакой болезни, она лишь предлог, и, судя по всему, нет и Августа в Риме, раз Ливия и Муза предоставлены самим себе и, как злые языки говорят, «не при Теле».

В середине июня в сенате было зачитано письмо от Тиберия — он еще оставался пятилетним трибуном, шел последний год его трибуната. В этом послании он сообщал, что неоднократно, как мог, заступался за Юлию, пытался содействовать примирению отца с дочерью, просил тестя о снисхождении к своей бывшей жене, но, коль скоро принцепс произнес приговор, он, Тиберий, просит отцов-сенаторов ходатайствовать перед Отцом Отечества, чтобы по меньшей мере Юлии были оставлены все подарки, которые он, Клавдий Нерон, ей сделал… Зачем было написано это письмо? Зачем его разрешили зачитать перед сенаторами? Так Вардий меня вопрошал. А я тебе, Луций Сенека, теперь адресую этот вопрос.

Лишь в следующем месяце, на играх в честь Аполлона, в самом конце их, в третий день до июльских ид, Август неожиданно объявился и предстал перед народом в храме Аполлона Палатинского. Выглядел он и правда словно после долгой и тяжелой болезни: лицо осунулось и покрылось желтоватыми пятнами, веки припухли, под глазами мешки, а сами глаза еще больше сдвинулись к переносице. Но взгляд горел каким-то одновременно грозным и раненым огнем.

По окончании молебна его обступил народ и стал упрашивать, чтобы он пожалел единственную дочь и вернул ее из изгнания. Август терпеливо выслушал ходатаев, никого из них не прервав, а когда все умолкли, угасил огонь во взгляде, печально улыбнулся и грустно ответил: