Тайны древних руин - Тихон Пантюшенко

—Интересно, а как бы вы поступили, будь на месте Севалина? Я имею в виду драку из-за девчонки.

Я пожал плечами, так как просто не знал, что ответить. Драться нехорошо. У меня уже есть на этот счет некоторый опыт. Правда, не из-за девчонки. Но как бы я поступил в конкретной ситуации, сказать трудно.

—Впрочем отвечать не надо,— сказал Павел Петрович.— Однажды я уже видел, как вы поступаете в подобных случаях. Да. Ну а как же все-таки быть с Севалиным?

—Вы знаете, товарищ политрук, что он сказал перед уходом. «Никак не думал, что вы окажетесь такими». Это он нам так сказал. Стыдно было, хоть сквозь землю провались.

—А пытались объяснить?

—По-всякому. Только старшему лейтенанту нужны были факты, и ничего другого. А где их взять? Только я так думаю, что для обвинения нужны прямые, а не косвенные факты. Их же практически нет.

—Пресловутая презумпция виновности и вытекающий из нее вывод о необходимости превентивной изоляции подозреваемого,— вслух рассуждал на своем юридическом языке Павел Петрович.— Это я так про себя. Ну а что думаете обо всем этом лично вы?

—Думал по-всякому и ни до чего не додумался.

—Ну хоть какое-нибудь предположение все-таки возникало?

—Возникало, товарищ политрук, но боюсь об этом даже думать.

—Ну-ну.

—А что если к этому имеет какое-то отношение тайна Хрусталевой?

—Ты что, подозреваешь ее? — перешел на «ты» Павел Петрович.

—Да нет, что вы. Об этом не может быть и речи. Но случайно эти звенья где-то сомкнулись. А где— это загадка. Разрешите, товарищ политрук, поговорить с ней начистоту. Она поймет. Тем более, что при матери обещала когда-нибудь рассказать. Ждать-то больше нельзя. Может, Севалин напрасно в беду попал.

—Возможно. Но слишком серьезное это дело. Кустарщины нам не простят. С другой стороны, кому же, как не тебе, она первому должна доверить свою тайну? Ладно. Отправляйся к Хрусталевой и сразу же, как только что-нибудь прояснится, позвони мне.

20

В доме Хрусталевых была одна Анна Алексеевна. Женщина как-то изменилась, хотя с того момента, когда я видел ее последний раз, прошло всего лишь три дня. Лицо стало строгим, даже суровым. Что могло быть причиной такой перемены? Заботы о судьбе своей дочери? Но за этот короткий срок они вряд ли могли стать большими. Атмосфера общей тревоги, вызванной все новыми слухами о готовящемся нападении на Советский Союз фашистской Германии? Но последнее сообщение ТАСС о необоснованности этих слухов, казалось бы, наоборот, должно было успокоить Анну Алексеевну. Значит, случилось еще что-то.

—Хотел с Маринкой повидаться да расспросить ее кое о чем,— сказал я Анне Алексеевне.

—О чем же, если не секрет?

—Да все о том же, что держит в тайне.

—Было бы из чего делать тайну.

Я насторожился. По этому ответу можно было предположить, что Маринка наконец рассказала своей матери о том, что так долго скрывала от меня. Да и не только от меня. От всех. Как поступить сейчас? Начать расспрашивать Анну Алексеевну, делая вид, что все это для меня десятое дело? Или, может, рассказать ей об аресте Севалина? Нет, этого делать нельзя. Правило остается правилом: в воинских делах пусть разбираются сами военные. И еще: военная тайна перестает быть тайной, если в нее посвящаются люди, которым знать ее не обязательно.

Анна Алексеевна выжидающе помолчала, а потом спросила:

—Коля, ты хорошо знаешь Маринку?

—Кажется, да.

—А знаешь ли ты, чем она увлекается?

—Отчасти.

—То-то же, что отчасти,— Анна Алексеевна встала и подошла к этажерке с книгами Маринки.

—Эту книгу ты видел у нее когда-нибудь?

На обложке книги, которую держала в руках Анна Алексеевна, была надпись: «Карстоведение». Об этом предмете у меня было самое смутное представление.

—Если бы ты знал, Коля, сколько я пережила за эти дни. Эта негодная девчонка надумала, видите ли, сделать открытие. Без чьей-либо помощи. Она действительно открыла карстовую пещеру. Когда мне рассказала об этом Маринка, я так начала изучать это чертово карстоведение, как не изучала в школе самый любимый мой предмет. Я теперь знаю все: как вязать узлы брамштоковый, штык простой, штык с двумя шлагами. Но самое страшное для меня оказалось, когда я узнала, какие опасности подстерегают человека в пещере. Обвалы и камнепады, взрывы метана, провалы в междуэтажных перекрытиях, заклинивание в лазах и щелях, сцепление одежды с вязкой глиной, внезапный подъем уровня подземных вод при ливнях. Даже специалисты, мастера спорта по спелеотуризму, бывает, гибнут. А тут девчонка, которая ни черта в этом не смыслит.

Анна Алексеевна все говорила и говорила, словно сдавала экзамен по карстоведению. На меня обрушился целый поток информации об условиях образования и строении карста, о температурном режиме и движении воздуха в карстовых массивах, о пещерном жемчуге и других не менее удивительных формах отложений в пещерах. Временами рассказ Анны Алексеевны прерывался жалобами на то, что Маринка не вполне ей доверяет. Иначе как могло случиться, что обо всем этом ей стало известно только на этих днях. В самом деле, почему Маринка не поделилась своей тайной с матерью раньше? Что касается меня, то тут вопрос ясен. Я еще не заслужил того доверия, на которое мог рассчитывать. А мать? Ведь Маринка когда-то сказала, что они с ней большие друзья. Оказывается, что в некоторые секреты не посвящают даже больших друзей. И не потому, что дочь не вполне доверяла матери. Вовсе нет. Все дело в том, что узнай Анна Алексеевна об одиночных путешествиях своей дочери по сложным и опасным лабиринтам карстовых пещер, она бы запретила эти путешествия раз и навсегда. Маринка понимала это и огорчать мать не стала. Но и отказаться от мысли самой изучить то, что удалось ей открыть, она уже не могла. Не могла, хотя и сознавала, что вся ее затея может кончиться для нее катастрофой.

—Обидела меня Маринка. Обидела до слез,— пожаловалась Анна Алексеевна.

—Она вас пожалела. Как вы этого не хотите понять?— заступился я за Маринку.

—Пожалела?

—Да, пожалела.

—Да я же пока при своем уме.

—Ну посудите сами. Маринка рассказывает вам о своем открытии и собирается в путешествие. Что бы на это ей сказали?

—Чтобы и думать не смела.

—Правильно. Но она уже взрослый человек и может принимать самостоятельные решения.

—Что же это за решение, если его принимает человек, который в этом деле не имеет ни опыта, ни знаний? Ладно бы человек не разбирался в чем-нибудь простом. Ну а если это дело связано с большой и никому не нужной опасностью? Какой в этом смысл, скажи мне, пожалуйста? Она первая, видите ли. Больше никто не знает об этой пещере.