Мистик-ривер - Деннис Лихэйн

– Речь про эту руку?

– Это все, что я слышала.

– И это заставило тебя вообразить – что?

Она опять чуть было не прикоснулась к нему. На мгновение агрессивность, казалось, покинула его, уступив место ощущению обреченности. Это чувствовалось в его спине и плечах, и ей захотелось, протянув руку, прикоснуться к нему, но она удержалась.

– Дейв, ты только расскажи им про грабителя.

– Про грабителя.

– Ну да. Может быть, тебе и придется явиться в суд, но что тут такого? Подумаешь – большое дело! Это лучше, чем если на тебя навесят убийство!

«Вот сейчас, – думала она. – Скажи, что не виноват. Скажи, что не видел, как Кейти уходила из „Последней капли“. Скажи это, Дейв!»

Но вместо этого он лишь сказал:

– Я понимаю ход твоих мыслей. Правда. Я прихожу домой весь в крови в то самое время, когда было совершено убийство Кейти. Значит, это я ее убил.

У Селесты вырвалось:

– Да?

Дейв поставил банку с пивом и рассмеялся. Он опять задрал ноги и, повалившись на диванные подушки, все хохотал, хохотал... Его просто корчило – каждый вдох превращался в новый раскат хохота. Он смеялся так бурно, что из глаз его текли слезы, а грудь и плечи тряслись и ходили ходуном.

– Я... я... я...

Он не мог ничего выговорить. Волны смеха перекатывались через него, подступая к горлу, вырывались наружу – и опять, и опять... Слезы теперь лились ручьем, текли по щекам прямо в разверстый рот, пенились на губах.

Селеста знала одно: никогда еще ей не было так страшно.

– Ха-ха – Генри, – наконец произнес он, когда смех начал утихать, переходя в фырканье. – Генри, – сказал он. – Генри и Джордж, Селеста. Так их звали. Ну разве не забавно? Джордж, смею тебя уверить, был прелюбопытный тип, зато Генри был просто негодяй!

– О чем это ты?

– Генри и Джордж, – весело продолжал он. – Я говорю о Генри и Джордже. Они взяли меня покататься. И катали четыре дня. И прятали меня в погребе, где я спал на каменном полу в вонючем, проеденном крысами спальном мешке. И, ей-богу, Селеста, они уж там потешились. Никто не пришел на выручку старине Дейву. И Дейву оставалось только притвориться, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим. Пришлось так развить воображение, чтобы можно было раздвоиться. Что он и сделал. Дейв умер, черт возьми. А паренек, который выбрался из этого погреба – уж не знаю, кто это был, – вообще-то это я, но ясно как день, что это был не Дейв. Дейв умер.

Селеста онемела. За восемь лет Дейв ни разу не заговаривал о том, что с ним случилось и о чем было всем известно. Говорил только, что играл с Шоном и Джимми и его похитили, а он убежал – и на этом разговор заканчивался. Ни разу она не слышала от него имен похитителей. Ни разу он не упоминал о спальном мешке. Ничего этого она не знала. Казалось, что в этот момент происходит пробуждение от иллюзий их семейной жизни и невольно, против их желания, они остаются лицом к лицу со всеми разумными обоснованиями и полуправдами, потаенными страстями и сокровенными "я", на которых все строилось. Чтобы смотреть, как все рушится под ударами ошеломляющей правды, что никогда-то по-настоящему они друг друга не знали, а только надеялись когда-нибудь узнать.

– Дело в том, Селеста, – сказал Дейв, – что все это очень похоже на то, что я говорил тебе про вампиров. По существу, все это – одно. Одна и та же проклятая штука.

– Какая «проклятая штука»? – прошептала она.

– То, что это не исчезает, не выходит наружу, а, раз попав, сидит в тебе.

Взгляд его был устремлен на кофейный столик, и ей показалось, что, разговаривая с ней, он успокаивается.

Она прикоснулась к его плечу:

– Что «не выходит наружу», Дейв? Что «сидит в тебе»?

Дейв покосился на ее руку с таким видом, словно еще секунда – и он с рычаньем вонзит в нее зубы и оторвет ее от запястья.

– Я больше не доверяю своему разуму, Селеста. Предупреждаю тебя: я себе не доверяю.

Она убрала руку – в том месте, каким рука касалась Дейва, кожу жгло и покалывало.

Дейв поднялся, пошатываясь. Склонив голову к плечу, он взглянул на нее, как будто не совсем понимал, кто она такая и как попала сюда, на краешек дивана. Потом посмотрел на экран, где Джеймс Вудс стрелял из арбалета прямо в грудь какому-то типу, и прошептал:

– Раздраконь их всех, Охотник! Раздраконь!

С пьяной ухмылкой он опять повернулся к Селесте:

– Я собираюсь прогуляться.

– Хорошо, – сказала она.

– Прогуляться и подумать.

– Ага, – сказала Селеста, – конечно.

– Если я сумею уложить все это в моей голове, то все наладится. Но просто надо уложить это в голове.

Селеста не спросила, какое «это» он имеет в виду.

– Ну, тогда привет, – сказал он, идя к входной двери. Он открыл дверь и ступил за порог, и тут же она увидела его руку на косяке – голова его просунулась в комнату.

Не входя обратно, но склонив голову к плечу и внимательно глядя на нее, он сказал:

– Между прочим, о мусоре я позаботился.

– Что?

– Мусорный пакет, – сказал он. – Тот самый, куда ты положила мою одежду и прочее, помнишь? Я еще раньше вынес его и выбросил.

– А-а, – сказала она, чувствуя, что ее сейчас вырвет.

– Итак, до скорого, – сказал он.

– Ага, – сказала она, когда голова его опять вынырнула наружу, на лестницу. – Увидимся.

Она слушала его шаги – как он спускается вниз по лестнице. Вот заскрипела дверь парадного и Дейв вышел на крыльцо, вот он спустился по ступенькам. Она подошла к лесенке наверх, ведущей в комнату Майкла, и послушала, как мерно он дышит во сне. Потом она пошла в ванную, и там ее вырвало.

Он не смог найти место, где Селеста поставила машину. Иногда, особенно в снегопад, приходится проехать кварталов восемь, прежде чем найдешь место для парковки, так что, судя по всему, Селеста могла поставить машину и у Стрелки, хотя неподалеку он углядел кое-какие свободные места. Ну да ладно. По всей вероятности, он слишком разбит, чтобы садиться за руль. Может быть, хорошая долгая прогулка пешком проветрит ему мозги.

Он направился по Кресент к Бакинхем-авеню и свернул налево, недоумевая, с какого такого перепугу он попытался объяснить что-то Селесте. Господи, он ведь даже имена назвал – Генри и Джордж! И вервольфов упоминал – что-то кричал про них. Черт.

А теперь все подтвердилось: полиция подозревает его. Они будут начеку. Нечего и думать о Шоне как о друге детских лет. Дружба их давно в прошлом, и Дейву даже припомнилось, что и в детстве Шон его раздражал, и он понимал, чем именно: ощущением своей привилегированности, эдакой уверенностью, что он всегда прав, как у всех этих ребят, которым повезло – а что это, как не везение? – иметь обоих родителей, и хороший дом, и красивую одежду, и все, что нужно для спорта.

Будь проклят этот Шон. И прокляты эти его глаза. И голос. И то, что стоит ему появиться, как бабы тут же чуть ли не раздеваться начинают. Будь проклят он с его наружностью, и его высокомерным чистоплюйством, и его забавными россказнями и полицейским бахвальством, и тем, что о нем пишут в газетах!

Дейв тоже не дурак. И еще покажет себя, как только приведет в порядок голову. Надо только привести в порядок голову. А если для этого понадобится ее свинтить, а потом опять поставить на место, то он придумает, как сделать даже это.

Вся беда в том, что Мальчишка, Сбежавший от Волков, Который Вырос, стал слишком назойлив. Дейв надеялся, что его успокоит то, что сделал Дейв субботним вечером, что это угомонит мерзавца, запрячет его в дебри сознания. Этот Мальчишка, в тот вечер он жаждал крови, ему нужна была боль. И Дейв поддался, пошел ему навстречу.

Все начиналось с малого – пара-другая затрещин, пинков. Но потом Дейв потерял контроль, почувствовал, как в нем закипает ярость, как Мальчишка берет верх. А ведь этот Мальчишка – настоящая дрянь, вот он и не успокоился, пока не показались мозги...

Но потом, когда все было кончено, Мальчишка отступил. Он исчез, предоставив Дейву разбираться с последствиями, и Дейв разобрался. И разобрался хорошо. (Может быть, конечно, не так хорошо, как рассчитывал, но все-таки довольно хорошо.) И сделал он это специально, чтобы Мальчишки некоторое время и духу не было.

Но этот мерзавец из мерзавцев опять тут как тут – колотится в дверь, кричит, что так или иначе вылезет. У нас есть с тобой дела, Дейв.

Авеню слегка зыбилась перед ним, покачивалась из стороны в сторону, когда он шел по ней, но Дейв знал, что они приближаются к «Последней капле» и расползшемуся на два квартала трущобному району, убежищу извращенцев и проституток, купающихся во всем том, что оторвал от себя Дейв.

От меня оторвал, говорит Мальчишка. Ты вырос. И не пытайся взвалить на себя мой крест.

Хуже всего дети. Они как эльфы. Шныряют, выскакивают из подворотен, из-за машин и предлагают наркотики. Или за двадцатку – себя. Они на все готовы.

Самый маленький, тот, которого Дейв видел субботним вечером, не старше одиннадцати. Под глазами у него темные тени, и белая, очень белая кожа, и шапка спутанных волос, что довершает его сходство с эльфом. Ему бы дома смотреть по телевизору комедии, а он шляется по улице и предлагает наркотики.