Павел Филонов: реальность и мифы - Людмила Правоверова

Зная, что живет он нищенски, мы потайно от него написали ходатайство о назначении ему персональной пенсии. Подписались писатели, художники, ученые. В соответствующих инстанциях ходатайство было встречено одобрительно, но когда дошло дело до оформления, понадобились какие-то документы от самого Филонова — и все застопорилось. Павел Николаевич не принял бы нашей заботы о нем…[640]

В первые месяцы войны Филонов всеми силами старался быть полезен, требовал, чтобы его послали на оборонительные работы. Умер он в декабре 1941 года, в блокаде, разделив судьбу многих ленинградцев…

Я благодарна жизни за то, что узнала этого удивительного, одержимого творческой страстью человека, за то, что узнала — такая всепоглощающая страсть бывает. Пусть я многого не приемлю и не понимаю в его работах, — пусть я не согласна с ним в решениях, приведших к разрыву с учениками, — соприкосновение с крупной личностью, с выдающимся талантом всегда обогащает. И заставляет отчетливей продумать свои решения, беспощадней судить свою работу — появляется чувство «большого счета» — а без него нельзя работать в искусстве… впрочем, и в науке, и в любом виде творчества.

Мне ясно, что мятущийся дух Филонова отразил смятение, поиски, мрачные предчувствия и отчаяние предвоенных и предреволюционных лет — той интеллигенции, тех слоев народа, которые не видели выхода, а видели хаос, обособленность человека в плохо устроенном мире; обособившись сам в сложнейшем своем искусстве, он все же принял революцию как спасение и не захотел уехать от бурь революции в далекие зарубежные края — как сделали некоторые его товарищи и единомышленники по искусству. Он искал сближения с революцией — таковы его холсты «Формула петроградского пролетариата», «Нарвские ворота»… Все, что он делал, он завещал своей родине, новой России. И я не могу ни понять, ни принять невнимание, окружающее судьбу его холстов, боязнь выставить их — ведь это уже история, история нашего искусства, и надо быть слепым, чтобы не видеть, насколько западные абстракционисты шли от уже открытого Филоновым, Кандинским, Шагалом (совсем разными, хотя и [нрзб] одна и та же ненависть к мещанству, к пошлости, неприятие окружающего мира, — не видя путей и не имея связей с новыми соц[иальными] силами, рев[олюционная] ломка, отказ от сюжета, темы, доступности), — почему же мы стыдливо умалчиваем об этом? Мне пересказали высказывание одного художника, чьи работы уже давно забыты: «зачем их показывать? — сказал он о работах Филонова, — чтобы студенты начали ему подражать?!» Ох-хо-хо! Чем меньше талант, тем упорнее он хочет уберечь других от всяких влияний, тем больше он боится сравнений… А чего бояться? Вот за Филоновым целая группа пошла, были почитателями и пропагандистами филоновского метода <…> а ведь не стали подражателями? Пошли каждый своим путем, преодолев чуждое им и восприняв то, чем был велик их учитель — святым отношением к искусству, трудолюбием до одержимости, высокими критериями мастерства.

Опыт давно убедил меня в том, что влияния и увлечения скоротечны, а жизнь таланта развивается так, как его формирует сама жизнь народа, страны, мира, и от пройденных влияний и увлечений остаются лишь новые краски на палитре, краски, которые талант кладет по-своему, никого не повторяя, но весь предшествующий опыт, переработав в своей голове, в своем сердце.

А. Е. Мордвинова[641]

О встрече с А. В. Луначарским, наркомом просвещения[642]

[Можно сказать, что Филонов — учитель единственный, вселявший ученику веру в свои возможности, силы. Ведь не только у начинающих художников, но и опытного мастера бывают моменты, когда он начинает сомневаться в своих силах при выполнении той или иной работы. П[авел] Н[иколаевич] внушал работающему, что у того обязательно получится и хорошо получится. Нужно только напрячь интуицию, действовать в принципе сделанности (какой это тормоз для творчества). И у вас вдруг вырастают крылья, вы ощущаете такой подъем, вы поверили в себя. П[авел]  Н[иколаевич] убедил вас в этом, и какое же это удивительное состояние. Только работая под руководством П[авла] Н[иколаевича], можно пережить такое «Я все могу». И работы, выполненные в Д[оме] печ[ати], свидетельство тому. Кажется, мы все были там со школьной скамьи впервые перед огромными холстами (4 м 20 см × 2 м 80 см), которые нужно было написать за кратчайший срок — 4 месяца. И это было сделано. А что было сделано неплохо, говорит такой факт. Ведающий комитетом по делам искусств при Наркомпросе тов. Новицкий предложил заграничную поездку с выставкой этих работ и с 2–3 сопровождающими ее. П[авел] Н[иколаевич] отказался, как он отказывался от продажи своих работ французскому маршану[643] и даже от выставки своих работ для показа за рубежом. Он всегда говорил: все для рабочих Советского Союза. Филонов — беспартийный большевик. Филонов — искусство не развлекательное, не украшательство, а действенная сила. Поэтому и темы картин-панно: английские лейбористы, Чубаров переулок, рабочий при капитализме, казнь революционера[644]. Реакция зрителей зала.

Филонов — подвижник, который хотел и из учеников сделать подобных. Вошли в Д[ом] печ[ати] в декабре, вышли в апреле. Спали в ковре, питались в столовой Д[ома] печ[ати]. Домой ходили раз в неделю (мыться).

Он спал на голых досках, питался кипятком с черным хлебом и курил махорку. Такой образ жизни не мог не сказаться на его самочувствии.

Его учеников очень тревожило такое состояние. Хоть П[авел] Н[иколаевич] и был человеком крепкого здоровья, но сколько же это могло продолжаться? Надо было что-то предпринять. И сначала мы получили не очень крупную сумму здесь в Л[енингра]де от комитета по делам науки — почему и как я уже не помню. Знаю, возглавлял б[ывший] учитель. А потом решили обратиться непосредственно к Луначарскому с огромной петицией, где описали все положение П[авла] Н[иколаевича]. Послали с этой петицией в Москву меня, причем дали твердый наказ никому, кроме как в собственные руки Луначарского, не отдавать ни при каких обстоятельствах. В случае неудачи привезти ее обратно, т. к. трудность возникла из-за того, что делами ИЗО ведал Новицкий, и меня секретарь Наркомпроса направила к нему, узнав, что я по поводу художника. Но я помнила наказ и должна была его выполнить. Это была очень интересная и трудная, но достижимая (по тем временам) задача.

Хоть достижение и было насыщено очень острыми и даже комическими моментами, но это уже не касается П[авла] Н[иколаевича] и поэтому говорить, пожалуй, не стоит. Я-таки вручила хоть и не в собственные руки наркома, но в его присутствии в руки личного секретаря. В результате вопрос о П[авле] Н[иколаевиче] был поставлен на заседании коллегии Наркомпроса, на котором я присутствовала и давала устные объяснения. Постановили выдать единовременное пособие в сумме 300 руб., а после предоставления соответств[ующих] справок и документов поставить вопрос о персональном ежемесячном пособии. Но… о каких справках для пособия можно было говорить с П[авлом] Н[иколаевичем]? Он заявлял: я здоров, могу и хочу работать. Ведь и те деньги, что получены были в Л[енингра]де, и эти 300 неизвестно было как вручить? Я так и не знаю, как все было сделано[645].

После Великой Октябрьской социалистической революции[646] в русском изобразительном искусстве возник ряд самых разнообразных группировок. Все ориентировались на высказывание В. И. Ленина «искусство должно быть понятно массам и любимо ими. Оно должно объединять чувства, мысль и волю этих масс, подымать их. Оно должно пробуждать в них художников и развивать их». Претворяли же это положение в своих работах по-разному.

Одну из группировок, образованную в 1925 году, возглавил художник Филонов П. Н., назвав ее коллективом мастеров аналитического искусства — школа Филонова. Последователей этого направления, молодых художников — называл учениками, мастерами аналитического искусства.

Несколько слов о Павле Николаевиче Филонове, жившем для искусства и в искусстве. Ради него он шел на любые жертвы, никогда не поступаясь своими принципами и отказываясь иногда даже от заработка. Образ жизни Павла Николаевича был более чем аскетический. Еда — черный хлеб и горячая вода. Курил махорку. Спал на голых досках.

И вот такого, довольно своеобразного, но крупного мастера, пригласили для оформления театрального зала и сцены в Ленинградском Доме печати. А Филонов привлек учеников молодых художников. Для зрительного зала были написаны огромные картины-панно. Для сцены — эскизы декораций и костюмов к комедии Н. В. Гоголя «Ревизор». Потом по ним были выполнены и сами декорации и костюмы. На всю эту работу было отведено всего четыре месяца. Под руководством и при активной помощи П. Н. Филонова мы работали дни и ночи. Дом печати превратился в настоящий дом жизни, из которого и мы, и Филонов выходили только раз в неделю. Фил[онов] и ученики работали безвозмездно, если не считать бесплатной еды в столовой Дома печати. По окончании работы директор Баскаков Н. П. предоставил в Доме печати комнату, где могли встречаться ученики Филонова, принося работы для консультации. П. Н. Филонов приходил ежедневно и проводил консультации так, что иногда на это уходил целый день. Делал он это также безвозмездно.