Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Европа, говоря словами Ф.И. Тютчева, постепенно превратилась в «пугало для большинства представителей нынешнего поколения, сызмальства не перестававшего слышать постоянно повторяемый припев» о русской опасности. В результате «множество зрелых умов нашего времени без колебаний опустилось до младенчески простодушного слабоумия, чтобы доставить себе удовольствие видеть в России какого-то людоеда XIX века»[900].
Европейские публицисты упрекали Россию в политическом абсолютизме. Своим постоянным движением на Восток она внушала страх почти всей Европе. Вызывали опасения и набиравшие силу идеи панславизма. Что характерно, тема крепостного права мало эксплуатировалась в антироссийских обвинениях, потому что европейцы больше думали о Европе, нежели о России. Они продолжали смотреть на Россию через ставшую уже привычной оптику и даже не пытались понять и объективно оценить её потенциал, внутреннее состояние и внешнюю политику.
Европа начинает тяготиться благодарностью перед Россией, о чём очень точно написал граф К. В. Нессельроде, за которым в историографии несправедливо закрепилась репутация немца, только и делавшего, что вредившего России. 25 сентября 1840 года, в разгар Восточного кризиса, он писал барону П.К. Мейендорфу об отношении к России в Европе: «Мы оказали большую услугу Европе: со временем её поймут и примут, как всегда принимают с жадностью нашу помощь во время крупных социальных кризисов; но нам никогда не будут благодарны, ибо благодарность перед Россией и её государями стала тяжестью, которая обременяет всех. Нас лучше ненавидеть без причины, чем отплатить нам добром»[901].
Как формировалась русофобия: сверху или снизу?
Возникает ряд вопросов: русофобия, активно развивавшаяся в это время, направлялась снизу или сверху? Кто формировал общественное мнение? Какое влияние антирусские идеи оказывали на массу населения? Влияло ли общественное мнение на принимаемые властями политические решения?
Конечно, большая часть населения испытывала безразличие к иностранным делам, и тут можно вспомнить слова русского историка М.П. Погодина, который в годы Крымской войны в своих записках о внешней политике, адресованных императору Николаю I[902], отмечал, что есть две Европы, Европа газет и журналов и Европа настоящая, которые «в некоторых отношениях <…> даже не похожи одна на другую»: «В настоящей Европе большинство думает о делах своих, о процентах и об акциях, о нуждах и удовольствиях, и не заботится ни о войне, ни о мире, ни о России, ни о Турции, разве в отношениях к своим непосредственным выгодам»[903]. Кроме того, по причине неграмотности далеко не все могли читать газеты и поэтому не были подвержены влиянию прессы. Как отмечал Дж. Х. Глисон, проанализировавший тиражи английской прессы, лишь незначительное меньшинство читало газеты[904].
Но если в целом численность тех, кто читал газеты, была невелика, то в столицах, как правило, она была значительно выше. У лондонцев, как и у парижан, существовала традиция просматривать газеты в кофейнях и читальнях. Парижане читали очень много. А в начале 1840-х годов, когда произошла революция во французской прессе и некоторые газеты стали дешёвыми за счёт публикации в них рекламных объявлений, количество читающей публики значительно возросло, а политические идеи начали проникать в сознание той части общества, которая интересовалась политикой.
Несмотря на то, что в процентном соотношении в Великобритании русофобы составляли лишь небольшую часть нации, внешняя политика страны направлялась в соответствии с их взглядами (исключая период англо-русского сближения первой половины 1840-х годов). Политики реагировали быстрее, чем общественное мнение. Политический курс страны определялся министром иностранных дел, премьер-министром, правительством, но не парламентом, газетами или общественностью. Русофобы в определённой степени катализировали естественную конкуренцию между Великобританией и Россией, но в 1830-е годы ещё оказывали весьма опосредованное влияние на образ мыслей английских политиков[905]. Однако к середине столетия ситуация меняется. С развитием железных дорог и газетного дела общественное мнение становится значительной силой в британской политике, возможно, перевешивающей влияние парламента и даже самого правительства[906].
Что касается Франции, то французы в XIX веке, вероятно, больше, чем представители других наций, потрудились над созданием одиозного образа России, и это при том, что в постнаполеоновскую эпоху противоречия между Россией и Великобританией были гораздо серьёзнее. Но если в Великобритании негативное отношение к России и страх перед ней были вызваны реальными или потенциальными противоречиями между державами в сфере внешней политики и торговли, а сам термин «русофобия» являлся реакцией на преувеличенные страхи, то французы, для которых «мыслить значит существовать», к английскому рационализму добавили всю мощь своего язвительного интеллекта и уязвлённого национального самолюбия.
В то же время для французов, как и для англичан, русофобия являлась политическим инструментом, механизмом, который можно было использовать в конкретной ситуации, а потом до поры до времени забывать о нём. Именно в эти годы, во время Восточного кризиса, была написана книга, ставшая во многом символом русофобии. Эта книга — «Россия в 1839 году» маркиза Астольфа де Кюстина, созданная по мотивам его путешествия по нашей стране летом 1839 года, но опубликованная только в 1843 году.
Глава 7. МАРКИЗ ДЕ КЮСТИН И ИНФОРМАЦИОННЫЕ ВОЙНЫ XIX ВЕКА
«Россия в 1839 году» маркиза де Кюстина: «вечная книга о вечной России»?
Итак, в 1830-е годы негативный образ России прочно укоренился в сознании европейцев. Русофобия стала модной темой, на ней можно было зарабатывать политические очки, строить с её помощью карьеру и использовать в политических дискуссиях. В Европе происходило настоящее брожение идей, либералы конкурировали с консерваторами, а также демократами, социалистами и коммунистами; идеи демократии начали всё больше овладевать общественным сознанием. В такие переходные моменты, как читатель уже видел, всегда усиливается интерес к Другому или нагнетается страх перед ним. В условиях этого интеллектуального движения Россия, по образному выражению М. Малиа, «начинает казаться каким-то неприступным утёсом, воздвигнутым лишь для того, чтобы о него разбились лучшие надежды рода человеческого»[907]. Поэтому вторая четверть XIX века стала временем преимущественно «чёрной литературы» и «чёрного мифа» о России (правда, консерваторы порой представляли нашу страну как пример для подражания, да и работ, доброжелательных по отношению к России, написано было тоже немало, вспомним книги графа П.
