Снайпер должен стрелять - Валерий Прохватилов

— Сам образ жизни, — сказала Мари. — Наиболее остроумные из нас тут уже, правда, упоминали «Сладкую жизнь» и космос… Но тем не менее… Меня очень интересует, как следствие квалифицирует сам образ жизни Бертье? Зачем он сюда вообще приехал и, как говорится, откуда взялся?

— По этому поводу есть только одно свидетельство, все той же экономки, Силены Стилл. По ее словам, которые приводит в отчете Инклав, Жан Бертье «то ли проходил здесь курс лечения от самого обычного сплина, то ли от кого-то прятался». Какова профессия Бертье и откуда он прибыл, — таких данных в деле пока что нет.

— Извините, а на какие шиши он жил? — поинтересовался Вацлав. — Экономка оплачивается, коттедж оплачен… Где он сам-то брал деньги?

— Здесь как в старом анекдоте, — ответил Монд. — Боба спрашивают: «Где ты, Боб, берешь деньги?» — «Как это „где“? — отвечает Боб. — В ящике письменного стола». Точно так же обстоит дело и в нашем случае. Собственного счета в банке Бертье не имел, но в левом ящике письменного стола экономка всегда находила деньги. Никаких при этом чеков, всегда наличные.

— Значит, кто-то еще навещал его, — сказала Мари уверенно. — Тем более если он действительно проходил курс лечения.

— Этот вывод очевиден, — сказал Монд, — но нигде никаких следов. Во всем этом прекрасном просторном здании — никаких иных отпечатков пальцев, кроме, разумеется, Бертье и Силены Стилл.

— Да-а, — протянула Мари со вздохом, — пока нам ясно, что ничего не ясно… Может, все же двинемся дальше?

— Не груби, Мари, — сказал Монд. — Если больше вопросов нет, переходим к главному… Незадолго до восьмого июня, то есть до той роковой среды, Жан Бертье получает письмо. Его текст имеется в деле, но я еще раз его напомню. «Господин Бертье! Пока вы безуспешно поправляете тут здоровье, ваша очаровательная супруга, миссис Э. Хартли, развлекается с графом Р. Бэдфулом. Можете убедиться в этом в ближайшую среду в девять утра у калитки в юго-западной части парка». Текст, как вы могли обратить внимание, исполнен весьма старательно, ровными печатными буквами, обычным синим фломастером. Обнаружено письмо на полу, возле письменного стола, без конверта, с отпечатками пальцев одного Бертье.

— Сам себе написал, гаденыш! — тихо сказал Вацлав Крыл, подмигнув Мари. Та в ответ погрозила пальцем. Лоуренс Монд посмотрел на Крыла с той умильно-печальной строгостью, с какой терпеливый старый учитель смотрит на заводилу в классе, в каждодневном привычном своем раздумье, не пора ли того выставлять за дверь.

После этой незначительной паузы Монд продолжил:

— Что произошло дальше, вам всем хорошо известно. Вместо того чтобы хоть как-то прояснить ситуацию, Жан Бертье, этот, по формулировке Доулинга, маньяк-ревнивец, устроил засаду на чердаке пустующих конюшен, в четверти мили от предполагаемого места встречи Роберта Бэдфула и Эммы Хартли. В среду утром, в девять пятнадцать, прозвучали три выстрела, в результате которых погибли Бэдфул, Хартли, только что приехавшая из Лондона первым утренним поездом, и, что совсем уж необъяснимо, крохотная собачонка по кличке Марфи, принадлежащая, как ни странно, все той же экономке нашего новоявленного Вильгельма Теля, Силене Стилл. По предположению Доулинга, с которым, пожалуй, следует согласиться, сама миссис Стилл в тот момент осталась жива по чистой случайности: она просто не успевает попасть в поле зрения Бертье, оказавшись загороженной деревьями, и какое-то время после того, как ее собака опрокидывается навзничь под третьим выстрелом, стоит не двигаясь. В эти самые минуты, как помните, разражается страшный ливень, под которым, кстати, Силена Стилл все же находит силы перебежать шоссе и из ближайшей телефонной будки вызвать полицию.

— Есть ли какое-нибудь разумное объяснение, — спросил Андрей, — почему экономка Бертье оказалась на границе владений Бэдфулов именно в это время?

— Объяснение есть, — сказал Монд. — И содержится оно в протоколе допроса, который провел сам Доулинг. Каждое утро, независимо от погоды, Силена Стилл совершала со своей Марфи довольно длительные прогулки. В этот раз собака сорвалась с поводка. Догоняя ее, миссис Стилл и приблизилась к роковому месту.

— С экономкой все ясно, — сказал Андрей. — А сама Эмма Хартли, эта, как сказано в анонимке, «очаровательная супруга» Жана Бертье? Что заставило ее приехать из Лондона, первым утренним поездом, в этот день?

— В этом полной ясности нет, — сказал Доулинг. — Сразу после убийства секретарша Доулинга, Милена, звонила в Лондон в шляпную мастерскую, где, судя по визитной карточке, работала Эмма Хартли. По словам владелицы мастерской, миссис… э-э… простите… — Монд порылся в бумагах, — да, по словам владелицы мастерской Мариэлы Джексон, Эмма Хартли оформила накануне недельный отпуск, якобы для встречи с мужем, который уже довольно длительное время проживает где-то в Париже, но, где точно, толком никто не знает.

— Надо присоветовать комиссару Доулингу, — мрачновато заметил Вацлав, — чтобы он срочно заслал в Париж, на недельку хотя бы, Инклава. Он там шороху наведет такого, что какой-нибудь местный Мегрэ сам себе прокусит рукав от зависти!

— Не иронизируйте над Инклавом, Вацлав, — заметил на это Монд. — Инклав уже сам себя наказал достаточно. Тем более что это именно он в момент паники и полной неразберихи в следствии сделал в считанные часы рекордный по времени рейс до Лондона и доставил сюда эту Джуди Гастингс, сослуживицу и подругу убитой Хартли.

— Значит, это она помогла идентифицировать труп Бертье?

— Да. И если при этом еще учесть, что в доме Бертье вообще не было обнаружено никаких его документов… Кстати, морг оказался не лучшим местом для опознания: Джуди Гастингс билась в такой истерике, что казалось, в себя она не придет вовеки. И все время повторяла одно: «Да, это Жан Бертье, но он уже более полугода живет в Париже…» — «Да, это Эмма Хартли, но она улетела вчера в Париж на одну неделю…» Больше ничего от нее добиться толком не удалось, и Доулинг отпустил ее. Говоря короче, что толкнуло Эмму Хартли приехать сюда из Лондона, так пока и не выяснено…

— Это интересно, — сказал вдруг Вацлав. — А почему бы, допустим, не предположить, что эта шустрая Эмма Хартли была и впрямь любовницей юного графа Бэдфула? Ибо мир, как известно, тесен. Да и Бэдфулу, кстати, не раз приходилось бывать в Лондоне, по своим делам.

— Эта версия в ходе следствия возникала, но не рассматривалась всерьез. Слишком уж противоречит она как образу жизни, так и складу характера молодого графа. И в конечном счете — самой личности Роберта.

— Не скажите, не скажите, — продолжал Вацлав Крыл упрямо, — в тихом омуте, как известно… А давайте вот что себе представим. Для чего-то пущен слух, что Бертье — в Париже. Сам же он полгода живет у нас, на Рейн-стрит, 16. И, как сказано в деле, не то лечится от чего-то, не то от кого-то прячется. Хотя второе предположение лично для меня звучит более убедительно. Кстати, обратите внимание — даже Эмма Хартли толком не знает, где он! Тут приходит письмо: «Господин Бертье, пока вы…» — и так далее… Здесь, пожалуй, и вправду сбесишься. Да к тому же еще при домашнем этом аресте, непонятно кем и за что наложенном… Ярость делает иного слепым и на все способным. Говорят, есть мужья, что в подобных случаях свободно сдвигают рогами горы! Ну а наш, значит, взял винтовку, прямиком — на чердак, да и положил обоих!

— А при этом еще, сгоряча, и собачку Марфи! — сказал Андрей.

— Да, все правильно — и собачку, — ничуть не смутился Крыл. — А чему ты удивляешься? Ревность — страшная штука. Будь погода получше, пролетай над ним, скажем, какой-нибудь вертолет в то время, он бы в сердцах, глядишь, еще и пилота хлопнул!

— Не хотите ли вы этим, Вацлав, сказать, — очень, медленно начал Монд, — что в то утро Бертье заранее был как бы запрограммирован на поражение всякой подвижной цели, попадающей в его поле зрения?

— Именно это я и хочу сказать, мистер Монд. А вот как и чем именно был он запрограммирован, — это нам и предстоит выяснить. Уж во всяком случае, как мне почему-то кажется, не этой пошлой анонимкой, что лежала, как видно из дела, на полу, возле письменного стола, под осколками разбитого вдребезги телефонного аппарата…

— Хорошо, что вы сами к этому подошли, друзья, — сказал Монд, безуспешно попробовав скрыть волнение. — Как раз в этом — основная задача, которую, по просьбе Доулинга, нам с вами и предстоит решить. Если кто-то и впрямь стоит за спиной Бертье, значит, ревность как личный мотив убийства придется со счета сбросить. Почти каждый шаг Бертье нелогичен, сам характер выходит за рамки обычного понимания. Он ни разу не сделал ни малейшей попытки хоть как-то убрать за собой следы. После этих трех потрясающе точных выстрелов Жан Бертье разбирает винтовку, укладывает ее в футляр и покидает чердак, не забыв закрыть за собой непомерно тяжелые, проржавевшие в петлях ворота, одну створку которых не смогли чуть позднее сдвинуть даже на дюйм такие гиганты, как трасолог Пейн и инспектор Руди. Из-за сильного ливня никем не замеченный, Бертье благополучно добирается до своего коттеджа, грязные ботинки, всю насквозь промокшую одежду и винтовку в чехле в беспорядке бросает в ванной, принимает душ, плотно завтракает и затем как ни в чем не бывало придается своему привычному занятию: лежа на уютной тахте, смотрит видеозаписи. Потом, видимо, что-то заставило его вновь подняться. Может, кончилась жвачка, может, зазвонил телефон, — в данном случае это не так уж важно. Около двух часов дня Бертье вновь, очевидно, прочитывает письмо, бросает его на пол, разбивает в сердцах один из двух телефонных аппаратов, установленных в его доме, достает из стенного шкафа бутылку бордо и выпивает полный почти стакан, даже чуточку расплескав его. Дальше фигурирует склянка с цианидом, что стояла рядом с бутылкой, на той же полке. Никаких надписей на склянке с ядом не обнаружено, но по следам пыли на полировке полки видно, что поставлена она тут недавно: в том месте, где она стояла, сохранилась старая пыль, в то время как там, где стояла бутылка бордо, пыли нет — просто ровный чистый кружочек, говорящий о том, что вино находилось в шкафу сколь угодно долго, может даже, с самого появления Жана Бертье в коттедже…