Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого - Константин Радов

Голицыны не могли сражаться на этом поле, не имея подходов к юному царю. Их достоинства были государственными, а не придворными. И даже в Верховном Тайном Совете они понесли чувствительную конфузию.

Среди множества неписаных правил и обычаев российской дипломатии одна традиция соблюдается с неизменным постоянством: канцлер и вице-канцлер всегда питают взаимную неприязнь. Головкин с Остерманом не составляли исключения; однако торжество партии Голицыных означало бы возвращение в иностранные дела Шафирова — и враги примирились на время для отражения этой угрозы. Склонив на свою сторону одряхлевшего Апраксина, они приобрели большинство в поредевшем от опал Совете. Поэтому ни Петра Павловича не удалось вернуть, ни меня провести в Военную коллегию на место отъехавшего к Украинской армии генерала Вейсбаха. Словно в насмешку, был подтвержден прежний указ Шафирову о китоловной компании. Избегая поездки в Колу, мой компаньон попросился в отставку по болезни.

Президентство в Коммерц-коллегии после него принял сам князь Дмитрий Михайлович. Канцлерская партия торжествовала, что удалось оттеснить столь крупную фигуру от важнейших позиций: эту коллегию считали второстепенной. Остерман еще при Екатерине добился сокращения ее прав в пользу порученной ему Комиссии о коммерции. "Милосердуя о купечестве, видя оное в слабом состоянии", сие учреждение взяло на себя подготовку новых узаконений о торговле, оставив коллежским служителям одни текущие дела. Однако Голицын не хуже вестфальца владел искусством тайной борьбы за передел полномочий и вполне разделял приказную мудрость, уверяющую, что не место красит человека, а совсем наоборот. На сем поприще таились огромные возможности, скрытые от поверхностного взгляда.

Оценив, сколько можно сделать пользы для государства (и для себя заодно), я сам напросился у князя в коллегию — даже не вице-президентом, как мог бы по чину, а всего лишь советником. Это менее обязывало, позволяя манкировать заседаниями, в коих не разбирали важных вопросов. Одновременно вошел членом в пресловутую комиссию: при моих заслугах перед Меркурием вице-канцлер не имел приличного способа отказать. Престиж генерала Читтанова в коммерческих кругах возвысился неимоверно. С устранением Светлейшего те, кто недавно отказывался от акций Тайболы, начали увиваться вокруг, накидывая вдвое и втрое против летних предложений. "Нет, господа: теперь это стоит дороже", - отвечал я и ломил вдесятеро. Озадаченные покупатели только кряхтели, как под непомерным грузом: им надобилось время свыкнуться с новыми реалиями.

В коммерции как в любви: счастье не бывает безоблачным. Торговля через турецкие владения под прикрытием архипелагских греков целых два года происходила столь успешно, что мои агенты совсем обнаглели от безнаказанности, перестав чувствовать разницу между османским правительством и, к примеру, английским. И вот однажды капудан-паша Каним-Мехмед обратил мимолетный взгляд на тихие воды Халича и вопросил: "а это что за судно?!" Слова могли быть иными, но не смысл. Корабль со стремительным удлиненным корпусом, высоченными мачтами и длинными реями мало походил на пузатых тихоходных "купцов". Его облик просто кричал о готовности потягаться быстротою с любым фрегатом. На палубе сиротливо ютились обычные для торговых судов четыре пушчонки — но кто его знает, что там в трюме?!

Подчиненные доложили, что корабль принадлежит какому-то греку с Самоса и называется "Ага Мемнон", в честь древнего греческого царя. Паша представил флотилию христианских разбойников (да покарает их Аллах!), состоящую из подобных красавцев — и закаленное в боях сердце сбилось с ритма. "Этот их древний ага — христианин?" "Нет, многобожник". Еще того не легче! Естественное отверстие в теле сановника судорожно сжалось, предчувствуя острие дубового кола. Не к добру вспомнили греки своих нечестивых царей! Приволокли капитана, поставили перед грозные очи: тот клялся пророком Исой, что владелец не он, а родственник с острова, купивший судно у английского негоцианта — купивший в долг и еще не расплатившийся с заимодавцами. "Ну, будет ему впредь наука, чтобы знал пределы дозволенного: такой корабль должен принадлежать султану". Каним-Мехмед славился справедливостью и приказал казначею заплатить неверным за их имущество: Аллах ведает, почему испуганному греку выдали столько кесе, что и гнилую фелюку на них не купишь.

Депеша от Марко Бастиани и Никодима Псароса из Константинополя привела меня в ярость. Не столько огорчали прямые убытки, сколько потерянные надежды. На убогих староманерных судах, с опаской и оглядкой, много не наторгуешь. Предел дозволенного указали не только греку-капитану. А если не ответить — и то, что имел, потеряю. На меня работают в османских владениях сотни людей, из коих только троим известно, кто за всем этим стоит. Остальные (и торговые партнеры вместе с ними) могут лишь предполагать. Что именно? Вероятно, разбогатевших неизвестным образом судовладельцев принимают за удачливых разбойников, перешедших от опасного промысла к более мирному. "Мирность" его относительна. Нравы на Востоке суровые. Один раз позволишь безнаказанно себя обобрать — пиши пропало. Желающих повторить набежит без счету.

Шифрованные письма умчались на юг, в Константинополь и Венецию. Франческо так долго и старательно подбирал асассинов, что главные претенденты на их услуги успели скрыться: один на тот свет, другой чуть поближе. Сколько трудов вложено! Жаль, если зря пропадут.

А в Петербурге доламывали остатки казенных монополий. Изрядную часть оных отменил еще Петр Великий, после второго путешествия по Европе. Остальные достались в наследство Петру Малому. Разногласий, нужны ли вообще дальнейшие шаги к утверждению вольной приватной коммерции, не обреталось. Споры шли, насколько далеко заходить, и какой походкой. Сильнейшим сторонником твердой государственной руки был Василий Татищев, тогда советник Берг-коллегии и член Монетной конторы. Его успешное правление на Урале, прекрасно устроенные казенные заводы и выигранное перед покойным государем дело против Демидовых придавали вес суждениям о необходимости тесного руководства частными промыслами со стороны коллегии и сибирского Берг-амта. Я возражал:

— Если б таких, как ты, Василий Никитич, в государстве хотя бы дюжина нашлась — тогда бы ладно. Но ведь у нас чем неусыпней попечение, тем больше поборы! Учреждения должны соответствовать нравам, нравы же среди приказных царят воровские. Лучше всего бы так устроить, чтобы сих злохищных волков вовсе на заводы не допускать. Счесть вышедший товар и на таможенном посту нетрудно.

Влияла ли на мои суждения личная корысть? Вполне возможно: это свойственно людям. Но могу поручиться, что в сем случае она не шла вразрез с государственной пользой. Промемория, зачитанная мною в Комиссии о коммерции, разделяла товары на произведения ума и рук человеческих и творения природы. Относительно первых предлагалась полная вольность, ограниченная лишь потребностью податного учета. Движение вторых надлежало тем или иным способом регулировать, смотря по изобилию оных: от лиценций на вывоз до монополии, которая вполне может быть уместна применительно к редкостям, могущим вовсе исчезнуть под напором алчных промышленников.

Больше всего разногласий породили два предмета: меха и оружие. Особенно последнее. Кроме того, что знатных людей до усёру пугала любая железка в руках простолюдинов (при Петре доходило до запрещения остроконечных ножей), в части экспорта со времен шведской войны продолжали действовать утратившие полезность указы. Вывезти за границу хоть один мушкет было возможно лишь по отдельному разрешению императора. Начальствуя над Низовым корпусом, я выхлопотал дозволение на продажу старых фузей союзным карабагским армянам — Господи помилуй, каких усилий это стоило!

В оружейном вопросе я не скрывал корысти, выступая с открытым забралом:

— Мои мастера придумали новый способ изготовления стволов. Обычно железную полосу гнут и сваривают кузнечным молотом на оправке; оказалось возможным это делать в фасонных валках. Подобным же образом, вкладывая внутрь металлический стержень. Преимущество в скорости и цене работы огромное. Поверхность изнутри и снаружи получается чище: если для Африки, то можно прямо так в дело пускать.

— А для войска? — Бывший сибирский губернатор Черкасский не меньше Татищева радел о государственной пользе.

— Для своих солдат, князь Алексей Михайлович, надо сверлить и шлифовать. Без этого меткости не будет. Главное же, не удается победить один недостаток: часть стволов трескается по сварке. Примерно впятеро больше, чем при обычной методе. Надеюсь, сие возможно устранить, но нужны опыты с большими партиями, в сотни и тысячи фузей.