Случайный рыцарь (Сборник) - Леонид Панасенко

«Не убьют, — сказал Полудин, приторачивая к седлу сумки. — У меня ружье. А патронов хватит на всех… Я не смогу здесь сидеть! — закричал он зло. — Не подходите ко мне!»

Только теперь Лукашевский увидел Рудольфа, который стоял у ворот, держа у пояса автомат.

«Я его не выпущу, — сказал Рудольф, встретившись взглядом с Лукашевским. Убью лошадь!»

Полудин скинул с плеча ружье и двинулся на Рудольфа, загоняя на ходу в казенник патроны. Скилур пошел за ним.

«Выпустите его! — приказал Рудольфу Лукашевский. — Отойди от ворот! — и добавил, обратясь к Александрине: — Не убивайся. Никуда он не денется. Порыскает по степи, ничего не найдет и вернется. Остынет, дурь пройдет, и он вернется».

Рудольф, повинуясь Лукашевскому, отошел в сторону. Полудин вывел коня через калитку и вскочил в седло.

«Когда тебя ждать?» — спросил его Рудольф.

«Когда рак на горе свистнет», — ответил Полудин и ударил каблуками коня. Скилур взял с места в карьер. Александрина, рыдая от горя, вырвалась из рук Лукашевского и бросилась к воротам. Рудольф успел захлопнуть калитку и остановил ее.

«Черт с ним, — сказал он о Полудине. — Разве ты не заметила, что он стал совсем диким?»

Лукашевский подошел к Александрине, обнял ее за плечи и повел в дом.

Яковлев позвонил в милицию и сообщил о ночном нападении на маяк. Разговаривал с начальником милиции, своим знакомым. Попросил его выслать к вечеру наряд на тот случай, если налет повторится. Долго слушал ответ, потом выругался и бросил трубку.

«Что там?» — спросил Лукашевский.

«Хуже нашего, — ответил Яковлев. — Сожгли два дома и магазин. Я поеду. Мне надо! — повысил он голос, словно Лукашевский удерживал его. — Понимаешь? Надо!»

«Вольному воля, — сказал Лукашевский. — Поезжай, если надо».

Яковлев уехал. Пообещал позвонить.

Петр Петрович залил в бак электростанции последнюю канистру горючего и запустил двигатель.

«На сколько же хватит одной подзарядки?» — спросил его ходивший по пятам Рудольф.

«На три ночи», — ответил Лукашевский.

«Значит, в субботу погружаемся, как говорится, в полную тьму? — сделал вывод Рудольф. — Веселенькая история».

«Есть немного керосина для ламп, — сказал Петр Петрович. — Без света не останемся».

Перед обедом Петр Петрович наведался к Алек-сандрине.

Александрина увязывала в узлы одежду.

«Куда?» — спросил ее Петр Петрович.

«Куда-нибудь, — ответила Александрина. — Съезжу в райцентр. Может быть, удастся снять комнату. А что дальше — не знаю».

«Он скоро вернется», — сказал о Полудине Петр Петрович.

«Нет, — вздохнула Александрина. — Вы просто не знаете, как он переменился с той поры, когда увидел на курганах скифских баб».

Лукашевский сказал Александрине, что поможет ей подыскать в райцентре квартиру и перевезти вещи. Разговор о Полудине не поддержал, хотя и сам замечал в нем перемены, о которых говорила Александрина: и грубость, и внезапные вспышки озлобления, и резкие диковатые жесты, движения. А как он пошел с ружьем на Рудольфа… Рудольф сказал, что убьет коня, а кого собирался убить Полудин?

После обеда Рудольф оседлал одного из коней и повел к воротам. «Тоже в степь, к половцам?» — спросил Лукашевский.

«Потренируюсь в верховой езде, — ответил Рудольф, надевая автомат на шею. — Не помешает». Петр Петрович не понял, что Рудольфу не помешает — тренировка или автомат на шее, — но переспрашивать не стал.

Двигатель электростанции заглох сам — громко чихнул, сделал паузу, затем снова послышались судорожные выхлопы и наступила тишина. Кончилось горючее. Лукашевский сбежал вниз, в аккумуляторную, и переключил рубильник. Подумал, что, может быть, в последний раз. Вздохнул: как-никак, но рукоятка рубильника была отшлифована до блеска прикосновением его ладоней. Услышал телефонные звонки в аппаратной. Звонил Яковлев.

«Сожгли мой дом, — сказал Яковлев. — Разграбили и сожгли. Все сгорело».

«Возвращайся ко мне, — посоветовал ему Лукашевский. — Что тебе там делать?»

«Я должен найти поджигателей и упечь их за решетку».

«Брось, — сказал Лукашевский. — Все брось и приезжай».

«Ты так думаешь?» — помолчав, спросил Яковлев.

«Да. Я жду тебя».

«Может быть, завтра? — ответил Яковлев. — Сегодня я заночую у тети Сони. Надо же кое-что выяснить… И передать председательские дела».

«Уже есть новый председатель?»

«Есть».

«И кто же он?»

«Режиссёр, — ответил Яковлев. — Сумасшедший Режиссер».

Рудольф возвратился без коня, таща на себе седло. Калитку открыл ногой, шибанул ее так, что она едва не сорвалась с петель. Сбросил на землю седло, утер рукавом пот и длинно выругался.

«Что случилось?» — спросил его Лукашевский.

«Убил я его, заразу, — ответил Рудольф. — Пристрелил. Он дважды сбрасывал меня на камни, все ребра переломал. Ну, я его и шлепнул».

«Коня?»

«Кого же еще? Коня, конечно, чтоб ему на том свете ни хвоста, ни гривы! И не делайте, пожалуйста, печальных глаз! Не делайте! — упредил он Петра Петровича, у которого уже готовы были сорваться с языка гневные слова осуждения. — Не надо мне ваших нотаций! Сыт нотациями, во! — провел он ребром ладони по горлу. — У меня реакция такая: ты бьешь меня, я — тебя. Не задумываясь, мгновенно. А я еще сдержался, когда он сбросил меня первый раз, пожалел его. А потом уж…» — Рудольф пнул седло ногой, затем взял за подпругу и поволок по земле к коровнику, ставшему конюшней.

«А труп? — спросил Петр Петрович. — Бросил на съедение воронам?»

«Акулам, — засмеялся в ответ Рудольф. — Труп я столкнул в море».

Бессмысленная жестокость Рудольфа покоробила Петра Петровича. Он не был сентиментальным, но убийство красавца-коня не только опечалило и раздосадовало его, но и заставило вдруг по-иному взглянуть на Рудольфа. Он смотрел ему вслед и думал, что Рудольф и прежде чем-то не нравился ему. Теперь же он испытывал к нему отвращение. К его плотной атлетической спине, кривоватым ногам, большой голове, к коротким и сильным рукам. Вся фигура Рудольфа, казалось, обличала в нем убийцу…

Несколько секунд они в упор смотрели друг на друга. Первым отвернулся Петр Петрович. Рудольф опустил автомат.

До вечера Лукашевский возился с машиной — устранял мелкие неполадки, до которых прежде не доходили руки, помыл ее, закрасил царапины на кузове, заменил на двух колесах старые шины, очистил от ненужного хлама багажник, собрал в коробку все инструменты, долил в аккумулятор электролита — словом, приготовил машину для передачи новому хозяину. А заодно и простился с ней, оказав ей последнее внимание, последнюю ласку. Не уходил из гаража до тех пор, пока Рудольф не поднялся на башню, — не хотел с ним встречаться в доме. Включил маяк позже обычного, когда совсем стемнело. С минуту стоял в дверях и смотрел, как пронзают черноту густой весенней ночи празднично яркие лучи.

Позвонил на заставу Квасову, справился о здоровье, спросил о новостях. На здоровье Квасов не жаловался. Сказал, что отвез семью в город и теперь спокоен, готов сразиться хоть с тысячью налетчиков. Похвастался тем, что командование пошло ему навстречу — усилило заставу людьми и оружием.

«Так что же вы теперь охраняете — границу или заставу? — спросил Петр Петрович. — Похоже, что заставу, так как со стороны моря на вас кажется, никто не покушается».

«Похоже, что так, — согласился Квасов. — Похоже, что наше положение является абсурдным. Минутку, Петр Петрович, минутку, — попросил он вдруг. Тут ко мне с донесением», — и положил трубку.

Лукашевский слышал, как Квасов с кем-то разговаривал, но слов разобрать не мог. Ждал долго. Решил было уже, что Квасов забыл о нем. Но Квасов не забыл. Подняв через несколько минут трубку, он сказал почему-то шепотом: «Опять налет, Петр Петрович. Опять налет. Мне

доложили, что человек двести. Свяжемся через час», — и опустил трубку на рычаг.

Лукашевский позвонил Квасову через час, затем еще через час, но телефон погранзаставы не отвечал. Лишь перед двенадцатью Квасов наконец откликнулся.

«Ну что?» — спросил его Петр Петрович.

«Отбились, — ответил Квасов. — Хотя было жарко. Потерь нет. Ни с нашей, ни с вражеской стороны. Но это очень странно… Понимаешь, били боевыми, а потерь нет. Остались только брошенные кони».

Яковлев ночевать у тети Сони не остался, приехал к Лукашевскому.

«Взвесил все и решил к тебе, — объяснил он свой приезд. — Чтоб не навлечь беду на дом тети Сони. А тебя не подожгут, у тебя лихой автоматчик на башне, у тебя стены высокие, у тебя — крепость».

«Крепость, да не для всех, — думая о Сумасшедшем Режиссере, сказал Лукашевский. — Для некоторых и высокие стены — не препятствие. Для нового председателя исполкома, например. Как же его избрали? — спросил он. — Не разыгрываешь ли ты меня?»