Архаические развлечения - Питер Бигл

– Вы бы их все-таки мыли время от времени, – сказала она Фарреллу. – Кому может понравиться такая вонища? Люди, вроде вас, никогда о других не думают.

По пятам за ней, захлебываясь слюной и источая мускусные ароматы, проследовали двое укутанных недорослей, а за ними появился начальник Фаррелла, со значительной миной постучал себя по часам, полуприсел, согнув ноги в коленях, и осведомился:

– Ду-дуу? Чуф-чуф? Динь-динь?

– Динь-динь, пожалуй, будет точнее всего, – серьезно согласился Фаррелл. – Я вот только друга провожу до машины.

Начальник наладился возражать, но Фаррелл пояснил:

– Его что-то подташнивает, видимо, отравился в «Кладбище слонов», – и оставил начальника в тревоге взирать им вслед, пока они покидали отгороженный участок с вольерами. Начальнику приходилось работать в зоопарках почише этого, и нервозность, вызванная таковым обстоятельтвом, время от времени проступала в его поведении.

– Ты на машине приехал? – спросил Фаррелл. Бен, поколебавшись, кивнул. Фаррелл взял его под локоток и подтолкнул в сторону автостоянки. – Я к тому, что тебе, может быть, не стоит садиться за руль? Эгиль не может вселиться в тебя на каком-нибудь перекрестке, как ты считаешь?

И пытаясь, превратить свой вопрос в шутку, добавил:

– Сам знаешь, как в Калифорнии строго насчет просроченных водительских прав.

– Он не вселяется в меня. Я же тебе объяснял, тут скорее обмен.

Терпеливый учительский тон заставил Фаррелла вспыхнуть так, что у него даже лицо закололо, будто от множества заноз.

– Слушай, Тугоротый, мне начхать на все, что ты объяснял. Я уже три раза видел его, и все три раза ты отсутствовал подолгу, ты был занят – распоряжался его телом в девятом столетии, – Бен остановился и открыл рот, собираясь возразить, но Фаррелл не предоставил ему такой возможности. – Я все еще не знаю, чем и как ты там на самом деле занимаешься – я знаю не больше этого несчастного простофили Эгиля, но я знаю, что такое страх, понимаешь? И мне по-настоящему стыдно за тебя, впервые в жизни, потому что я сроду не видел человека напуганного до такой степени, как этот мужик. ( Одного все-таки видел – желтоглазого, пришедшего к Зие. ) Тебе должно быть стыдно.

– Да иди ты… долдон! Ты же ни хрена в этом не смыслишь! – поглядеть со стороны, они вполне могли препираться в каком-нибудь манхэттенском закоулке по поводу правил уличного тенниса. – Никакого вреда я ему не причиняю. И не могу причинить. Я люблю его.

– А его ты спрашивал? Или, может, он когда-нибудь просил тебя о любви, которая выдирает его из его собственной жизни? – Фаррелла трясло, и он тряс Бена за плечо, заглядывая ему в глаза, надеясь найти в них след непостижимых мучений Эгиля. – Он же не понимает, что с ним происходит, ему должно казаться, что он умирает, сходит с ума – да он и сходит с ума тысячу лет назад. По-твоему, это обмен? Любовь? Это гребанный грабеж среди бела дня, Бен!

– Не брызгайся. Ты не понимаешь того, о чем говоришь.

Они уже подошли к стоянке, Бен покачивался на каблуках, неуверенно озирая рыбьи спины машин.

Фаррелл спросил:

– Зачем ты меня искал?

– Не помню.

С шаткой решимостью лозоискателя, сдернутого с места своей волшебной рогулькой, Бен двинулся к ближайшему ряду машин.

Фаррелл шел следом, слушая собственный голос, звучавший тонко, как писк комара.

– Отпусти его. Ты обязан его отпустить, – он опять коснулся плеча Бена и опять испугался ощущения пепельной хрупкости, оставлямого в нем прикосновением к другу. – Бен, это ведь и тебе не идет на пользу. Какие бы поразительные вещи ты там ни узнал, это же все не задаром. Ты не можешь так продолжать, ты сломаешься, просто развалишься на куски, как он, вот увидишь. Бен, я чувствую это.

Бен сказал:

– Куда, к черту, подевалась машина?

Он развернулся и пошел назад, так резко, что Фарреллу пришлось отскочить, чтобы дать ему дорогу. Лицо его стало непроницаемым, но Фаррелл увидел, что один из уголков рта оттянулся далеко назад, обнажая зубы.

– Я же ее вот здесь оставил, – сказал Бен. – Прямо на этом месте. Сукин сын.

Больше они не разговаривали, пока, наконец, не отыскали машину в дальнем углу стоянки. Бен приблизился к ней с опаской, как будто и он, и она были впервые повстречавшимися дикими животными. Что-то в его движениях, в том, как он изнуренно волочил по земле несгибающиеся ноги, вызвало в Фаррелле желание заплакать, и он сказал:

– Давай лучше я отвезу тебя домой. Вас обоих.

Бен покачал головой и полез в машину. Когда он включил зажигание, Фаррелл вцепился в рамку открытого окна.

– А Зия? – требовательно спросил он. – Как она относится к тому, что ты делаешь? Она же не верит в припадки, для этого нужен дурачок, вроде меня. Может, мне поговорить с ней, хочешь, Бен? Потому что я не уверен, что она знает все, до конца. Не думаю, чтобы Зия позволила тебе губить Эгиля своей любовью, если б она все знала.

Бен взглянул на него и снова отвел глаза. Оставшаяся свободной левая рука, сжавшись в кулак, поползла от горла к губам, как если бы он собирался заткнуть смертельную рану.

– Ты так и не понял. Припадки – это лишь средство, они открывают путь. И пока я не встретил ее, у меня никаких припадков не было. Они начались из-за того, что я живу в ее доме, делю с ней постель, погружаюсь в ее сознание. Считается, что людям этого делать не следует. Слишком велик дар, мы не способны его вместить, он нас разрывает. И все-так это дар, благословение, а как можно отказываться от благословения, даже если оно предназначено не тебе? Так что не тревожься за Эгиля, Джо. Эгиль от этого не умрет. В конце концов, благословение выпало мне, не ему.

Машина скользнула из рук Фаррелла, и Бен уехал.

XIV

Диковинный исходил жар от когтей самки кобчика. Фаррелл успел внутренне приготовиться к тому, что ладонь его стиснет как бы лапа скелета, к огромным черным глазам, изучавшим его так, словно он отвечал описанию, данному в некоем объявлении о розыске преступника – гляди немного в сторону, Фредерик предупредил, что не надо встречаться с ней взглядом

– и даже к невероятно мягкому оперению на груди, пахнувшему поначалу свежим сеном и мускатным орехом, а затем долго пролежавшими под солнцем старыми, чистыми костями. Что до когтей, то воображение предуведомило Фаррелла лишь об остроте их и мощи, но не о потрясающем тепле, легко проникавшем сквозь заемную оленьей кожи рукавицу, пульсируя в столь непосредственной близости к его коже, словно это сердце рыжехвостой птицы, похожее на маленький военный барабан, покоилось у него на ладони. Он, наконец, выпустил из груди воздух, и леди Хризеида подсунула руку под щиколотки птицы и мягко надавила на них, вынудив ее переступить на свою рукавицу.